Ведьм у нас сжигают

Земли Гуннхильдров, Стромир

      Кабинет обволакивают лучи холодного солнца, что медленно скользят по книжным шкафам, отражаются от стёкол, которые защищают редкие издания, и плавно перетекают к ней, играясь на светлых волосах. Свет падает на бумаги, что аккуратной стопкой лежат на столе, над которым Джинн уже как несколько дней сидит почти беспрерывно, от чего выглядит весьма усталой.       Отпивая из чашки уже давно остывший чай, она морщится, но ничего не говорит, продолжая усердно вырисовывать что-то на бумаге и вновь перечёркивать огромным слоем чернил свои записи и рисунки, после чего выкидывает очередной лист в мусорку рядом с собой, что уже была переполнена. Устало и чуть раздражённо выдохнув, Гуннхильдр внимательно смотрит на проект, которой должен изменить жизни хотя бы некоторых детей. Она так долго уже работает над ним, но ей всё ещё кажется он неидеальным, поэтому Джинн планирует вновь вернуться на восток в скором времени, а также пригласить одного знаменитого архитектора, что поможет с реализацией проекта. Но а сейчас голова генерала отказывается соображать, от чего строчки и линии на белоснежной бумаге не выстраиваются во что-то чёткое и конкретное, а усталость берёт верх. Недосып с пропуском некоторых приёмов пищи явно сказываются на её работоспособности. Об этом на завтраке упоминала Барбара и ругала сестру за это, кажется, сегодня или же это было вчера? Гуннхильдр уже точно не помнит. Дни смешались в один рабочий процесс, который также развеял скуку от невозможности ходить на тренировочную площадку, но она словно уставала в три раза сильнее. А огромные мешки под глазами доказывали это, когда Джинн смотрела на себя в зеркало с утра после пары часов сна. Дольше спать она просто не могла себя заставить, продолжая просыпаться в холодном поту. Девушка уже и не помнит, когда кошмары были у неё в последний раз.       Когда Гуннхильдр уже собирается вызвать кого-нибудь из прислуги, дверь кабинета резко распахивается, ударяясь о стену и заставляя генерала вздрогнуть и чуть не оставить огромную чернильную каплю посреди проекта. Джинн поднимает удивлённый взгляд на слугу, что тяжело дыша, пытается извиниться за своё столь бесцеремонное поведение. — Что-то случилось? — наконец-то разрывает тишину Гуннильдр, откладывая перо в сторону. — Господин Альберих очнулся, Ваша Светлость! — держась за тяжело вздымающуюся грудь, произносит юноша в небольшом поклоне, опуская виноватый взгляд в пол, — Сейчас лечащий доктор осматривает его, перед этим отправив меня к Вам, чтобы передать столь важную новость.       Стул мерзко скрипит по полу, когда Гуннхильдр поднимается, чуть ли не срываясь с места в силу её возможностей. Некоторые бумаги летят на пол, но девушка не обращает на них внимания, быстрыми шагами пересекая помещение, направляясь в сторону комнат для гостей, что была в дальнем крыле. Горничные, убирающиеся в коридорах, с удивлением смотрят на госпожу, но ничего не говорят, лишь провожая взглядами и перешёптываниями.       Возможно, частью этих сплетен была походка Джинн, которая казалась немного странной от того, что та старалась больше опираться на правую ногу, перенося весь свой вес на неё. За эти пару дней она уже приловчилась так быстро передвигаться, ведь с помощью этого, ходьба не приносила так много боли и неудобств. Хотя сестра предлагала ей приобрести трость, но Гуннхильдр отказалась, посчитав это ненужным приобретением. К тому же, сейчас она не особо часто куда-то ходит, а сидит в кабинете с утра до поздней ночи.       Распахнув дверь комнаты, она замечает Альбериха, который с улыбкой приветствует её, махая рукой, пока доктор осматривает его тело и расспрашивает о самочувствии. На первый взгляд Кэйя выглядит здорово, не считая перебинтованного торса и чуть исхудалого тела, но что было на самом деле, Джинн оставалось лишь догадываться. Но сейчас это было неважно, ведь её дорогой друг наконец-то очнулся. Кажется, за эти пару дней Гуннхильдр впервые выдыхает спокойно и падает на кресло возле камина, ожидая момента, чтобы наконец лично поговорить с капитаном. Стоявший полубоком к ней доктор просит так больше не садиться, чтобы не беспокоить ногу, от чего Кэйя сразу же чуть дёргается в сторону, чтобы взглянуть на неё и спросить, что с ней. Но теперь мужчина ругает уже его, прося сосредоточиться на обследовании, ведь тот долго лежал без сознания и ему нужно понять, как продолжить лечение теперь. Почему-то это вызывает небольшую усмешку у друзей, что переглянулись после небольших нравоучений.       