Улыбка

      Небрежность.       Первое, что бросается в глаза — напускная небрежность, граничащая с безвкусицей в выборе антуража. Слишком чёткие линии выдают некоторую торопливость. Однако, бесспорно, это лишь для отвода глаз. Фальшь.       Вспоротая глотка мужчины средних лет, волосы которого уже обзавелись редкой сединой, наталкивает на мысль о пренебрежении, с которым отнёсся убийца к своей жертве. Лужа засохшей крови у ножки стула, отсутствие глазных яблок и сердце в ладонях мертвеца дополняют картину. И никаких признаков борьбы. Только остывшая чашка кофе на столе.       Слепец, пожирающий чужие жизни в угоду своему эго. — Серийный убийца, убивающий «серийных убийц», — слышится смешок сбоку. — Наш новенький, кажется, слишком совестливый, чтобы убивать невинных. — Недолгая пауза. — Покурим?       Отойти покурить кажется прекрасным решением, чтобы проветрить мозги. И позволить своим лёгким вдохнуть воздух, не пропитанный запахом крови и начавшегося разложения. Пара минут и, возможно, он будет в рабочем состоянии.       На улице думается намного легче. Осенний ветер приятно холодит кожу, обдавая запахом скорого дождя. Пальцы рефлекторно нащупывают потасканную пачку сигарет и зажигалку. Закуривают в тишине. — Он убивал раньше, до этих двух… до этой серии, — произносит, выдыхая облачко дыма. — Очень сомневаюсь, — тянет Диего, — Судя по внешнему виду ран, он неопытен.       Клаус мотает головой. Слишком очевидно, чтобы быть правдой. Слишком… Напоказ. Кричаще. — Это его стиль, — пожимает плечами, пытаясь подавить удушающие рвотные позывы.       Диего в ответ недоверчиво хмыкает, затягиваясь. Его взгляд мажет по снующим в рабочей суете коллегам, судмедэкспертам и приближающейся чёрной машине с затонированными стёклами. Закатывает глаза, бормочет под нос что-то про «любящих выёбываться начальниках» и стреляет глазами в Клауса, стараясь, впрочем, не смотреть на него, когда задаёт вопрос: — Что там с призраком?       Клаус весело улыбается, швыряет окурок в куст у крыльца. — Этот чувак способен лишь виртуозно играть на моих нервах своим мелодичным мычанием, — голос слегка хрипит.       Диего вопросительно вскидывает бровь. — У него отрезан язык, — поясняет Клаус, поправляя упавшие на лицо волосы, — видимо, убийца отрезал его раньше, чем умертвил Джимми.       Смешок вязнет в его глотке, когда к ним приближается крупный, высокий мужчина, хмурые брови которого заставляют Клауса мысленно закатить глаза. — Не слишком ли фривольный наряд вы выбрали, выезжая в поле, мистер Харгривз? — Вежливая формулировка не вяжется с искренним осуждением за тёмной карей радужкой. Диего фыркает, но прилежно кивает начальству в знак приветствия.       Клаус кокетливо улыбается, окидывая взглядом кожаную юбку чуть ниже колен: — Всё в пределах приличий, агент Блант, — незапланированная ухмылка вылезает прежде, чем он успевает её остановить.       Агент Блант поджимает губы, вскидывает бровь, молчаливо интересуясь мнением Диего на этот счёт. Тот в ответ тихо смеётся и качает головой, думая, какие они все, Харгривзы, ебанутые. — Это действительно прилично, — кивает он, улыбаясь, — в его понимании, конечно.       Клаус вздыхает и чувствует желание поскорее убраться отсюда. Желательно, в компании виски. Дорогого виски из подвалов отца.       Агент Блант никак не комментирует их поведение на месте преступления, лишь ладонью просит их пропустить его внутрь. Диего соскакивает с крыльца плавным, хищным движением. Клаус думает, что он тот ещё позёр.       Проходя мимо Клауса, Роб Блант тихо приказывает ему: — Жду отчёт о твоих наблюдениях до завтра.       Клаус мысленно стонет, однако: — Есть, сэр, — тянет издевательски и совсем капельку обречённо.       Он провожает агента взглядом и задаётся вопросом, в какой именно момент своей жизни он решил, что работать в убойном вместе с Диего — хорошая идея? В частности, с чего он решил, что с его психологическим образованием и способностью видеть мёртвых он сможет остаться в своем уме, создавая профили убийц? — Жёстко он с тобой, — присвистывает Диего, присаживаясь на ступеньку.       Клаус вздыхает и садиться рядом. — Ты же знаешь, я люблю пожёстче, — игриво тянет в ответ, упираясь взглядом в голые ветви дерева.       