***
Настоящий повелитель огня, как мысленно величал истинного поджигателя Лионель, за прошедшие тридцать лет от надувания лягушек через соломинку в жопе перешел к заигрываниям с дурной компанией. Если Харвина стоило почаще запирать со свечой и мейстерскими трудами, у горя мужеского пола номер два книги стоило отбирать. Лионель не говорил женам, мир их праху, но он всегда подозревал, что однажды недовольные нянечки заперли Лариса в чулане, а Ларис отыскал на верхних полках те глупые мейстерские труды с размышлениями о власти, власть имущих и том, как эту власть заполучить. Нанюхался древней пыли, начитался — и вырос таким, каким вырос. Лионель дурного в этом тогда не видел: потому что кто-то же стащил эту дрянь из Цитадели много лет назад, пока выковывал шестое звено. Возможно, эти труды были любимыми и у юного тогда еще будущего лорда Хайтауэра, а один из хранителей книг за несколько бутылок арборского все же нашел записи о последнем читателе. Какое-никакое, а объяснение, что его Хайтауэры так не любили. Злопамятные фонарщики. Как бы то ни было, второй сын Лионеля своими поступками последние лет пять опровергал утверждение «любое знание во благо». Уж лучше бы лягушки, ей-богу. Все-таки попытку надуть себя через жопу, пусть и фигурально, мало кто воспринимал благосклонно. Даже батя, который в юности и по дурости чего только не творил. Потому что несчастный мужичок, которого стражники поймали рядом со сгоревшей башней, рассказал, что идея устроить в Харренхолле вышедший из-под контроля Хайтауэрский маяк принадлежала Ларису. Ларису Стронгу, да. Его младшему сыну, да. Тому, который ходит от тени к тени. У которого еще трость, да. Хромой, да. Да, хренов скособоченный кретин, которого зря Алис тогда в порту на груз летнийского корабля не выменяла, хоть бы стены коврами позавесили. И пока громада по имени Харвин вдохновенно бушевала, круша все, до чего могла дотянуться, и невольно пугала исполнителя сего гениального преступления, Лионель только молча хмурился. Хотя внутри, по правде сказать, ничуть не меньше возмущался внеплановой тревогой среди ночи и непрошенными учениями в мирной время. Не успел Лионель отдать приказ привести младшего сына в добровольно-принудительные гости, пусть и с мешком на голове, стюард принес ему связку любопытных писем. Лионель даже восхитился бы образности слога — сам и не такое писал лет сорок назад. Добродушная улыбка разом растаяла, едва он увидел имена авторов шедевра эпистолярного жанра. Старшая дочь в совершенно бесстыдных выражениях переписывалась с Эймондом, сыном Алисенты Хайтауэр и Визериса Таргариена. И тот ей отвечал не менее пылко. От осознания ситуации последние оставшиеся волосы едва навеки не покинули многострадальную голову Лионеля. Детки точно решили его доконать.***
Лорд Лионель Стронг всегда считался бесконечно терпеливым. Многие признавали и его необыкновенную прозорливость, пусть он и производил впечатление грозного тугоумного вояки. Возраст в его случае пришел не один, а с мудростью, рассудительностью и смекалкой. Не каждый лорд в Вестеросе мог похвастаться подобным: к очень многим возраст приходил один. И все же, не Лионель не превратился и в пухлого, рассерженного на весь мир деда. Давние привычки еще со времен службы с мечом в годы далекой юности никуда не исчезли, а командный голос не превратился в старческое брюзжание. Детей своих Лионель воспитывал в строгости и надеялся, что те будут вести себя достойно гордого имени Стронгов. Три ныне почившие жены в этом ему посильно помогали, покуда могли. Однако иногда Лионеля терзало ощущение, что все его старания идут не в коня овес. Лионель Стронг был по-настоящему терпеливым. Бить своих отпрысков он считал бесполезным: мелкие и без него мутузили друг друга что в шутку, что по-настоящему. Кричать он