Доктор ещё долго расспрашивает Альбериха о самочувствии и осматривает его рану, записывая что-то в небольшом блокноте. Он периодически поправляет свои очки с серьёзным лицом, пока Кэйя скучающе наблюдает за ним, облокотившись щекой на руку. Казалось, что это тянется вечно, пока доктор наконец не кивает чему-то и быстро что-то обводит на бумаге. Встав со стула, тот достаёт из сумки какую-то неприятно пахнущую мазь, которую наносят на рану, а после всё крепко перевязывает бинтами.       Убирая вещь на место, доктор даёт указания Альбериху и горничной, что всё это время следила за ним. Парень лениво кивает, дожидаясь, когда их наконец-то оставят наедине, но мужчина всё никак не уходит. Собирая вещи, он говорит, что они с Джинн везучие люди и сами Архонты на их стороне, ведь ножи не задели важные места, а также их раны заживают весьма хорошо и не предвещают каких-либо последствий в будущем, если те не будут их беспокоить сейчас. Кэйя обещает соблюдать режим и шутит о том, что посчитает это небольшим заслуженным отпуском с парочкой минусов в виде долгого постельного режима. Мужчина же, уходя, просит отнестись серьезнее к ране, на что капитан лишь едва заметно закатывает глаз. — Видимо, Архонты и вправду шутят надо мной, считая, что я не заслуживаю такой благородной смерти ради брата и подруги, решив, что недостаточно искупил свой грех. — Кэйя! Не шути так. — А что? Это ведь правда, и не смотри на меня таким недовольным взглядом, Джинн, лучше расскажи, что там у тебя с ранением, — поворачиваясь к ней, интересуется Кэйя и этим переводит ловко тему, когда она садится ближе к нему, а дверь за доктором захлопывается, — Что-то серьёзное? — Не особо, небольшое ранение в ногу, да и всё, — пожимая плечами и недовольно вздыхая, отвечает генерал, бросая недолгий взгляд на бедро, что уже практически не беспокоило, — А ты сам как? Я, конечно, слышала ответы доктору, но всё же. — Выгляжу получше твоего, — чуть усмехается Альберих, пока в его единственном глазе мелькает беспокойство, — Ты когда нормально-то спала в последнее время? Это всё из-за нападения? Неужели настолько сильно беспокоилась обо мне? — Конечно, ты же мой друг, как я могу не беспокоиться? Хотя, по правде, не только это беспокоит, — сжимая мягкую обивку кресла, произносит Гуннхильдр и тяжело вздыхает, — Сейчас столько всего: гонка за престол Рейнольда, смерть Адалрика, куча сирот по всей Империи и… — И ведьмы? — чуть мягче добавляет друг.       Подняв взгляд, Джинн не успевает ответить, так как дверь комнаты резко распахивается, заставляя друзей обернуться. В проёме стоял Дилюк, который не выглядел радостным. Громкими быстрыми шагами он проходит к кровати Кэйи, генералу на мгновение кажется, что тот схватит того и точно что-то сделает, от чего Гуннхильдр чуть привстаёт, но Рагнвиндр лишь прожигает того недовольным взглядом, остановившись напротив. Его плечи чуть опускаются при виде недоумевающего очнувшегося Альбериха, что внимательно смотрит на герцога, ожидая любого действия. Казалось, что Джинн могла ощутить это напряжение между ними даже на кончиках пальцев. Братья долго прожигают друг друга взглядами, пока Рагнвиндр не отворачивается, вызывая этим усмешку у Кэйи, словно тот выиграл в какой-то их игре. — Не смей больше так делать и оставь свои глупые выходки на искупления, Альберих, — холодно произносит тот, сжимая ладони в кулак. — Как жестоко, Дилюк, а я ведь вам жизнь спас этой выходкой. Кто бы вас ещё предупредил о засаде? — Кто угодно, ты мог отправить кого-то из рыцарей. — Ты думаешь, что кто-то бы решил пойти из них против первого принца, зная риск? — саркастично произносит Альберих, выгибая бровь.       