Он чувствует, что у него начинает дёргаться нижнее веко. Глаза печёт от недостатка сна. Ему словно планомерно, методично ввинчивают гвозди в виски. Хочется выблевать свою жизнь в унитаз. — Извращенец, — морщится Диего. Впрочем, не вполне серьезно.       На краткое время их окутывает молчание. Однако тишина — всё ещё в топе списка того, о чём Клаус втайне мечтает. Мычание где-то сбоку проезжается наждачкой по нервам. Снова и снова.       Он думает, что неплохо было бы вечерком вскрыть себе вены. Просто чтобы отдохнуть благостно в ином мире. В спокойствии. — Чёрт, — выдает Диего. — Сегодня грёбаный семейный ужин.       Клаус усмехается.       Да. Грёбаный семейный ужин.       Виктор сказал: "В семь. Без опозданий.»       Клаус собирается прийти в семь тридцать. Просто дабы пропустить прелюдии и перейти сразу к выгрызанию друг другу костей.       А сейчас его ждёт мёртвая тушка перед остывшей чашкой кофе и серьёзный разговор с мычащим духом. Неплохое начало дня для вторника, как считает Клаус. Немногим хуже передозировки в шесть утра.       Поднимаясь со ступеней и направляясь внутрь дома — места преступления — он мысленно перебирает ножи в доме в поисках того, который был бы достоин чести вскрыть его прогнившие вены. На самом деле он знает множество иных способов сдохнуть, но сегодня ему хочется чего-то больного и кровавого.       Клаус думает, что вены, в принципе, можно перегрызть собственными зубами.       Чисто ради небольшого шоу. Цирковое представление для маленькой девочки на велосипеде. Ничего более. ###       Дождь речитативно барабанит по окнам и карнизам, пока чайник на кухне медленно закипает. Слишком медленно. Так, что Клаус успевает трижды досчитать до ста и обратно. В итоге он встает и, подойдя к плите, обнаруживает, что чайник, полный воды, стоит вовсе не на конфорке, а на столешнице у раковины.       Он смеётся. Тянет дрожащую ладонь к ручке и ставит чайник на плиту.       Клаус смотрит на огонь, продолжая улыбаться. Эта застывшая улыбка намертво въедается в его лицо, словно один большой и крайне уродливый шрам. Он не ощущает задеревеневшие мышцы лица. Ему хочется коснуться огня, прожечь эпителий, причинить себе боль. Совсем капельку. Чуть-чуть ранить. Он не думает о том, что хочет сделать. Это не мыслеформа. Это навязчивое желание, зудящее на кончиках его пальцев.       Клаус моргает. И возвращается на диван перед столиком, заваленным кучками бумаг с отчетами о вскрытии и фотографиями с места преступления. В его голове лениво мелькает мысль о том, что обе жертвы этого маньяка лишены языка. Он думает, что этот факт не совсем вписывается в задумку убийцы. Идеальное полотно. Но язык не должен был исчезать. Однако именно это — связующая деталь, характерный штрих убийцы. Его размашистая подпись.       Его жертвы беспомощны. Безмолвны. И ему это нравится.       Желание идти на семейное сборище экспоненциально убывает пропорционально увеличению времени закипания воды в чайнике. Когда кружка кофе всё же выпита, а картинки сцены убийства отпечатаны на сетчатке глаз, Клаус решает начинать готовиться к ужину, иначе рискует быть убиенным Диего раньше, чем они раскроют это занимательное дело.       Красить глаза дрожащими пальцами — явно плохая идея, но пусть легкая небрежность будет его фишкой сегодня. К тому же, кого удивят поехавшие стрелки? Разве что Эллисон. Он включает музыку и чувствует, как расслабляются его плечи.       Он подтанцовывает, потроша внутренности своего шкафа и размышляя над возрастными границами их серийного убийцы. Его рука — твёрдая, однако есть какая-то мальчишеская высокомерность в чёткости его методов. Он импульсивен, однако скуп на эмоции, что, впрочем, характерно большинству психопатов и социопатов. Клаус может дать ему от тридцати до пятидесяти, однако такие широкие рамки нисколько не сужают круг поиска.       Маньяк методичен, он отлично следует прописанному плану. Его убийства — способ воззвать к справедливости. Возможно. Только возможно, что это лишь попытки сделать мир лучше, а не потакание собственной жажде убийства.       Рассматривая себя в зеркале, Клаус решает набить новую татуировку. Незамысловатую, глупую надпись. Где-то на рёбрах. Чтобы было больно. Он усмехается, шлет себе воздушный поцелуй и, захватив ключи с тумбочки, выходит из квартиры.       Часы на стене отмеряют ровно семь часов вечера, когда Клаус выходит на улицу.       