бабочки

      кид любил спать на уроках, бабочек и соула; был существом, выпадающим из понятия рода человеческого — и страдал астрофобией, будто боялся увидеть среди звезд призрачно знакомые лица кого-то, кому пришлось уйти тысячи лет назад. кид не любил стеклянные небоскребы, не любил все слишком-большое в принципе — может, потому что все детство боялся потеряться в полых коридорах особняка висельников, бывшего тогда всем его миром, миром недружелюбным, холодным, уходящим потолками куда-то высоко вверх. отец почти сделал вид, что его не существует — а кид путем проб и ошибок научился кататься на скейтборде, нашел около пятидесяти трех способов для игры в настольные игры с самим собой, однажды выяснил, что бабочки его не боятся и попросту не смог вырасти хорошим сыном. да; бабочки садились на него, как на ромашку, залетали на чай, давали — очень осторожно, всем видом предупреждая — потрогать кончиком пальца крылья. природа шинигами не нравилась киду во всем: больше любой смерти кид боялся жить веками, больше любой власти кид хотел увидеть маму; и только бабочки держали его за своего, утешали своей беспечностью. существа-однодневки, а кид видел в них почему-то себя и с горечью отправлял в (не)долгий небесный путь.       кид выучил все имеющиеся энциклопедии мира насекомых наизусть и услужливо, постепенно знакомил соула с обитателями города смерти: голубянки, махаоны, адмиралы, лишайницы, и соул вообще понятия не имеет, как кид периодически встречает виды явно тропические просто на улицах города — видимо, есть у него какая-то особая сила, и с этим пришлось смириться. а соул не то чтобы против.