Герцог запада долго прожигает того суровым взглядом, от чего Джинн кажется, что тот сейчас просто развернётся и уйдёт прочь, но Рагнвиндр просто садится на соседнее кресло, закидывая одну ногу на другую и отворачиваясь в сторону окна. Скрестив руки на груди, герцог не произносит больше ничего, даже не смотрит в их сторону, вызывая лишь один вопрос. Зачем он остался? Задать его, конечно, так никто из них двоих и не решился, когда они удивлённо переглянулись. Альберих видимо тоже не ожидал такой реакции от Дилюка, и генералу даже кажется, что она слышит, как спокойно выдыхает друг, пока удобно усаживается в кресло. — Он тебе рассказал всё? — неуверенно произносит капитан, косясь на герцога. Джинн кивает, сразу поняв, что Альберих имел ввиду, — Не против услышать мою сторону событий? — Почему я должна быть против? — Не знаю, — пожимает плечами Кэйя и садится поудобнее в мягкой кровати, всё ещё бросая взгляд на Дилюка, — Не буду много рассказывать, но я и вправду не знал, на кого мы будем нападать. В тот злополучный день, нам просто дали задание убить всех, кроме сына того аристократа, на кого будет покушение. Я ничего не знал, и как обычно разработал прекрасный план, не ожидая какого-то подвоха в этом приказе, да и не должен был искать его так-то. Ты же помнишь одно из первых правил академии и в службе, Джинн? — Обсуждение или критика приказа недопустима, а неисполнение приказа вышестоящего, отданного в установленном порядке, является преступлением против Империи. — Верно, отличница Джинн Гуннхильдр, как всегда без запинок от точки до точки всё рассказала, — грустно усмехается Кэйя, смотря на покрывало, что мнётся под его руками, — Я был лишь обычным рыцарем и просто слепо выполнял приказ Императора, да и умирать за невыполнение кому охото? Мне уж точно нет. Так ещё в ту ночь едва что было видно кому принадлежит карета, а когда я всё осознал и увидел, уже было поздно. Конечно, это не снимает с меня вину, но может хотя бы её часть, а, Дилюк? Твои рыцари тоже не имеют права ослушаться твоего приказа, то каким образом не знавший я мог что-то изменить? Думаешь я хотел этого?! Не только ты потерял в ту ночь дорогого человека! — повысив голос, Альберих с обидой и виной смотрит на того, ожидая хоть слова. — Кэйя… — бегая взглядом от одного друга к другому, грустно произносит Джинн, пытаясь подобрать слова, — Я знаю, что ты не хотел этого, ведь Крепус был для тебя как отец. — Я не хочу больше этого слушать, — резко произносит Рагнвиндр и, не смотря даже в сторону Альбериха, проходит в сторону выхода, — Даже если так, я всё ещё не рад тебе на моих землях, так что не смей там появляться без крайней необходимости. — Дилюк! — строго произносит генерал, получая в ответ недовольный взгляд алых глаз. — Не надо, Джинн, это наша с ним проблема. Так что не лезь не в своё дело, — каждое слово ранит больнее ножа, заставляя голубые глаза опуститься в пол, — Раньше нужно было всё это, а не сейчас. Уже поздно.       Дверь захлопывается, а Кэйя выплёвывает едкое обзывательство в его сторону про то, какой тот упёртый баран, что не хочет слышать никого и поговорить об этом всём хоть с кем-то, продолжая проживать ту ночь снова и снова. А Джинн не знает, что ей делать, ведь реальность и упущенное время, вновь дают пощёчину, очень болючую пощёчину. Словно каждая встреча с друзьями и людьми из детства приводит только к этому. Сколько ещё раз это всё напомнит ей о том, что она упустила? Сердце не перестаёт болеть, пока когда-то близкие люди становятся чужими, прожигая друг друга едкими взглядами.       Сжимая мягкую обивку кресла, Гуннхильдр долго смотрит в пол, практически не слыша Альбериха. Всё кажется будто в тумане, а мысли, которые она хотела скрыть за работой обрушиваются с новой силой, играя все эпизоды в голове вновь. Руки рефлекторно всё сильнее сжимают ткань под ними так, что она уже ощущает твёрдый каркас. — Эй, всё хорошо, Джинн, не надо так думать о словах этого упёртого барана, — положив руку на плечо девушки, он привлекает её внимание, заставляя поднять наконец-то взгляд, — Кажется, кому-то надо хорошенько отдохнуть и рассказать старому другу, что тревожит за чашечкой вина, а лучше чая, ведь доктор явно не будет рад даже одному бокальчику. Хотя я был бы не против всё же пропустить хотя бы один, — ободряюще улыбнувшись, говорит Альберих, смотря на неё, — Так что вытирай слёзы и рассказывай, что я тут упустил, пока спал пару деньков. После чего тебе нужно пойти и поспать как следует, а то выглядишь так, словно ты тут лежала без сознания все это время, а не я.       