Ему стоит поторопиться, иначе он пропустит всё веселье и успеет прямо к моменту, когда все уже проорались и сидят в разных углах, зализывая раны. Не-е-ет. Этим вечером он жаждет получить пару раз в глаз от Лютера.       Последний раз они собирались все вместе пять… нет, шесть лет назад. Так что вечеринка обещает быть веселой.       Так что улыбаемся и шутим шутки, Клаус, дурацкие шутки.       Только это спасёт тебя сегодня вечером. ###       Войдя в дом, Клаус слышит лишь давящую звенящую тишину. И с разочарованием предполагает, что всё-таки опоздал. Проходя внутрь, он вслушивается в громкое эхо собственных шагов. Мурашки бегут по плечам, отзываясь легким приступом тошноты. Он вдруг ловит себя на сожалении об оставленном в квартире пистолете.       Дом всё такой же огромный, величественный, богатый и пустой. Тихий, мрачный, мёрзлый особняк с призраками прожитых здесь лет. Словно склеп, куда вечно тянет вернуться, но о котором отчаянно не хочется вспоминать. Этот дом — подвешенный на верёвке к дереву мертвец, что болтается в воздухе порывами ветерка. Разлагающийся, гниющий, смердящий, полный пожирающих внутренности червей.       Клаус старается ровно дышать, держа путь в столовую.       Он неосознанно сжимает в ладони ключи, вдавливая острые зубчики в кожу.       В столовой тихо, Клаус может различить тиканье часов где-то в доме. Он останавливается на пороге, рассматривая и анализируя открывшуюся картину. Его тело вмиг расслабляется, пальцы перестают вспарывать плоть ключами, а на лицо наползает насмешливая улыбка.       Все сидят, мрачно сверля друг в друге дыры поочередно. Словно за секунду до взрыва. Это настолько привычное, но позабытое ощущение семейной идиллии, что Клаус не сдерживает легкий смешок. Эллисон яростно сжимает в руке вилку, стреляя глазами в Лютера, который демонстративно игнорирует её присутствие за столом, полностью сосредоточив свое раздражение на Викторе, который, в свою очередь, с упрёком глядит на Диего. Диего же сердито жует сэндвич, нарочно кроша булку везде, где только можно, и подкидывая в руке нож для масла. Пятый молча усмехается, расслабленно откинувшись на стуле и закинув ногу на ногу. «Самодовольный ублюдок,» — легко читается на лбу Диего, когда тот кидает на Пятого мимолётный, полный презрения взгляд.       То, к чему они все привыкли и чего с нетерпением втайне ждали все эти долгие шесть лет. — Ох, — демонстративно печально вздыхает Клаус, обозначая своё присутствие, — я вижу, вечеринка в самом разгаре.       Вилка в руке Эллисон раскалывается пополам. Пятый закатывает глаза. Диего рычит: — Заткни свою пасть, Клаус.       Клаус шагает к столу, вскидывая ладони с Hello и Goodbye в примирительном жесте. Он садится рядом с Лютером, напротив Пятого. Пространство вокруг ощущается как плотное электрическое поле, где дернешься — замкнешь цепь и через твою тушку пройдут тысячи ампер, заставляя кровь кипеть под кожей. Каждый из них — эквипотенциальная поверхность. Придется прыгать двумя ногами, чтобы выбраться из западни. — Ну что? — Невинно вскидывает бровь Клаус. — Как дела, дорогие? Лютер, я слышал, ты нашёл работу.       Лютер поворачивает голову и как-то обреченно глядит в ответ. Как побитый щенок, которого случайно пнули по сломанным рёбрам. — Да, спасибо, что спросил, Четвёртый, — обращение отзывается неприятной пустотой в желудке, но Клаус продолжает беззаботно улыбаться. — А я слышал, ты работаешь теперь с Диего?       Мышцы лица сводит судорогой. Тело рефлекторно напрягается. Оттого взмах кисти выходит небрежно плавным с некоторым усилием. — Как оказалось, мы можем работать вместе, не убивая друг друга, — произносит Клаус, подумав, добавляет: — Иногда.       Диего хмыкает, хватая бутылку виски, что стоит рядом с его краем стола. — Невозможно, — мотает головой Лютер.       Виктор лучисто улыбается, и морщинки у уголков губ делают его отчего-то парадоксально моложе. Он восхищённо восклицает: — Это великолепно, Клаус.       Клаус радостно смеётся на такую искренность. Он чувствует себя раздвоенным. Словно одна часть его мозга занята грубо вспоротой глоткой мертвеца, а другая хочет лишь напиться до состояния, когда уже не ясно, чьи лица мелькают перед глазами вереницей надтреснутых масок. Он скучает по Бену. Тот был единственным, кто стоял с ним на границе. — Кто бы мог подумать, Клаус, — тянет Пятый, нагло ухмыляясь.       