Переписать нельзя изменить

Стук дождя по цинковой крыше. Капли медленно стекают по грязным стеклам. Я вернулась в исходную точку, маятник задержался лишь на мгновение. Открываешь глаза. Очередная маленькая квартира на последнем этаже. Стол, небольшая кровать и потрепанное временем кресло — вот и вся мебель. Ощущение, что мне снова семнадцать. В век роскоши ты можешь похвастаться скандинавским минимализмом. Мысли, как и много лет назад, когда я переступила порог своей первой квартиры — дом новый, а жизнь старая. Я невесело ухмыльнулась. Старая жизнь… Вернул бы мне кто мою старую жизнь. Этот переезд — верх моего безрассудства. Хотя, когда я могла похвастаться обратным? По степени необдуманности мой поступок уступает разве что решению залезть на злополучный чердак. Случайно увиденное объявление в газете, сумбурные сборы, комками брошенные в чемодан вещи — и вот я уже прощаюсь с хозяином своего временного пристанища. Семь раз отмерь, один раз отрежь — уж точно не мое кредо. — И все же Опера на вас плохо влияет. А я-то надеялся, что смог излечить вас, — засмеялся мужчина, застав меня в коридоре. — Не все так плохо, месье Фирмен. Мне все же удалось кое-чему научиться. — Неужели? И чему же? — О, этого я не могу рассказать, — лукаво улыбнулась я. — Вам придется поверить мне на слово. — Ну, хорошо. Допустим, вы что-то усвоили, — ответил он, с упреком глядя на меня. — Но все же, к чему такая спешка? У меня складывается ощущение, что вы вечно от кого-то бежите. Сегодня вы превзошли самого себя, месье! — Глупости. Просто настало время свой собственный дом обустраивать, — ответила я. Я старалась звучать как можно мягче и доброжелательнее, ведь моему любезному другу совсем не обязательно было знать, что еще хотя бы день жизни с посторонним человеком, и меня можно будет отправлять в больницу Сальпетриер на пожизненное содержание. — Благодарю за заботу и гостеприимство, месье Фирмен. Мне было очень хорошо у вас. Буду ждать в гости! Я поцеловала его в щеку на прощание и после взаимного «au revoir» захлопнула за собой входную дверь. Вот так я и оказалась в своей невзрачной квартире на бульваре Курсель. И хотя обшарпанные стены и грязные полы приводили меня в уныние, вынуждая как можно скорее подыскать себе место получше, открывающийся с моего балкона вид на зеленый парк и расположенное на первом этаже модное кафе, куда каждое утро завозили свежие морепродукты, все же служили мне неплохим утешением. Я уже представляла как буду брать там вино, закуски, в закатный час заходить в парк, загадочно озираясь по сторонам, расстилать плед под сенью гигантского дуба и философствовать в лучших традициях эпохи всю ночь напролет. При хорошем раскладе, если мне удастся раздобыть краски и мольберт, я даже смогу вернуться к своему увлечению рисованием, которое по разным причинам мне пришлось отложить в долгий ящик. Я думала о том, как было бы здорово придумать себе легенду в духе викторианских романов, чтобы создать ореол таинственности вокруг своей скромной персоны. Скажем, стать своего рода «незнакомкой из Уайлдфелл-Холла» — пробуждать интерес у соседей, но оставлять их любопытство без малейшего шанса на удовлетворение. Ах, как это было бы хорошо! Жаль только, что даже в девятнадцатом веке моим юношеским фантазиям не суждено было сбыться. Мне все еще приходилось решать оперные вопросы и ежедневно отсвечивать там лицом. Никаких тебе тайн и загадок, Алисия. Нет, ну одна, конечно, была, но она уже не могла в полной мере удовлетворять мои наклонности Шерлока Холмса. Если раньше все происходящее казалось мне шкатулкой с секретами, то теперь это стало частью привычной рутины, которая мне уже порядком успела надоесть. Время шло, мои первоначальные цели по-прежнему не были достигнуты и мне уже начинало казаться, что мои альтруистичные замашки были не более, чем обманом собственной беспокойной головы. По итогу, что мы имеем? Залеченных сердец — ноль, исправленных ситуаций — ноль, морального удовлетворения — ноль. Чего ради, спрашивается? Ещё и на работу надо ходить. Боже, храни удаленку! — как же мне ее сейчас не хватало. Двадцать первый век и профессия так разбаловали меня возможностью работать из дома, что необходимость ходить каждый день в театр угнетала меня похлеще отсутствия интернета и нормальной сферы услуг. Ну почему я должна ходить туда каждый день? Большую часть административной работы, не говоря уже о бумажной волоките, я могла выполнять и сидя дома, предоставляя, так уж и быть, в конце недели отчет для моих скептически настроенных работодателей. Но нет же! Алисия, не вносите смуту в работу театра! Еще не хватало, чтобы вашему примеру последовали остальные. Вы работаете здесь и точка. — сказал Ришар, когда я попыталась заикнуться о смене рабочего места. Увы, с его мнением мне так или иначе приходилось считаться. Этот человек слишком много сделал для меня в последнее время, чтобы я позволяла себе проявлять неуважение и высказывать свое недовольство. Кроме того, мой дом теперь находился на весьма приличном расстоянии от Оперы, так что об утренних променадах можно было смело забыть, если только я не изъявляла желание встать на час раньше, чтобы успеть насладиться пробуждающимся Парижем. Однако мазохизмом я не страдала, так что значительную часть времени приходилось довольствоваться вечерними прогулками, предпочитая утром прокатиться в карете. Месье Фирмен весьма любезно предоставил в мое распоряжение свой фиакр, но я, как порядочная девушка, вернувшаяся на путь независимости и самодостаточности, сама оплачивала свои ежедневные поездки на конном такси, пытаясь угодить разбушевавшемуся эго. Что касается Эрика с его нелепыми амбициями сделать из меня оперную певицу, то он исполнял свои преподавательские обязанности с присущим ему педантизмом, чем изрядно меня утомил. В Париже с каждым днем все сильнее разгоралась весна, светило яркое ласковое солнце, зацветали сады, на улицах то тут, то там начинали продавать прохладительные напитки, а я, примостившись на подоконнике и борясь с желанием выстрелить себе в лоб, разучивала ля минор, мечтая поскорее сбежать из этой темницы и растянуться где-нибудь на лужайке с бокалом холодного перляжа. — Алисия, уберите с лица этот страдальческий вид. Я вас не на Голгофу отправляю, — зашипел на меня маэстро. — Это всего лишь ноты. Пока меня в очередной раз отчитывали за несоответствие образу идеального ученика, я изо всех сил боролась с желанием зевнуть и мне было совершенно не до его замечаний. Хотя и в более благоприятные моменты я не то, чтобы сильно вслушивалась в его комментарии. — Не стыдно вам, несносная вы девчонка? — стукнул он ладонью по крышке фортепиано. Попытки Эрика научить меня чему-то вызывали одновременно и смех, и слезы. И хотя я изо всех сил старалась вести себя прилично и следовать указаниям, его модель преподавания по-прежнему давала сбои и никак не приводила к нужному результату. Ну не действует парижская система на питерскую подворотню, смирись уже! — хотелось закричать мне. — Простите, — усмехнулась я. — Вы снова не выспались? — Что вы, Эрик. Мне вообще не нужен сон. Нет большей радости в моей жизни, чем вставать в шесть утра и бежать к вам на занятия, — съязвила я. И вообще я питаюсь росой и солнечным светом. Я же фея! — С мадемуазель Даае мы занимались и в более ранние часы, а порой и вовсе с полным отсутствием сна. В любом состоянии, будь то болезнь, уныние или девичьи капризы — я заставлял ее заниматься музыкой и отдаваться искусству, не жалея себя. Вам грех возмущаться. — Да вы и в самом деле деспот, Эрик, — шутливо ответила я. — Жаль только, что я не мадемуазель Даае. Может, в этом причина наших бед? Ну, конечно! Я-то все голову ломала… Вроде и данные есть, и учитель что надо, а запеть все равно не могу. А ларчик просто открывался — фамилия не та. Какое счастье, что