Генерал неверяще дотрагивается до щеки, по которой неспешно катится слеза. Она нервно усмехается, смотря на влажные кончики пальцев. Всё кажется каким-то бредом. Почему всё это не заканчивается, а лишь нарастает снежным комом? Ей хочется, чтобы всё это прекратилось, но разве было ли Гуннхильдр лучше просто служить не задумываясь обо всём этом? Нет, Джинн просто не смогла бы, как её мать не обращать внимание на сирот на улицах города, не замечать, с какой бесчеловечностью и радостью жгут невинных девушек, и не видеть куда в итоге идёт Империя Свободы. Может поэтому Барбатос так долго не отвечает на их молитвы и не приходит на праздник Сошествия? Потому что от этой свободы у них осталось лишь слово.        Гуннхильдр приказывает служанке подать им чего-нибудь лёгкого с чаем, чтобы не перенапрягать организм Альбериха. За небольшим разговором по душам, в котором Джинн рассказывает тому обо всём, они дожидаются их слишком ранний полдник, на который Кэйя удручающе смотрит. Эта еда явно не утолит его голод, но всё же с тяжёлым вздохом он недовольно начинает жевать то, что принесли. Всё же живот требовал хоть чего-то, поэтому у капитана просто не остаётся выбора.       Делая глоток горячего напитка, Джинн только сейчас понимает, насколько пересохло её горло от разговора с Кэйей, от чего хочется выпить чай залпом, но она продолжает наслаждаться им по чуть-чуть. После чего генерал откладывает кружку в сторону и переводит взгляд в сторону окна, откуда открывался вид на небольшой сад. Там за огромными стенами города и за сотни километров отсюда была Лиза, о судьбе которой сейчас Гуннхильдр не знала ничего, оставаясь лишь в догадках о том, что может быть с ведьмой. Альберих спрашивает всё ли хорошо, на что девушка качает головой, чувствуя, как её сердце разрывается между ним и Минчи, которая осталась одна в столице. Она не может бросить друга тут, ведь это будет неправильно, но это волнение не перестаёт жить в ней, периодически играя в голове самые худшие возможные эпизоды. — Едь к ней, — проследив за её взглядом, произносит Кэйя и закидывает ловко в рот ещё одну печеньку, — Со мной всё уже хорошо и ничего не случится, а вот что с ней мы не знаем. К тому же, первый наследный гад должен узнать, что с тобой всё в порядке. — Не говори так об Императорской семье. — Ой, да ладно тебе, кто об этом им расскажет? К тому же, это единственное, что ты услышала из моих слов? — фыркает Альберих, недовольно смотря на неё, — Завтра или послезавтра же вали из этого места без лишних раздумий. Ты услышала меня, Джинн? Не заставляй меня вставать для этого с кровати, ведь, не забывай, у меня постельный режим, его сам доктор прописал мне. — Но… — Никаких но! — грубо обрывает её Кэйя, недовольно смотря на подругу, — Она там одна и тебя это явно беспокоит. Да и здесь тебя уже ничего не держит и не должно особо. — Альберих, ты невыносим, — тяжело вздыхая, произносит Джинн. — А кто, как ни я, сможет тебя выгнать отсюда? — довольно произносит капитан, разочарованно смотря на пустую тарелку, на которой всего пару минут лежало печенье, — Так что давай, приказывай принести мне ещё что покушать, отсыпайся и вали в столицу. Нечего тут больше уныло торчать, а то выглядишь хуже, чем когда с войны вернулась.       Это вызывает небольшую улыбку у Джинн, что чуть качает головой, но всё же не может найти аргумент, или же не хочет, против слов друга. Поэтому ещё немного поговорив, генерал приказывает служанке ухаживать за гостем, что нагло подмигивает той, как только она заходит в комнату. Это вызывает небольшое смущение у бедной девушки, которая отводит взгляд от перебинтованного голого торса Альбериха, который удосужился накинуть на себя лишь лёгкую ночную рубашку и даже застегнул. Если Джинн не обратила на это внимание, то девушка явно не было готова к такому. Гуннхильдр просит его не приставать к служанкам, на что пожимающий плечами Кэйя отвечает, что лишь просто подшутил. Закатив глаза и попрощавшись, Джинн закрывает за собой дверь и потихоньку направляется в сторону своего кабинета.       По пути она приказывает одному из слуг передать дворецкому, что она ожидает его у себя прямо сейчас. Поклонившись, юноша быстро исчезает за очередным поворотом, а генерал всё также неспешно продолжает свой путь, обдумывая план следующих действий. Уехать так неожиданно кажется странным решением, но в тот же момент верным. Хоть с Рейнольдом они связывались, но появиться в столице и вправду было нужным, чтобы разбить всю возможную радость Эурона. Да и Лиза… Джинн качает головой, пытаясь избавиться от негативных мыслей и забыть тот сон, что приснился на днях. Кажется, словно сейчас она вновь видит этот огонь и слышит этот крик, от которого больше не смогла уснуть в ту ночь, пока сердце бешеным ритмом стучало в груди. Сжимая ладонь, генерал тяжело сглатывает, смотря в окно и ощущая тёплые лучи солнца через него, пока мурашки пробегают по телу. Весна наступит уже так скоро.       