EDO 2104: сирабеси

Кирико… стояла перед ней. Смотрела в глаза. Они давно не общались. С момента, как распалась старая группа. Кирико должна была быть зла… Да, так тогда и было… Но сейчас она спрашивала об отвлеченных делах: о работе, о коллегах, просто интересуясь, как шла жизнь. Но разве все должно было быть так? Разве Кирико не должна была быть далеко отсюда, на Могильнике, сожженная в ржавой бочке, развеянная прахом по свалке? Почему ты тут. Почему ты жива. Может… Это прошлое? И можно что-то исправить… Договориться! Поговорить, убедить Кирико, сказать ей о сожалениях! Она же поймет! Взять ее за руку и попросить выстрелить себе между глаз, умолять на коленях завершить все это, о-о-о, Кирико, молю. Ответь, что же делать… Простишь ли ты ее, или этот кошмар продолжится вновь, как прохождение бардо, этап за этапом… Сейчас благословенные боги показывали ей предыдущую жизнь. Давали вкусить сотворенных грехов. Это твое наказание, Двадцать Девять. Это твое наказание, звездочка. Все, что здесь происходит — не более, чем перечисление твоих грехов, прежде чем ты сбежишь от яркого спасительного света Дхарма-Кайи и рухнешь в пучины ада. Пора это заканчивать. Ставить точку. — Слушай… Их шаг замедлился. — Ты же позвала меня сюда не просто так. Кирико обернулась. Склонила голову набок, чуть надломила брови — всегда так делала, когда размышляла, и затем чуть легкомысленным тоном обронила: — Ну, если так говорить, то я давно тебя не видела. У тебя жутко занятое расписание, ты знаешь? — И ты правда? Решила просто увидеться? Не ври мне, Кирико. Не те слова, что были сказаны в тот самый день. Совсем не те. Пора иллюзии разрушиться. Сказке — закончиться. Кирико нахмурилась сильнее. — К чему эти вопросы, Кагуя? Потому что, Кирико, мне кажется, что я уже была здесь. Когда-то давно, словно во сне. И тогда я спросила тебя иное, то, что разозлило тебя. Вынудило поступить опрометчиво. Тот вопрос… — Что это был за вопрос? Тогда… — Тогда… В тот день… На этом самом месте… — Я спросила тебя… Не жалеешь ли ты, что, когда мы говорили с Юрикой, ты показал ей свой настоящий характер. Ты могла быть на моем месте, быть звездой «Зетимы», тебе бы молились миллионы. Кирико клонила голову набок, словно медленно вспоминая. — И что потом произошло? — Ты страшно разозлилась. Сказала, что все дело во мне. Что я разрушила все наши мечты. Что если бы не мой эгоизм, ничего бы этого не произошло. — Разве это не так? — голос Кирико звучал ровно, взгляд не выражал каких-то ярких эмоций. Она просто смотрела, пристально, и затем чуть вскинула бровь. — Все вокруг страдают из-за тебя. Ты не можешь страдать. Тебя уже здесь нет. — Я, Асами. Ее это сильно подкосило. Твои шиноби, что сейчас рискуют жизнями в попытке тебя спасти. Даже Юрика. Она дьявол во плоти, но даже для нее это очень тяжело. Ты ведь все это прекрасно знаешь, и без меня. Такова цена. Цена за то, чтобы продать душу и подчинить миллионы. Держать их в руках, каждую эмоцию. Владеть этим… единолично, полноправно. — И ты довольна? Что заплатила эту цену. Я… — Скажи это. Моргнула, а когда распахнула глаза, впереди стояла уже не Кирико — а Кирарин. В том самом костюме, в котором первый раз вышла на сцену. О, она помнила его: помнила, как паниковала Йошизуми-сан, когда его не доделали в срок, как они готовили все в последнюю минуту. И как она вышла — на сцену — и толпа уставилась на нее… Но как же то было восхитительно, как же… Пьянящее чувство, когда ты любима — а публика тебя обожает. Непередаваемое. — Я… Давай же. — … ненавижу этот образ. Эти