мы, наконец, нашли, камень преткновения! В таком случае не буду больше отнимать ваше драгоценное время и пойду займусь чем-нибудь более подходящим…например, парадную лестницу помою. Как думаете, с фамилией Кулон получится? — засмеялась я. Эрик сжал губы в тонкую нить. Ему почему-то было не до смеха. Он резко поднялся со своего места и замахнулся на меня пачкой нотных листов — мое счастье, что я успела увернуться. — Вы с ума сошли? — зашипела я от возмущения. — Вы слишком много себе позволяете. Ваше баловство ни к чему хорошему не приведет. Учитесь, а не смейтесь, — ткнул он в мои записи. — Иначе потом я буду смеяться над вашим кваканьем. Опять обиделся. — Мой смех задел вас, Эрик? — Не задавайте глупых вопросов, — равнодушно ответил он, возвращаясь к фортепиано. Я вздохнула и, отложив конспекты в сторону, подошла к севшему за инструмент мужчине. — Милый, эти уроки ведь были вашей идеей, — сказала я, прикоснувшись к его спине. — Почему же вы ведете себя так, словно я вас этим обременяю? — Вы меня не обременяете, и это действительно была моя идея. Но это не значит, что вам можно пользоваться моим расположением и срывать занятия, если вздумается. Я ведь могу убрать снисходительность, и тогда мы начнем заниматься по моим правилам. Уверяю, мои методы вам совсем не понравятся. Я выжму из вас все соки, но петь заставлю. Если вы именно этого своим поведением добиваетесь, то так тому и быть. Взгляд, виднеющийся из-под маски, по-прежнему оставался твердым и непроницаемым. — Вы слишком изнежены, слишком недисциплинированны. У вас полностью отсутствует усидчивость, не говоря уже об уважении к тому, кто вас учит, — и вновь послышались хорошо знакомые мне стальные ноты. — С вами не работает все то, к чему привыкли я или мадемуазель Даае. Очевидно, ваши родители слишком баловали вас, и это явно не пошло вам на пользу. Как этот человек умудряется завести меня одной фразой? — Ничего более нелепого я от вас не слышала. Если бы вы знали, как меня воспитывали родители, то никогда бы не позволили себе высказываться подобным образом, — серьезно ответила я. Эрик смягчился, по-видимому, осознав, что сказал лишнего. — Но если вас не баловали родители, тогда в чем причина вашего вечного упрямства? — Увы, есть такие характеры, которые никакой муштрой не сломаешь, — развела я руками. — К несчастью для окружающих, мне достался именно такой… И вам, кстати, тоже. Поэтому ваши методы кнута и кнута на мне не сработают. Чем сильнее натягиваешь резинку, тем больнее она бьет в конце. — Как же мне вас обучать в таком случае? Я лукаво улыбнулась. — Будьте настойчивым, — мои руки легли на его плечи. — Но терпеливым, — пальцы скользнули к мужской шее. — И ласковым, — шепнула я на ухо. Обойдя массивный музыкальный инструмент, я вернулась на подоконник и как ни в чем ни бывало продолжила изучение нот. Шалость удалась. — Сомневаюсь, что с таким подходом можно хоть сколько-нибудь добиться результата, — Эрик задумчиво потер место, которого касались мои руки. — Вы попробуйте. Может, что и получится, — улыбнулась я, закрывая нотный альбом, так ничего и не выучив. — А теперь извините, у меня обед. — Я вас не отпускал. — Я вашего разрешения и не спрашивала. — Алисия, перестаньте дерзить и сядьте на место. — Мало того, что вы мне позавтракать не дали, так еще и обеда собираетесь лишить? Эрик тяжело вздохнул. — Я сам схожу за обедом. Что вам принести? — спросил он, сложив руки на груди. Я начинала тосковать по человеку, который не мог даже в глаза мне взглянуть без стеснения и неловкости. С его самоуверенной версией я давно перестала справляться. — Может, вы меня еще и на цепь хотите посадить? — Поверьте, моя дорогая, если бы я хотел, я бы давно это сделал, — съязвил он в ответ. — Я вас слишком хорошо знаю. Если я вас сейчас отпущу, обратно вы уже не вернетесь. — Мы разве не закончили на сегодня? Эрик посмотрел на меня не без удивления. — У вас отчетный концерт