Собирая все наработки в кабинете, Гуннхильдр параллельно с этим отдаёт приказы прибывшему дворецкому, который сейчас внимательно выслушивает её, уточняя детали. Закончив отдавать распоряжения, Джинн устало садится на мягкий диван, на столе возле которого лежала парочка детских рисунков. Подняв их, девушка с интересом разглядывает непонятные изображения, которые, кажется, чем-то напоминали людей, пока мужчина сообщает, что Рагнвиндр пару минут назад отдал приказ слугам о том, чтобы они сегодня же в ближайшее время приготовили экипаж. Джинн замирает на месте, сжимая края бумаги, из-за чего те слегка мнутся под её пальцами возле какого-то существа или же человека изображённого красным цветом. Всё это кажется каким-то неправильным, но она ничего не говорит, лишь кивает дворецкому, приказывая этим продолжать сообщать о том, что происходит в поместье.       Чуть позднее, за несколько часов до ужина, Дилюк практически незаметно покидает дом Гуннхильдров, не сказав ни слова. Словно тень, уходящая за солнцем, он направляется на запад, в свои родные земли, и лишь холодный ветер сопровождает его в пути. Джинн совсем случайно замечает его отъезд, когда прогуливается по коридорам поместья. Из огромных окон, что ограждали её от внешнего мира, генерал видит, как карета без единого знамени и герба, выезжает из ворот в сопровождении рыцарей. Думать о том, что это был кто-то другой было глупо, да и на ужине Гуннхильдр подтверждает свою мысль, когда место возле Софи оказывается пустым. Ребёнок обеспокоенно крутит головой, спрашивая, где Рагнвиндр, на что Барбара с трудом придумывает отговорку и пытается сменить тему. Но печаль всё равно не покидает лица девочки, на что Ноэлль предлагает ей сходить в гости к Кэйе, которому явно скучно сейчас сидеть там одному. Такое предложение приободряет Софи, которая слишком торопится всё съесть, чтобы поскорее побежать к капитану и показать свои рисунки, которые она старательно рисовала на его выздоровление.       После ужина Джинн сообщает о своём решении отправиться в столицу с восходом солнца Барбаре, когда они остаются вдвоём, а Ноэлль отводит ребёнка к Альбериху. Это всё ещё было трудным выбором, особенно он кажется таким, когда в глазах сестры мелькает грусть. Им обеим хочется побыть друг с другом подольше, словно этим попытаться наверстать упущенное время. Поэтому Джинн даже не замечает, как начинает ласково гладить сестру по голове, говоря не расстраиваться, ведь в скором времени она собирается ещё вернуться сюда, просто ей надо закончить кое-какие дела в столице. Барбара чуть обиженно надувает щёки и бурчит о том, что совсем не расстроена и уже не ребёнок, так что её не надо так успокаивать, но всё же ладонь сестры не убирает. Тепло, но с капелькой грусти, Джинн улыбается младшей и притягивает к себе, чтобы крепко обнять ту. Ей хочется сказать многое, но девушка лишь молчит, боясь отпустить вновь. Обнимая хрупкое тело, Гуннхильдр хочется огородить сестру от всей жестокости этого мира, чтобы она не увидела вновь того ужаса, ведь как бы Барбара не говорила, что уже взрослая, но в глазах генерала та всегда останется её маленькой сестрёнкой, которую она обязательна защищать.       Поэтому поздно вечером в комнату Джинн заходит Ноэлль, с которой они недолго разговаривают. На первый взгляд обычная беседа пропитана напряжением в голосе генерала, которая повторяет из раза в раз о том, чтобы личная горничная её сестры была настороже. Возможно, сейчас это выглядит как чрезмерная забота, но Гуннхильдр иначе не может, ведь она не знает, как может поступить Эурон, когда девушка появится в столице. Лишнее беспокойство тут не помешает, но всё же Джинн будет рада, если всё обойдётся.       Рано утром, когда солнце едва виднеется на горизонте, Гуннхильдр крепко обнимает Барбару. Прикрыв глаза, она чувствует, как подрагивают руки сестры, что сжимает тёплую ткань её одежды, поэтому не перестаёт шептать о том, что всё будет хорошо, а также просить, чтобы та сама была осторожней на пути домой. Девушка кивает и всё же разрывает объятия, после которых Джинн машет Кэйе, что наблюдает за ней из окна на втором этаже. Тот улыбается генералу, показывая палец вверх, стоя всё в той же лёгкой рубашке. Софи, к сожалению, в это время ещё спала, да и будить это крохотное создание было жалко, поэтому девушка попрощалась с ней ещё вчера перед сном, пообещав, что они встретятся вновь через пару недель.       