Горло, полное стекла

Безумие — это узкий мостик Между берегами разума и инстинкта. Я следую за тобой. Солнечный свет сбивает меня с толку. Du Riechst So Gut — Rammstein

      Сегодня медсёстры принесли в отделение листы бумаги, кисти и краски: зелёные, голубые, жёлтые, фиолетовые. Пациенты быстро расхватали цветастые баночки и разошлись по углам отколупывать крышки зубами, чтобы измазать стены радугой. Кэт взяла коричневую, чёрную и красную — более ей было не нужно; она облизала тонкую кисть, обмакнула её в краску и принялась прорисовывать красный воротник плаща. Она старалась не выезжать за края карандашного наброска, но руки отчего-то дрожали, а на глаза наворачивались слёзы.       Кэт сидела между креслом и стеной, навалившись на белый, холодный бетон, вытирала зелёным рукавом рубашки глаза и продолжала рисовать. Здесь, в углу, она чувствовала себя в безопасности, если можно себя так чувствовать, находясь чёрт знает где, в окружении демонов, которые копошатся и желают тебя сожрать, как только получат дозволение. Благо тварей этих штук десять на всю больницу, а остальные — люди, не знающие, что творится кругом.       Кэт вновь облизала кисточку и принялась прорисовывать флаг Британии: мелкие детали всегда важны, без них не поймёшь, где та тонкая грань настоящего мира, а где начинается ложь и иллюзии. Она всего неделю как вновь видела татуировки на руках, ощущала потустороннюю силу и смотрела ночью сны, в которых пыталась докричаться до Данте, яростно размахивающего Арбитром. На её крики сбегались санитары, и Кэт казалось, что над ней нависали демоны. Всё ложь. Это место высасывало душу, а вместе с ней память, и Кэт скрупулёзно пыталась всё это восстановить и передать в рисунках, чтобы нельзя было вновь отнять.       Старый Джек, пожилой мужчина, страдающий сопорозным состоянием, медленно рисовал на стене желтой краской огромное солнце, лучи которого тянулись через весь зал. Кэт улыбнулась: это солнце походило на настоящее больше, чем та фальшивка за окном. Они все заперты в иллюзии: и пациенты, и врачи — среди демонов между Лимбо и реальным миром.       Медсестра попыталась отобрать у Джека краску, но он не реагировал на внешний раздражитель и продолжал размазывать гуашь по стене ладонями. Другие пациенты присоединились к «веселью» и принялись швыряться красками. Разноцветные кляксы образовывались на стёклах окон, стенах, мебели и даже на высоком потолке. Когда шум достиг своего апогея, в помещение влетели рослые санитары, скрутили самых буйных и уволокли за шкварник в комнаты, а остальным раздали тряпки и заставили оттирать краску.       Медсёстры Кэт не трогали из-за неучастия в общем безумии и не отобрали красок и кисточек, впрочем, это было неважно — работа была закончена, поэтому Кэт просто сидела, поджав ноги к подбородку, и складывала краски в пирамиду, изредка поднимая взгляд на работающих больных, которые мыли стёкла.       Краска ровно размазывалась мокрой тряпкой по стеклу, и получался витраж — прямо как в той церкви, когда Данте вылетел из окна и снёс каменный блок. Кажется, их тогда впервые объявили террористами, нарушающими моральные устои, но Суккубшу они уничтожили. Данте не провалил ни одного задания. Кэт знала, в отличие от остальных в «Ордене», что он действительно старался, и сумасшедшее везение тут ни при чём — она видела его спину всю в кровавых рубцах, когда он снимал плащ и борцовку, видела, как Данте мучается по ночам от боли после новых миссий: быстрая регенерация спасала его отнюдь не всегда. Кэт знала о нём даже больше, чем Вергилий, а ведь он вроде брат. Был братом.       — Держи, — раздался голос прямо над ухом.       Кэт вздрогнула и подняла голову: на кресле, перевесившись через подлокотник, растянулся улыбающийся Дэниел, ещё один пациент, её хороший здешний знакомый. Невольно улыбнувшись, Кэт смотрела на разрисованное краской лицо и тёплые янтарные глаза.       — Зачем мне краски? — усмехнулась она. — Я уже доделала работу.       — Да не спорь ты. Сама же говорила, что глаза — отражение души. Ну и чего они у него не раскрашены? Как мертвец же, говорю тебе. Они у него серо-голубые, да?       Кэт посмотрела на рисунок, неуверенно кивнула, выхватила синюю с белой краски и принялась доделывать работу. Дэниел навис сверху, чтобы наблюдать и загородил свет. Кэт, недовольно ворча, уперлась ладонью в его щёку и отодвинула Дэниела, но он не отступился следить за процессом, благо теперь не мешал.       — Мистер Скалмур, вы почему не работаете? — громко спросила медсестра.       Дэниел закатил глаза, хмыкнул и, сделав притворно испуганный вид, попятился к дальнему окну. Кэт покачала головой и рассмеялась, чуть не смазав блики в глазах Данте. Пожалуй, Дэниел был её единственной поддержкой и связью с внешним миром — он не давал Кэт окончательно свихнуться, разговаривал, веселил, если не уходил в себя или наоборот становился агрессивным, но на такое состояние была нужна серьёзная провокация.       Кэт и дальше бы сидела тихо, если бы не шум среди молоденьких сестёр, а это значило лишь одно — новый пациент. Любопытство выгнало её из угла, заставив подойти ближе, и встать в первом ряду. Шептавшиеся пациенты затихли, когда белая дверь открылась, и двое здоровых санитаров втащили в комнату человека. Кэт открыла было рот, но тут же захлопнула — нельзя привлекать внимание; она ошарашено смотрела то на рисунок, то на человека, и снова на рисунок, и снова на человека.       — Данте, — пробормотала Кэт.       Он стоял к ней спиной, но Кэт узнала его: тёмный плащ, выбритые виски и агрессивное поведение по отношению к нарушителям его личного пространства. Данте не пожалел силы и врезал санитару кулаком в челюсть, расчистив тем самым путь.       — Да не трогайте вы меня, чёрт подери, — рычал он. — Я вроде и не сопротивляюсь.       Данте повернулся, и у Кэт сердце упало куда-то вниз. Он сдержал обещание, он пришёл. Его серо-голубые глаза прищурились, а губы расплылись в улыбке, и Данте прошептал так, чтобы только она, стоящая рядом, услышала его:       — Я вернулся за тобой.       На него набросились сразу трое, схватили под руки и потащили вглубь коридора, Данте не сопротивлялся, наоборот, вытянул ноги и расслабился. Подошвы тяжёлых ботинок оставляли чёрные полосы на кафельной плитке и громко скрипели. Санитары исчезли за поворотом, раздался звук хлопнувшей двери изолятора, а Кэт всё так и стояла, прижав рисунок к груди.