через три недели. Вам необходимо готовиться. Вы же не хотите ударить в грязь лицом перед зрителями? — Концерт? — скептически покосилась я, не припоминая, чтобы давала свое согласие на это. — Ну, разумеется. Вы будете петь арию, я аккомпанировать. Это будет поистине невероятное зрелище, зал будет рукоплескать! — Эрик явно загорелся этой идеей. — Мадам Жири разве не передала вам? Я отрицательно помотала головой. Когда она мне что-то передавала… — Что ж, сейчас это не имеет значения. Гораздо важнее отточить уже имеющийся результат до совершенства. Как бы мне хотелось сейчас закричать. — Я не стану петь перед толпой, Эрик. Мне это не интересно, — отрезала я, надеясь закрыть эту тему раз и навсегда. — Это не просьба, Алисия. Вы сделаете то, что я скажу, — зарычал он в ответ. В мире музыки и искусства Эрик считал себя неоспоримым авторитетом, и каждый, кто попытается его переубедить, непременно был обречен потерпеть поражение. Но мне наивно хотелось верить, что к моему мнению он хоть сколько-нибудь прислушивается. Теперь же я понимала, что все это лишь плод моих фантазий. Если он не слушает Кристину, которая была поистине одарена музыкальными способностями, то что говорить обо мне? Но как бы то ни было, уступать ему я не собиралась. Каким бы признанным или непризнанным гением он не являлся, я покажу ему, что никогда никакой авторитет не будет стоять выше моих собственных желаний. — Весьма опрометчиво с вашей стороны пускать на сцену кого-то вроде меня. Вы не боитесь, что я опозорю вас перед всеми? — Опозорить вы можете только себя. Поэтому в ваших же интересах начать заниматься интенсивнее. Так что вам принести? — Да принесите хоть что-нибудь, — застонала я. — И бокал вина. Вы заставили меня нервничать. — Обойдетесь без вина, — бросил он, выходя за дверь. Мне в очередной раз пришлось бороться с желанием высказать все, что я о нем думаю. Вместо этого я нашла способ выместить свой гнев на стоящем возле окна пуфике. Индюк надутый. Концерт он решил устроить! Вот пусть сам на нем и поет. Тоже мне, нашел канарейку. Пока я срывала злость на ни в чем не повинной мебели, я вдруг подумала, почему бы не вспомнить молодость и не устроить побег, воспользовавшись открытым окном, как делала ни раз в дни своей беззаботной юности. И хотя я понимала, что скандала мне после этого не миновать, желание выкинуть какую-нибудь гадость, чтобы разозлить своего гениального психопата, было гораздо сильнее голоса рассудка. Я выглянула в окно и посмотрела вниз, оценивая свои шансы на успешное приземление. Репетиционный класс располагался на цокольном этаже здания, так что прыгать было относительно невысоко. Хотя в большей степени меня смущала не столько высота, сколько мимо проходящие люди, которые явно не оставят без внимания прыгающую из окон девушку и непременно начнут трепать об этом своими длинными языками. Прождав в классе еще пятнадцать минут, по истечении которых я всегда спокойно уходила с занятий, я решила в очередной раз плюнуть на правила приличия, подобрала полы платья, залезла с ногами на подоконник и, дав уличной толпе немного рассосаться, прыгнула вниз, совсем не элегантно приземляясь на четвереньки. Да, правильно говорят — взгляд кошки, грация картошки, — недовольно подумала я, отряхивая подол от уличной пыли. Встав на цыпочки и заглянув еще раз в класс, я убедилась, что Эрик так и не вернулся, а значит можно идти на все четыре стороны без малейшего зазрения совести. Мне по-прежнему страшно хотелось выпить вина, и поскольку ближайшим местом, где, я точно знала, найдется пара бутылочек Бордо, были мои бывшие апартаменты, в которых я оборудовала старый комод под солидный мини-бар, я направилась туда. Надеюсь, Кристина все не выпила. Конечно, я могла бы с таким же успехом пойти в любой близлежащий ресторан, но чувствовало мое сердце, что за это меня ждала бы куда более страшная расправа, чем за мою выходку с побегом в окно.