не любил также, но временами ситуация требовала чего-то посерьезнее спокойной беседы. Потому сейчас стены черного-черного замка дрожали, ужасаясь гневу своего хозяина. Потому черная-черная башня черного-черного замка гремела, словно ее трясли великаны. Потому от стен черной-черной залы чёрной-черной башни черного-черного замка отдавался громогласный, недовольный голос лорда Лионеля Стронга, распекающего разом троих из пяти своих детей. От звуков напуганные птицы летели прочь, скрываясь по другую сторону Божьего ока, а собаки на псарне жалко поджимали хвосты. На берегах острова Ликов оживились местные и, распевая свои мрачные и невнятные песни, разжигали костры. Ожидали конца времен, видимо. Лионеля такие мелочи не интересовали. Его беспокоило, как трое его взрослых, совершеннолетних отпрысков, способных подбить друг другу глаза из-за съеденной булки, вместе умудрились влезть в неимоверных размеров жопу. Причем даже не подумать, какой хитромудрый человек проложил им тропинку к проблемам, размерами превосходящими весь Харренхолл. Две младшенькие дочери, слава Семерым, ничего совсем уж вопиющего не сотворили, потому были сосланы в башню поменьше, к вышивке, смиренно страдать от скуки. Исключительно во устрашение и за укрывательство деяний кровных родичей. Сыновья же и старшая, внебрачная дочь милости не удостоились. Возможно, каким-то чудом пройди мимо него последние новости, и Лионель отчитал бы каждого по отдельности, но письмо старого знакомого из Драконьего логова требовали суровых решений. Все трое, в одинаковых и отчего-то не слишком чистых легких костюмах из штанов и тонких курток, потирая синяки, сидели на тяжеленной скамейке напротив. Сидели, неподобающе горбясь и опустив головы: гордость фамилии, хоть сейчас картину пиши. — Мне одно интересно, — гремел Лионель, не переходя на крик, — как вы втроем что-то вместе делать согласились? И почему именно это? На рыбалку бы поехали, дружков с подружками бы взяли — и отдохнуть, на кой ляд устраивать бардак в Таргариенских питомниках? Ларис? — Это был шанс остаться в Королевской гавани, — пожал плечами тот и, зашипев, коснулся багрового синяка на щеке. — Это все, что ты придумал? — недоверчиво поднял брови Лионель и тут же повернулся к Харвину. — А ты не мог предсказать, что скажет Рейнира? Рассказывай, сделал это на спор, или потому что Ларис заговорил о чести? — Это не идея младшего, мы втроем решили, — Харвин, хмурясь, потирал руку: на огрубевшей коже виднелись глубокие отметины от человеческих зубов, а местами и вовсе сочилась кровь. Алис, не меняясь в лице, достала из-за пазухи бутыль, вытащила пробку и отхлебнула. Пахнуло спиртом, и через мгновение бутыль полетела в руки Харвину. Все также молча Алис облизнулась и тряхнула темными кудрями. — Спасибо, — шепнул Харвин, плеснув на руку и стиснул зубы. — А кто вам так подсказал, что вы втроем это сами решили? — устало уточнил Лионель. Ларис с Лионелем переглянулись и, прежде чем совершенно одинаково скривиться от презрения, кивнули друг другу. Объяснений не последовало: младшие явно собирались молчать до пришествия Короля Ночи. — Вырастил на свою голову, — выдохнул Лионель. — Один — капитан стражи, Костолом, второй — королевский дознаватель. Законы Джейхейриса мне цитировать не начнете? Поправки, права? Я ваш папаша, а не судья, со мной такое не пройдет. Фыркнув, Ларис положил подбородок на рукоять трости, а Харвин сложил руки на груди и оперся спиной на стену. — Имени не знаю, — подала голос Алис, ко всеобщему удивлению. — Высокий, смуглая кожа, черные глаза. На дорнийца похож. Рожу кривил так, будто его несварение при виде Харвина замучало. Сказал, что от этого все только выиграют, а драконьи яйца на той ферме все равно очень старые и окаменели. Настоящие на Драконьем камне хранятся. Так оно