глупые фальшивые улыбки. Всю эту ложь! — Но разве мы не хотели покорить Эдо? Кирарин напротив нее склонила голову набок. Не моргая. Что теперь значат!.. Эти глупые мечты! — Разве тебе не радостно, когда люди слушают, как ты поешь? Радостно. Что может быть лучше? Смотреть на то, как они глядят на тебя — с улыбкой, восхищением. Складывают руки и ждут нового, подобно последователям. Когда ты взмахиваешь рукой и говоришь им, что нужно любить, и они ропотно следуют твоим указаниям. Потому что так рождались иконы. Так рождались идолы. Так «Зетима» создавала руками своих собственных маленьких мессий медиа-мира. — Разве немного крови ради такой власти — ужасная цена? Ради того… — … чтобы показать всем… … что такое настоящая музыка. Молчание. — Нет, — твердо. Тихо и низко. — Этого того не стоит. Наверное, все айдолы это проходят. И в конце концов понимают. Ты не можешь вечно писать историю кровью. Не можешь разбивать свою душу на множество маленьких кусочков, продолжая с ее помощью пробивать путь наверх. Даже слава, даже обожание, даже власть — ничего этого не стоит. Как… говорил, тот человек в очках? Люди, поющие за идею, отличаются от тех, кто ищет лишь выгоды. И публика это чувствует. И тянется — к тем, кто искренен. Но искренность не должна граничить с жертвами. Чем больше на тебе крови, тем больше ты врешь. И, в конце концов, все это всплывет. Пусть на глупых ток-шоу, пусть просто в Сети, где анонимный недоброжелатель жаждет мести тебе. Преступления наказуемы. Такова справедливость. Карма. Кирарин кивнула. Задумалась, подняв взгляд ввысь, в темноту ночного неба, и затем вкинула руку, в которой все это время был зажат пистолет. Та же модель, что и у Кирико. Запомнилось отчего-то. На секунду его дуло уставилось ей прямо в лицо, но, затем, Кирарин перевернула его — и вложила в раскрытую ладонь. Улыбнулась, сладко. Эта улыбка — не та, которую она украла у Мисаки. Другая, чуждая… Неправильная. — Перед тобой твоя мечта. Чего ты ждешь? Убей ее — своими руками! Поставь эту точку! Рука невольно поднялась… но замерла. Пальцы дрожали. Недолго, ведь следом она разжала их, и оружие рухнуло вниз, на асфальт, ударившись с глухим стуком. Взгляд яркой оптики Кирарин проследил за им и потемнел, а затем она вновь уставилась на нее — и звезды в глазах почернели. — Мне достаточно… лишь того видео… Вчерашнего… Отречения. Больше не надо. Все уже сделано. Точка поставлена. Не надо… больше этого… Нет… — Вот когда все пошло наперекосяк, да? Когда нас пыталась убить Кирико. Подул сильный ветер, и она зажмурилась, чувствуя, как развеваются волосы, короткие. Распахнув глаза, замерла: ведь вокруг вместо грязной подворотни была просторная крыша небоскреба «Зетима», и город, неспящий, под ногами. Где-то внизу танцевала ее голограмма, рекламируя будущий концерт… Такая же фальшивая, как и весь этот образ, как и… Кирарин обернулась и уставилась туда же — взгляд ее был необычайно доволен. — Ну, вот и все. Развернулась, на каблуке. И неторопливо двинулась к краю, широко расставив руки. Шаг за шагом, по одной линии. Но на самом обрыве, вдруг развернулась — и вновь уставилась ей прямо в глаза. Теперь улыбка у нее была иной, знакомой. Той, какую она так неудачно скопировала у Мисаки. — Приятно было получить немного внимания, верно? В конце концов, никто не получает то, что хочет. Последняя улыбка напоследок, и, оттолкнувшись ногой, Кирарин прыгнула вниз, спиной назад. И там, внизу, распалась на блики, скрываясь во мраке низов монолитных небоскребов. Лишь на секунду почудилось, словно