***

Запасной ключ от покоев Кристины оставался у меня, поэтому мне не составило труда пробраться внутрь, зверски нарушая ее личное пространство. Но что поделать, дурной пример заразителен. — Кристина? — позвала я девушку, втайне надеясь, что не застану ее дома. Ответом мне послужила тишина. Облегченно выдохнув и решив, что мадемуазель Даае отправилась в очередной раз на выяснение своих амурных дел с виконтом, я не долго думая подошла к комоду и налила в хрустальный бокал красного вина. У нее, похоже, нервы, как стальные канаты, — подумала я, поражаясь, что мои запасы остались нетронутыми. Сделав глоток, я почувствовала, как по телу начало разливаться тепло, согревая меня в области сердца. Вино оказалось значительно крепче, чем я думала, и уже через пару минут я, забыв про свои переживания, захотела пуститься в пляс. Да, от ромашки такого эффекта не будет, — однозначно решила я, кружась по комнате. Окончательно расслабившись, я стала осматривать апартаменты, замечая в них некоторые перестановки. Кристина решила вернуть им прежний вид. Снова повсюду стояли вазы с цветами, то тут, то там пестрели различные предметы декора, на столе были разбросаны открытки и записки от поклонников, а трюмо было доверху забито украшениями, на мой взгляд весьма безвкусными. Это место вновь стало девичьим раем — очаровательным, но как будто излишне целомудренным. Если бы я не знала хозяйку, я бы подумала, что здесь живет пятилетняя девочка, а не взрослая девушка. Для полной картины не хватало только потолочной фрески с изображениями ангелов. Виконт, видимо, взглянул на интерьер и решил, что имеет дело с непорочной девой. Эх, не предупредили беднягу, что там есть все зачатки Лилит, — ухмыльнулась я. Я поставила пустой бокал на прикроватный столик и решила прилечь на кушетку — ранний подъем вкупе с вином окончательно разморили меня. Не знаю, чего он там грозился из меня все соки выжать… По-моему уже. Однако несмотря на весь протест и ворчание, меня все же не мог не радовать энтузиазм Эрика в попытке меня чему-то научить. Такой самоотверженности позавидовала бы даже моя бабушка, старательно обучавшая меня французскому языку. Всю жизнь я мечтала овладеть собственным голосом, но когда перед тобой маячит угроза в виде брака, хочешь-не хочешь, а придется искать способы заставить дотошного учителя отказаться от своей затеи. Я перевернулась на другой бок и заметила на столе книгу, которую купила несколько недель назад в букинисте на набережной Сены. В комнате до сих пор оставалось множество моих вещей — расчески, уходовые принадлежности, элементы галантереи, книги. Этот томик был одной из первых моих самостоятельных покупок в Париже, которую я сделала без помощи Мэг, а потому немало для меня значил. Кто-то считал эту книгу ничем не примечательной двухтомной беллетристикой, кто-то даже относил ее к разряду бульварных романов. Я же ассоциировала ее с первой любовью, соленым ветром и апельсиновыми садами Тосканы. Первый том я прочитала еще в семнадцать лет во время моего путешествия по Италии, а до продолжения руки дошли только сейчас. Помню, какое колоссальное удовольствие я получала от сюжета и авторской манеры повествования, читая книгу впервые. Возможно, она не была литературным прорывом, не переворачивала сознание и жестко подвергалась критике, но ведь было бы по меньшей мере скучно читать на постоянной основе одних только мертвых немецких философов. Нет ничего зазорного в том, чтобы время от времени брать в руки что-то приземленное — ради эмоций, а не смысла для. Поглощенная сюжетом книги, я совершенно потеряла счет времени. Пролистывая страницу за страницей, я не заметила, как в дверь начали долбить и над головой раздалось низкое угрожающее рычание: — Если вы сейчас не выйдете, я вынесу эту дверь и притащу вас на занятие силой. Уж не знаю как, но Кристине удалось закрыть вход в комнату со стороны подземелья, за что я была ей крайне признательна. Теперь Эрику не оставалось ничего другого, кроме как заходить в гости общечеловеческим способом. Я подошла к входной двери, повернула замок и вернулась обратно на кушетку, демонстративно продолжив листать двухтомник. — Какого черта вы ушли? Я повернула голову и взглянула на Эрика. Он стоял абсолютно взбешенный, испепеляя меня покрасневшими от злости глазами. — Точность — вежливость королей. Я устала вас ждать, — спокойно ответила я. — Вставайте и идите в класс. Живо, — на его лице заиграли желваки. Надо бы ему чай с травками позаваривать, а то совсем чокнутый стал. — Я плохо себя чувствую. — Когда я уходил, вы были бодры и полны сил спорить со мной. Куда все исчезло за час? — А я вообще без вас чахну, как роза без дождя, — лениво ответила я, перелистывая страницу. — Неужели? — в умении язвить ему точно