Отдав приказ Хоффману, Гуннхильдр последний раз бросает взгляд в сторону сестры из окна кареты, после чего прикрывает шторку. Момент прощания перед дорогой и долгой разлукой всегда самый трудный, а чем больше смотришь на человека, тем тяжелее становится на душе. Поэтому Джинн старается не слишком думать об этом всём. Прикрыв глаза, генерал тяжело выдыхает, в надежде, что с Лизой всё хорошо.       Когда стены города остаются давно позади, генералу даже не хочется смотреть в окно. Заснеженные поля нагоняют лишь тоску и так уже надоели ей, но тревожные мысли и снега остаются единственным, что у неё есть, пока карета неспеша катится по долине. Гуннхильдр не может уже дождаться весны, когда всё растает, а в садах расцветут прекрасные цветы. Тогда она вновь ощутит приятные тёплые ветра, что будут щекотать кожу, а солнце приятно греть, когда девушка вновь окажется под тем дубом в тени. Почему-то Джинн кажется, что розы из её сада в родном поместье, где она провела детство, точно понравятся Лизе. Облокотившись на руку щекой, представлять об этом оказывается чем-то приятным, вызывающим неизвестный трепет в груди. Приложив ладонь и ощущая сердцебиение, Джинн ужасно хочется показать Минчи тот сад, увидеть улыбку на лице ведьмы, пока нежные лучи солнца бы играли на аккуратных чертах.       Спустя несколько дней, когда один из рыцарей сообщает ей о том, что через пару часов они прибудут в столицу, сердце Гуннхильдр не может нарадоваться этой новости. Выглянув в окно, генерал морщится от яркого солнца, что бьёт прямо в глаза, но после того, как они привыкают к свету, она видит вдалеке море, над которым кружатся чайки. Девушка совсем не скучала по этому виду и морскому бризу. Она бы с радостью не видела бы ещё столько же, но всё же сейчас нет другого выхода.        Конечно, первым делом Джинн хочется направиться к ведьме, вновь увидеть её и понять, что с Лизой всё в порядке. Но головой она понимает, что ради безопасности, чтобы не вызывать каких-либо подозрений, ей нельзя туда сегодня же. Поэтому экипаж медленно едет по дорогам столицы прямиком в поместье. Хотя сердце просит её о другом, но, кусая губы, Гуннхильдр упрямо твердит себе, что завтра обязательно прибудет к ней.        Там в столичной резиденции ничего не изменилось с её отъезда, кроме одного — Фредерика оказывается в Фонтейне по рабочему вопросу. Это даже радует генерала, потому что желания пересекаться с матерью у неё нет. Об этой новости Джинн сообщает дворецкий, что встречает на входе и сопровождает до самой двери, рассказывая о последних новостях по её приказу. Так Гуннхильдр узнаёт, что кроме новых нападений чудовищ вблизи столицы и ближайших деревень ничего интересного и важного не произошло.       Отдав все поручения дворецкому, девушка заходит в свою комнату, куда вскоре должен прибыть доктор, чтобы проверить, как заживает бедро. Хотя Джинн и сама видела, что всё хорошо, да и рана уже не беспокоит, но показывать её всё равно нужно было на всякий случай. Даже если она перестала прихрамывать, а само бедро лишь изредка напоминало о себе. Казалось, что ещё несколько дней, и можно уже не бинтовать ногу, даже приступить вновь к тренировкам, по которым Гуннхильдр так соскучилась. Хотя доктор наверняка не позволит этого, наказав ещё некоторое время отказаться от активностей и хождения.       Так и происходит. Мужчина, внимательно осматривая затянутую рану, просит Гуннхильдр чуть повременить с тренировками и вернуться к ним лишь через пару недель. Джинн, конечно, старается скрыть своё разочарование, но это едва выходит. Заметив это, доктор пытается ободрить госпожу словами о том, что ей надо радоваться тому, что она вообще сможет вернуться к рыцарству. Но это едва поднимает настроение Гуннхильдр, которая уже надеялась вернуться к привычному распорядку дня. Поэтому этим вечером ей остаётся лишь сидеть за документами, которые накопились с отъездом матери. С ними она работает до поздней ночи, стараясь решить, как можно больше задач, но также дожидаясь момента, когда вновь увидит её. Джинн кажется это таким непривычным, что она уже совсем не понимает себя в последнее время.       