перед самым исчезновением это была вовсе не Кирарин — а коротко бритая девушка с кучей явной аугментики на голове. Микон!.. Тело невольно дернулось вперед, но замерло; там, внизу, была лишь пропасть. Она и так стояла на самом краю разрушенного этажа, еще чуть-чуть — и сорвется. Обернулась, когда ее дернули назад, за запястье, и вздрогнула: потому что там, позади, был человек, которого она хорошо знала. Мацусита… нет, Хиро! Там стоял Хиро. Он заглядывал ей в глаза, заискивающе, и дрожащим тоном бормотал: — Так она решила. Это ее выбор. Нет… Нет… Нет! — Это ты так решил! — рявкнула она, выдирая руку из хватки. — Я?.. — Прекрати это. Прекрати врать! — голос дрожал, когда она отшатнулась назад, чувствуя, как гремят мелкие камушки под ногами. — Мы ведь оба все понимаем. Все прекрасно понимаем. Глаза у Хиро широко распахнулись, будто бы он все еще не мог осознать. Глупость. Он все прекрасно знал. Только из-за него, только из-за его действий… Микон, сейчас… Там, внизу, на асфальте! — Ты думаешь… нет! — он всплеснул руками, словно сдаваясь. — Ты понимаешь… она была слишком близка к тебе! Я постоянно заходил, и вы все обнимались! — с каждым новым словом его голос приобретал ранее незнакомые нотки, словно эмоции, ярость… Что-то, что она никогда не слышала с его стороны. Хиро крепко сцепил зубы, и в эту секунду его образ изменился, приобретая более взрослые черты. Те… с их последней встречи в гостиной. — Все внимание отдавала ей! А мне что?! По волосам потрепать! Назвать «братишкой»?! Ты даже не понимаешь, что я чувствовал! Шаг назад. Два. — Ты мог просто сказать это. Нормально, — губы высохли, и ей пришлось облизнуться. — Ты не понимаешь?! Ты мне нужна! И он сделал шаг вперед. Пальцы сжали плечи, и она невольно вскинула голову, смотря вверх, туда, где над ней свисало лицо Эйджи. В полумраке гримерки его глаза, казалось, приобрели пугающий ржавый оттенок. Он смотрел на нее так же, как и тогда, после шоу. Когда она выбрала неверные слова. Когда… Невольно она дернулась, ощущая, как ее начало трясти. — Ч-что? Что ты сказал?.. — А знаешь, — улыбнулся он, и тени исказили его улыбку, очерчивая черными глубокими тенями. — Я ведь всегда называл тебя звездочкой. — Ненавижу… это прозвище. — Ну, для меня ты нечто большее. Его пальцы пробежались выше, с плеч до шеи, и затем, коснулись лица, осторожно и мягко. Большим пальцем он аккуратно провел по скуле, и усмехнулся сильнее, щуря глаза. Наклонился — близко-близко, и столь знакомым медовым голосом процедил: — Ты такая лицемерка, Хошино. Заносчивая мелкая дрянь, которая забралась так высоко лишь благодаря мне. Моим стараниям. Но ты так сильно похожа на меня, не правда? — он отогнулся назад, скаля зубы, ухмыляясь все шире и шире. — Поэтому я тебя так сильно ненавижу, Хошино Кагуя. По щеке прокатилась слеза. — Я тоже… Я тоже тебя ненавижу. Вторая… — С твоим заносчивым характером… Ты постоянно указываешь, что мне делать… Тебе плевать на меня, да? Тебе ведь не нужна я. Тебе не нужна Хошино Кагуя. Лишь Кирарин. Но Кирарин — мертва. — О-о-о, — рассмеялся Эйджи, и в пустоте гримерки его голос эхом отразился от стен. — Ты глубоко ошибаешься, звездочка. Поверь, мне не нужна Кирарин. Мне нужны лишь деньги, что она приносит. Ну конечно. Это ведь было ясно. Он никогда тебя не любил. Ты ему не нужна — лишь одна из многих, певица, что когда-нибудь уйдет в тираж: а такой человек, как он, останется в топе, продолжая растить под крылом новую звездочку. Он ведь правду сказал тогда по телефону — что вы одинаковы. Только вот он — не лгун, и