не было равных. — Что вы читаете? — спросил он, вырывая у меня книгу из рук. Что за манеры… — Графиня Рудольштадт, — прочитал он название на обложке и презрительно фыркнул. — Что за второсортная рукопись? Вы в действительности тратите на это свое время? — Не знала, что вы страдаете снобизмом. Да будет вам известно, не существует второсортных книг. Все книги по-своему ценны. — Но не эта, — отрезал он. Я вздохнула. — Во-первых, эта книга была написана не для вас. Вы ведь не считаете Джейн Остен писательницей второго сорта только потому, что она пишет любовные романы. Во-вторых, какое вам дело до того, что я читаю? Вы вольны выбирать литературу по своему вкусу, я по своему. — Ваш вкус… — Собираетесь со мной о вкусах спорить? — раздраженно спросила я. Эрик нахохлился. — Долго я еще вас ждать буду? — Я не пойду никуда. Мне плохо, у меня жар. — Ничего, музыка лечит. — Вы бессердечный тиран. — Вы повторяетесь. — Оставьте меня, я умираю, — театрально коснулась я ладонью лба. — Я проявляю к вам просто колоссальное терпение, — он стянул с меня покрывало. — Подъем. — Отдайте, — выдернула я из его рук плед и накрылась им с головой. — Лучше не испытывайте меня. Я считаю до трех: раз… Будь проклят тот день, когда я вписалась в это идиотское пари… — Два… Черт бы его побрал… — Три, — на три он стащил покрывало на пол, а вместе с ним и меня, крепко вцепившуюся в свой единственный щит. — Уйдите, — отпиралась я. — Я сама встану. — Раньше надо было думать. — Нет! — отпихнулась я, чувствуя, как меня в очередной раз подхватывают на руки. — Не смейте! Секунда — и я уже у него на руках. Еще одна — и я беспардонно закинута на плечо. — Поставьте меня на пол! Это унизительно. — В следующий раз будете думать, прежде чем решите играть со мной. — Я не ваша собственность, черт возьми! Вы не имеете права так со мной обращаться. Эрик тихо засмеялся. — Ну, дорогая, полно. Мне кажется, как будущий супруг, я все же имею кое-какие права на вас. Мне захотелось истерично рассмеяться. — Я смотрю, вы по-прежнему полны решимости женить меня на себе… А между тем, прошла целая неделя с нашего спора, а я все еще не в состоянии взять ни одну высокую ноту. — Именно поэтому можете больше не ждать от меня поблажек. Я свою часть уговора исполню, чего бы мне это ни стоило. — Надеюсь, обойдется без насилия? — закатила я глаза. — Надейтесь, — выдавил он из себя ехидную гримасу. — Ослабьте хотя бы хватку, вы мне ребра сломаете, — зашипела я. Эрик на мгновение расслабил пальцы, но тут же сжал меня с еще большей силой так, что от боли у меня заслезились глаза. Я была по горло сыта его самодурством и, желая отомстить, всадила в его затылок ногти. Теперь настала его очередь шипеть. Когда-нибудь мы точно изувечим друг друга. — У вас ножи вместо ногтей. Когда вы успели их отрастить? — недовольно спросил он. — Когда с вами начала общаться, — буркнула я. Я вдруг почувствовала, как его рука коснулась моей спины и слегка погладила место, которое минуту назад пострадало от его мертвой хватки. — Скажите, если я буду самой послушной ученицей, которую только можно представить, вы избавите меня от муки выступать перед толпой? — вспомнила я о маячащей на горизонте катастрофе. Мужчина ухмыльнулся. — Вы настолько не хотите выходить на сцену, что даже готовы приструнить свой нрав и начать слушаться меня беспрекословно? — Дело не в сцене, а в присутствии других людей. Если там будете только вы… — Я и так знаю, как вы поете. Я хочу, чтобы это услышали другие. — Неужели вам настолько безразлично, чего хочу я? Эрик вздохнул и опустил меня вниз. — Я подумаю, — сказал он, усаживаясь на стул. Похоже, не выдержала спина пятидесяти пятикилограммовой ноши… — Только при условии, что ваше поведение будет идеальным. Вы не будете дерзить, сбегать с уроков, лениться, а будете слушаться меня во всем и следовать моим указаниям. — Только в рамках наших занятий, Эрик, — подчеркнула я. — Только. В рамках. Занятий. Мужчина улыбнулся и резко притянул меня за талию, усаживая к себе на колени. — Да прекратите вы меня хватать, — недовольно сказала я, упираясь руками ему в грудь. — Я по-вашему похожа на мешок с картошкой? — Разумеется, нет. Разве могут быть у мешка с картошкой такие изящные кисти, — сказал он, поднося мои пальцы к губам. — И такие прекрасные глаза. Ваши глаза — это море, зацелованное солнцем, Алисия. Меня слегка передернуло. — Ну все, пожалуй, хватит на сегодня, — сказала я, слезая с этого обольстителя. — Увидимся завтра, Эрик. Мужчина громко рассмеялся. — Наблюдать за тем, как вы боретесь со своим характером — это особое удовольствие, радость моя. Я пропустила его издевку мимо ушей, а сама подумала, что непременно должна найти способ отплатить этому человеку за все мои страдания. Душегуб проклятый.