С восходом солнца, когда Гуннхильдр просыпается уже по привычке в холодном поту, ей кажется, что она ни капли не отдохнула. Смотря на белоснежный потолок и держась рукой за бедро, в голове всё ещё проигрывается кошмар, от которого сердце бешено стучит в груди. Оно ещё пару минут восстанавливает свой ритм, пока Джинн вслушивается в звуки вокруг и своё сбитое дыхание. Кажется, что она слышит, как ходят горничные, которые совсем недавно проснулись, и начинают уже заниматься домашними делами, пока хозяева ещё должны спать. Но покой долго не приходит к девушке, что ворочается в мягкой постели, пытаясь найти удобную позу и ушедший сон. Почти через час у неё всё же выходит провалиться в полудрёму, после которой солнце за окном оказывается гораздо выше, чем когда она пыталась заснуть. Это радует, да и в этот раз Гуннхильдр чувствует себя уже лучше, так как сейчас ей не снилось ничего.       Сердце громко стучит в груди, что кажется, она ощущает каждый его удар, когда Джинн вновь оказывается напротив тюрьмы. Рассматривая старое здание, которое, кажется, стоит со времён, когда столица только появилась, девушка никогда бы не подумала, что так будет рваться в это место. Это звучит на грани чего-то абсурдного и смешного, что ожидаешь услышать от какого-то психопата, который наслаждается мучениями людей, что оказываются тут. Покачав головой, стараясь выкинуть дурные мысли, Гуннхильдр приказывает стоящим рядом Вирату и Арну, что сопровождали её, ожидать здесь. Те кивают, становясь возле кареты и что-то обсуждая, пока Джинн не спеша заходит внутрь.       Темные коридоры, неприятный запах крови и мольбы о прощении вновь окружают генерала. Кажется, словно она даже отвыкла от этого за эти пару недель. Особенно от душераздирающих криков во время допросов, от которых сердце сжимается, а кровь стынет в жилах. Чья-то исхудавшая грязная рука тянется к ней, моля выпустить его отсюда, говоря что больше так не поступит, но Гуннхильдр делает шаг в сторону, стараясь игнорировать. Ткань плаща выскальзывает из-под окровавленных пальцев, что с тихим звуком падают на пол. Хоть его слова полны отчаяния, но может этот самый человек совсем недавно сжёг чей-то дом или вырезал целую семью, не пощадив даже детей, чтобы не оплачивать очередной долг. Поэтому генерал отворачивается, не собираясь и взглянуть краем глаза на того человека.        Чуть морщась, Джинн аккуратно ступает по серому камню и кутается в плащ. Казалось, что холод здесь пробирает до самых костей сильнее, чем на улице даже во время лютых морозов. Словно сама смерть гуляет по этим мрачным коридорам, шепча, что она рядом абсолютно каждому. Пламя дрожит, хотя ветра здесь и не может быть, да и девушку всё время не покидает чувство, что тут факела словно светят намного тусклее. А может это просто играет с ней разум.       Поздоровавшись с каким-то рыцарем, что замещал Альбериха, Гуннхильдр сообщает ему куда направляется, на его удивлённый взгляд направленный к ней. Всё же увидеть аристократа здесь кажется весьма странным, кому захочется пачкать свою дорогую одежду и вдыхать этот отвратительный запах, если они могут послать кого-то. Джинн же не хочет делать этого, просто потому что она должна увидеть её и убедиться, что с Лизой всё в порядке.       Когда до знакомой камеры остаётся всего лишь несколько метров, генерал слышит издалека мужской голос, что её заставляет напрячься. Нахмурившись, девушка ускоряет шаг, приближаясь к знакомой камере. И чем меньше было расстояние, тем всё яснее становится разговор, тем всё сильнее сжимаются ладони Джинн, когда она наконец-то расслышала тему диалога.       Пламя чуть подрагивает, когда Гуннхильдр выглядывает из-за угла и замечает стражника, что очень близко находился к камере Минчи. В свете факелов едва виднеется мерзкая улыбка, которую он даже не старается скрыть, как и своих намерений. Ведь сейчас тот чувствует себя абсолютно безнаказанным, потому что ведьм здесь никто не защитит. — Ну же, — отвратительно протягивает тот, дотрагиваясь до решётки и смотря вглубь камеры, — Ты поможешь мне удовлетворить себя, а я взамен может попрошу ребят не трогать тебя какое-то время, да и на твоё разукрашенное личико уже смотреть страшно, — усмехается он, пока ладонь Джинн медленно скользит в сторону меча, — Вот и надо было тебе так сопротивляться, сука? Где же твоя прыть, как в первую нашу встречу? Меня весьма заводят такие. — Да пошёл ты, — слышится такой хриплый родной голос, — Сам себя удовлетворяй или дружков своих попроси, потому что даже самая дешёвая проститутка, видимо, тебе даже не даёт. — Ах ты сука! — Неужели я угадала? — усмехается Лиза.       