и оказалось, все три — у меня… Ларис, взвившись, попытался ткнуть Алис тростью по лодыжке, но промазал и попал в Харвина. Тот зарычал, смещаясь ближе к краю, где сидел Ларис, — и дал брату подзатыльник. Алис, прищурившись, подскочила на ноги. Древняя скамья, не выдержав игрищ огромного лба и его кособокого младшего братца, качнулась, и Харвин с Ларисом едва не повалились друг на друга. Лионель, одновременно сопоставляя описание Алис и одного знакомого рыцаря, мнящего себя единственным поборником нравственности на всем континенте, ударил кулаком по столу: — Успокоились! Мутузившие друг друга Ларис и Харвин тотчас отодвинулись, но братской любви во взглядах не прибавилось, только красных разводов на белках глаз от лопнувших сосудов. — Слушать меня, не кусаться, не душить, не плеваться и не проклинать, — рыкнул Лионель. — Представим, что вы можете вести себя прилично не только за дверью и поодиночке, но и друг с другом. Идея сжечь брата чья? — Алис читала про Рглора и плодородие, решили проверить, — ровным тоном возвестил Ларис. Алис прищурилась — и подбородок Лариса сам собой соскользнул с трости. Нос ровнехонько вписался в рукоять с неприятным хрустом. Не поворачиваясь, Харвин невозмутимо сунул брату замызганный в саже платок. — Еще раз так сделаешь — отправлю к зеленым на остров Ликов, — угрожающе заметил Лионель. — С переговорами. — Ты только обещаешь, тебе их жалко, — буркнула Алис, но села и ссутулилась. — Эймонд Таргариен тебе зачем, ведьма? — продолжил он спрашивать. — Вам что, людей в стране мало? Один по Рейнире даже пять лет спустя вздыхает, вторая с королевским лбом на летающем крокодиле размером с замок что-то затевает… -Может, она его сжечь хочет, — хмыкнул Харвин, и Алис весело ударила его кулаком по плечу. Рассуждать о том, когда в его семье желание сжечь кого-то стало проявлением любовных чувств, Лионель не стал. Откуда у старшей дочери любовь к огню с наскока понять не получалось. От матери, что ли, да сберегут ее душу чужие боги. — Третий вовсе… — продолжил было Лионель, но Ларис широко распахнул глаза и оскалился. Не самое красивое лицо исказилось от плохо скрываемой угрозы. — Нашли себе по ходячему кошмару и довольны? Все трое переглянулись — и неожиданно искренне улыбнулись. Страдальчески вздохнув, Лионель сел за стол. Дети и в тридцать с лишним для родителей — дети. — Запоминаем, — проворчал он устало. — Ты, Алис. Пиши письмо, что дворовые что-то вынюхивают, и пропади: прилетит через неделю. И отдай драконьи яйца мне, пока Визерис не прознал и по делу не отправил, такой пожар и тушить некому будет. Ларис… Ты дознаватель или кто? Самому договариваться с исполнителем! Это еще мой умнейший ребёнок! И послушай совета, прекращай свои таинственно-угрожающие взгляды, это не помогает. Старший… Харвин. Рейнира тебе детей видеть запрещала? И не запретит, уймись. У Таргариенов и без того хватает, с кем разбираться, с их-то родственными связями. Дождитесь, пока Визерис с Алисентой разведутся, а там можно и поближе подойти. Не кислым «да, отец», сказанным в унисон, трое отпрысков Лионеля Стронга опустили головы. — Я уеду — разобраться с последствиями ваших командных увеселений, — также ровно продолжил тот. — Все трое останетесь здесь. Кого не застану по возвращению, замуж выдам. Или женю. Запоминаем. Не влезать ни во что. Не стрелять друг в друга из лука. Не стрелять в яблоки и другие предметы рядом с кем-либо… Ничего не жечь, все сожженное заставлю восстанавливать поджигателя. Три непутевых отпрыска снова пробурчали что-то в знак согласия. Лионель устало потер глаза. Может, он и предпочел бы не встречаться с Деймоном Таргариеном, но ради собственных детей был служить и кому похуже. Хоть бы и легендарному, мертвому уже не первое столетие Мейгору Предусмотрител… Тьфу. Мейгору Жестокому.