не врал никогда. Лишь нажимал на нужные рычаги, получая больше чем давал. Эйджи все равно на тебя. Даже если он вытащит тебя отсюда… Ему будет глубоко наплевать. Он лишь уйдет, молча, чтобы там, в новой жизни, покорять новые горы. И забудет о том, что когда-то давно называл тебя «звездочкой». Ты ненавидишь это слово… но, может, только из его уст оно звучит столь приятно. Хиро был прав. Надо было соглашаться на его предложение. Но ты просто глупая влюбленная дурочка, которая решила врать себе до конца. Поверила в фальшивый образ спасителя, которому ты нужна. Смирись, Хошино Кагуя. Ты никому не нужна. Ни сестре. Ни Эйджи. Никому. Все, на что хватило сил: просто опуститься на колени и спрятать лицо в ладонях. Какая теперь разница, что будет? Все это тщетно. Надо было не сопротивляться тогда, в переулке. Дать Кирико застрелить себя. Так было бы правильно. Так было бы легче. Все равно абсолютно никому нет никакого дела. Ведь Кирико права — из-за тебя все страдают. Обманывают, рискуют, лгут. Если тебя не будет рядом… — Что же с тобой, звездочка? На плечо легла рука. Мио?.. Она сидела рядом, совсем близко. Словно живая, не мертвая вовсе — улыбалась, как раньше. И, заглянув в глаза, тихо спросила: — Что же ты так отчаялась? Мио… Нет. Нет-нет-нет-нет! Мио мертва, это не она, нет! Прочь! Ее не могло быть рядом, никак! Она погибла, погибла из-за нее, все это — только из-за нее, только…Это все ложь! Все они — врали, врут!.. — Разве я не жива? — пальцы Мио постучали по груди. — Вот тут. Глубоко в сердце. Глупость. Никто там не живет. Это все бред, навязанный ради памяти. Мертвые люди не возвращаются, они уходят!.. Навсегда! Их не вернуть. Они ведь все тогда видели ее труп, видели лужу крови на ковре, и тот запах запекшегося мяса, щекочущий нос, сладковатый… Во рту образовались слюни. Мио взглянула на нее удивленно, заморгав, а затем улыбнулась. И легонько рассмеялась, качая головой из стороны в сторону, отчего косички в ее прическе заболтались, сплетенные с проводами. — И что? Шиноби всегда приносят множество сюрпризов, разве нет? Нет!.. Шиноби — просто люди! Если они умирают, они не возвращаются с того света! Человек… просто исчезает. Его кокоро и иноти растворяются звездной пылью, и все, что остается от него — лишь гниющие кости. — А я вот вернулась. Нет… Ты — не Мио… Нет… — Откуда ты знаешь? Мио… Нику мертва. Как и Микон. И Кирико. И Маруяма. — Похоже, мы перешли в какой-то цикл, — Мио мягко качнула головой, обходя ее кругом. Затем опустилась рядом, намного ближе, и с улыбкой заглянула в глаза. — Но ты ведь помнишь меня? Помнишь, как мы проводили время вместе. Значит в твоих мыслях я все еще жива. Знаешь, как говорят?.. — протянула она. — Человек умирает два раза. Когда гибнет его тело, и затем — когда его забывают. Так что вторая смерть меня только ждет. Ну… Улыбка коснулась ее губ, и образ ее заглючил, как та голограмма, что показывал ей Хиро… Показывал… Что он… — А может, тебя? Наклонилась ближе. — Или, может, это ты — Мио? Сказанное другим голосом. Потому что рядом, вплотную, сидела Кирарин. Смотрела ей прямо в глаза, не улыбаясь. Нет… Этого не может… Я — это я. — Но кто ты? Ка… Кагуя? Хошино Кагуя? Вскинула руки… И поверх них разглядела словно наложенную голограмму черных имплантов; крепко сжала кулаки. Это ведь… ее имя, да? Моргнув, она отшатнулась — и огляделась по сторонам. Теперь не было вокруг ничего: лишь абсолютная белая пустота, почти ослепляющая, но стоило ей присмотреться, как через него пробежала крупная трещина. С ужасающим громким треском.