Громкий удар о решётку и очередная порция оскорблений льётся на Минчи, пока тот тянется рукой к поясу, где висят ключи. Они звенят в его руках, пока он вставляет их в замочную скважину и обещает в этот раз всё же закончить всё до конца и даже не подумает остановиться. А Гуннхильдр в пару шагов сокращает расстояние между ними, доставая меч из ножен, что рассекает воздух, заставляя мужчину удивлённо замереть на месте. — Ещё одно слово в её сторону, и я отрежу твой поганый язык прямо здесь и сейчас, — острый клинок оказывается у горла стражника, пока голубые глаза с холодом и отвращением смотрят на него. — Что за очередная сучка пытается тут в героя поиграть? — пытается храбриться тот, хотя Джинн слышит как дрогнул его голос, когда сталь сильнее прижалась к его коже, — Хочешь побыть на её месте?       Остриё скользит по глотке мужчины, оставляя неглубокую рану, из которой сразу же начинает сочиться кровь, но доказывующую серьёзность намерений Джинн, что готова уже в этот момент исполнить свои слова насчёт языка. Её руки до боли сжимают эфес, борясь с желанием реализовать это. Но всё же Гуннхильдр старается успокоить гнев, что бурлит в груди, и думать головой, а не вестись на эмоции. Марать руки об него перед Минчи ей ни капли не хочется. — Сука, да ты знаешь кто я такой?! — тот замирает на месте, опуская руки с ключей, когда клинок сдвигается на миллиметр. — Неужели сам член Императорской семьи? Потому что никого выше меня по званию в этой Империи больше нет, — едко усмехается девушка, смотря, как тот медленно переводит взгляд на неё и понимает наконец с кем говорит. — Ваша Светлость… — бормочет стражник, в ужасе смотря на неё и падая на колени, пока генерал с презрением наблюдает за ним, — Простите меня! Я не знал, что это Вы! — ползая в её ногах от ужаса, он не вызывает у Джинн ничего кроме отвращения, — Простите, я… — Заткнись, не желаю ничего слышать. Уходи с глаз долой, но не думай, что я тебя отпускаю, — убирая клинок на место, Джинн даже не смотрит на стражника, потому что хватит лишь одного взгляда, чтобы гнев вновь взбурлил в её венах, — С тобой и твоими ребятами разберусь чуть позже. А посмеешь сбежать, твоя участь окажется хуже, чем у свиньи на скотобойне. — Понял Вас, — бормочет тот, вставая с земли.       Он быстро скрывается за углом, оставляя девушек наедине. Выдохнув, Гуннхильдр медленно разворачивается к Лизе, боясь даже взглянуть на неё. Чувство вины и злость на саму себя лишь возрастает в её груди с каждой секундой, когда она замечает ведьму, сидящую в углу камеры, и разглядывает в тусклом свете когда-то светлую кожу. На лице Минчи красуется несколько синяков, а Джинн ещё даже не знает, что может быть на теле. Замерев на месте, генерал нерешительно стоит в стороне, пока Лиза с облегчением смотрит на неё, понимая, что всё наконец-то закончилось. Но девушка видит, как до сих пор дрожат руки ведьмы, от чего груз вины всё сильнее давит в груди. — Прости, — тихо шепчет генерал, опуская глаза в пол, пока замочная скважина скрипит, раздражая слух, — Это я во всём виновата, не надо было мне уезжать. Прости меня, прости, прости… — Джинн, — неуверенно звучит голос Лизы, что обрывает её, — Подойди ко мне, пожалуйста.       Генерал беспрекословно подчиняется ведьме. Открыв камеру, Джинн проходит и садится перед ней на колени, всё ещё смотря в пол. Чуть хриплым голосом Минчи просит взглянуть на неё, и Гуннхильдр делает это, встречаясь взглядами с ведьмой, чьи глаза направлены прямо на генерала. Джинн видит эти ужасные синяки на лице Лизы и не решается дотронуться до неё, продолжая повторять слова о прощении, которые явно не залечат раны. Она обещает наказать всех тех кто это сделал, сослать на север в шахты, где всю оставшуюся жизнь те будут копать руду, пока не умрут.       А ещё в этот день Джинн забирает Лизу в поместье, потому что больше не позволит этому произойти вновь, даже если это является ошибкой. Но Гуннхильдр всё равно на это, потому что её самой большой ошибкой было оставить Минчи здесь совершенно одну.