Его голос обжигает ушатом ледяной воды, и Клаус мгновенно вскидывает на него взгляд. Пятый сидит, всё так же откинувшись на спинку стула и постукивая кончиками пальцев по столу. Тук. Тук. Тук-тук. Его взгляд прямой, слегка безразличный, будто он вовсе не здесь. Но голос… Он звучит иначе. Более низкий. — Вау, Пятый, — наигранный тон даже ему самому кажется жалким. — Да ты подрос. Я думал, что уже никогда не увижу тебя в возрасте, превосходящем тринадцатилетний рубеж.       Эллисон предостерегающе шипит через стол: — Клаус.       Лютер складывает руки на груди. — Всё ещё не могу поверить, что ты действительно там работаешь, — почти шепчет он. — Разве не должен ты быть на месте тех, кого вы ловите по притонам? Я имею в виду… Этот факт рушит мою картину мира.       Виктор хмурится, но молчит. Клаус видит, как он сдерживает порыв высказать свою точку зрения на сей счёт. Эллисон тяжело вздыхает, явно подавляя желание закрыть руками лицо. Диего тянется за новой порцией сэндвича, не проявляя никакой заинтересованности к разговору. — Что? — вопрошает Лютер, глядя на Третью. — Он же наркоман с поехавшей крышей. Я что, один так думаю?       Тишина становится красноречивым ответом, и Клаус думает, что, очевидно, всем остальным уже успели промыть косточки. Это молчание — солидарность. Не отрицание, не осуждение, солидарность с высказанной правдой, повисшей в воздухе невидимым слоем паутины. Они знают, что он чокнутый, и никакой диплом о высшем образовании этого не изменит. Как и количество жизней, которые он спас. Они знают, что он сумасшедший. Но даже не представляют, насколько.       Клаус усмехается и пожимает плечами, как бы говоря: «Так уж вышло, чувак». А затем тянется за стаканом и бутылкой вина. Это лучшее, что может ему предложить этот ужин. Самую каплю чего-нибудь алкогольного. И после, возможно, он просто ляжет спать. Возможно, передумает выгрызать себе вены. — Нет, правда, — гнёт своё Первый, и Клаус мимолетно морщится, когда видит стекающую по внешней стороне стакана каплю вина из-за дернувшейся невовремя руки. — Чем ты можешь им помочь?       Клаус делает глоток и блаженно улыбается, прикрывая глаза. Не виски, конечно, но всё же лучше, чем дерьмово заваренный кофе. А у него получается только такой. — Ты сам сказал, — говорит Диего с набитым ртом. — Он больной. Именно поэтому он тот, кто нам нужен.       Клаус косится на него, усмехается, делает очередной глоток. — Чтобы поймать ублюдка, нужно самому быть ублюдком, — сентенциозно вещает Пятый. — Боже, — обреченно стонет Виктор где-то сбоку.       Клаус смотрит на Пятого, подавляя желание выцарапать тому глаза. Возможно, горечь на языке того не стоит. Но Пятый смотрит столь же пристально в ответ. И в его взгляде целое ничто. Гладкая водная поверхность. Такая ровная, что хочется ударить по ней кулаком. — Чтобы понять ублюдка, нужно думать, как ублюдок, — перефразирует Клаус.       Воцаряется мёртвая тишина, в которой отчетливо слышны стуки пульса в собственных висках. Клаус ощущает желание, потребность в адреналине. Он незаметно тянется к карману и сжимает в ладони ключ. Зубчики привычно впиваются в кожу. Он чувствует капельки крови. Горячие. В контраст ледяным пальцам. — Игра в простые истины, братец? — Интересуется Клаус как бы между прочим.       На лицо Пятого на секунду ложится тень раздражения. — Моя любимая, — хмыкает в ответ.       Его тон насквозь пропитан сарказмом, однако физиономия — непроницаемая маска. — У-тю-тю, — тянет Клаус, и это ощущается, как прыжок с крыши. — Какой хмурый и неприветливый малыш.       Секунда. Виктор успевает только открыть рот, а Эллисон — начать закатывать глаза. Синяя вспышка слегка дезориентирует, однако чужие пальцы, впившиеся в кожу лица он ощущает чётко. Чётче, чем окружающую реальность. Пальцы давят сильнее, чужие ногти оставляют красные полумесяцы на щеках и скулах. Клаус думает, что, может быть, останутся синяки. — Оставь свои жалкие мысли при себе, бра-тец, — шипит Пятый ему в лицо.       В следующую секунду он уже сидит на своем месте в прежней позе.       Виктор громко выдыхает. Эллисон качает головой. Лютер смотрит на Пятого в священном ужасе и непонимании. Диего втыкает нож для масла в дерево стола и спрашивает: — Кто-то будет тортик?       Клаус моргает. А затем смеётся.       Он разговаривает. Шутит. Глупо улыбается и хохочет наравне с Эллисон и Диего.       Он улыбается.       И сжимает в кармане ключ. Всё сильнее и сильнее. ###