Decolonization

— Я так скучал по тебе! — практически простонал Америка, покрывая шею Англии поцелуями, прикусывая нежную кожу и прижимая любимого партнера к дивану. Конечно, у них в истории были и более длинные конфликты, но этот был самым долгим с момента, когда они уже начали встречаться и спать друг с другом. А к хорошему быстро привыкаешь. Эти несколько месяцев ссоры и разлуки в сочетании с сопутствующими событиями изрядно потрепали им нервы. Им хотелось забыться друг в друге, раствориться в запахе, вкусе и ощущениях от тел друг друга, чтобы весь остальной мир подождал и исчез хотя бы на несколько часов из поля зрения. И особенно это пожелание касалось остальных персонификаций. И конечно, как это всегда бывает, мир ждать не хотел. Только влюбленные страны начали стаскивать одежду друг с друга, как прозвенел противный и громкий звонок на весь дом. Это была телефонная будка для экстренной связи с правительством и другими персонификациями на первом этаже дома Англии. Эти аппараты в своё время всем странам разослал Альфред, поскольку именно его ученые изобрели телефон. Артуру он тогда отправил самый первый экземпляр, на что были очевидные причины. Но поскольку они тогда никак не могли прояснить свои отношения, Альфред не стал об этих причинах распространяться и наврал с три короба, что сделал так только из уважения к тому, что Александр Белл был британского происхождения. Когда об этом услышал Скотт Керкленд, он чуть не разбил её, едва не оставив Артура без связи с остальным миром — он был настолько разозлен тем, что Америка не запомнил, что ученый был именно шотландского происхождения. На несчастном телефоне до сих пор красовалась небольшая вмятина от удара пустой бутылкой из под виски. И сейчас Англия искренне жалел, что будка тогда не сломалась. Услышав звонок, он раздраженно и тяжело вздохнул, надел штаны и тапочки и поплёлся вниз выяснять, что же все-таки случилось. Меньше всего на свете Англии хотелось вставать с кровати и вылезать из под Америки и его теплых чувственных объятий, особенно с учетом того, как долго он был лишен этого. Так что тот, кто совершил этот звонок, рисковал серьезно поплатиться за это и нарваться на отборную английскую брань. Особенно с учетом того, что время было уже довольно позднее. — Чувак, я обязательно дам своим ученым задание изобрести такой телефон, на звонки которого можно будет отвечать, не вставая с кровати! — крикнул ему вслед Альфред и добавил уже с нотками флирта: — И в этот раз ты тоже получишь его первым! Англия невольно улыбнулся. Америка генерировал тонны безумных идей, но благодаря такому интенсивному напору мысленного потока в нем также нередко попадалось и что-то дельное. Что впоследствии брали на вооружение уже профильные специалисты и создавали действительно полезные и классные предметы. И хотя Артур часто подтрунивал над Альфредом за некоторые особо странные идеи, он не мог не признавать, что в этом генераторе идей содержится в том числе и скрытая сила Америки. Одна из скрытых сил. Когда он думал об этом, он не мог перестать им гордиться. И он абсолютно не сомневался, что Альфред действительно однажды создаст такой телефон, о котором сказал. А пока что Артуру было нужно спуститься вниз и воспользоваться той самой злополучной будкой. Что тут у нас? Записанное голосовое сообщение. От Австрии. Хм, интересно, что ему может быть нужно? Англия нажал на соответствующую кнопку, чтобы прослушать запись. «Артур Керкленд, ты просто сволочь и урод. Неужели ты не мог свои разборки с Египтом поставить на паузу? Хоть бы кто-то из вас думал не только о себе! Хоть бы кто-то помог бедной Елизавете! Иван нашел её и запер у себя дома. Неизвестно, когда она теперь сможет выбраться. Вы со своим дружочком считаете себя защитниками свободного мира и так кичитесь этим, по факту же вам все равно, если угроза или конфликт не там, где вам выгодно! Вы такие ублюдки! У меня на границе¹ толпы беженцев! Один из них передал письмо от Лизы... она пишет, что Иван её изнасиловал и вырезал у нее на теле ножом серп и молот! Зачем я рассказываю? Вам же бесконечно наплевать! Тебе, да и Альфреду твоему тоже! Ненавижу вас!» — голос в трубке с трудом сдерживался в рамках свойственного себе аристократичного поведения и периодически соскальзывал в брань от злости. Артур застыл в ступоре с трубкой телефонного аппарата в руках. «Что за бессмысленная жестокость? Зачем? Почему этот ублюдок не может...» — Артур начал искренне недоумевать, пока его же внутренний голос не начал ему ехидно и саркастично отвечать на его же наивные вопросы. «... не может просто колонизировать её, как нормальная обычная империя? Считаешь ли ты себя сильно лучше? Ты, конечно, не насильник и не садист, но у скольки твоих колоний бывших и нынешних, спины изрезаны шрамами последствий твоего неуемного гнева? Да и до Венгрии бы Иван может и не добрался бы, если бы ты не отвлек Америку своими колониальными выходками» — услужливо напомнило то, что у людей называется голосом совести, а у стран - голосом оппозиции. Артур схватился за голову, которая начинала раскалываться и облокотился на ближайшую стену. В голове шумело как будто он хорошо напился, хотя на самом деле он был практически трезв. Случившийся приступ не имел отношения к Венгрии — на неё по большей части Артуру действительно было наплевать. От данного звонка он испытывал сочувствие и легкую досаду — но все-таки не в той степени, чтобы стало так плохо. Он не одобрял методы Ивана и относился с отвращением к практике изнасилований завоеванных стран, не находя в этом ничего сексуально привлекательного и ассоциируя это со своими травмами из детства — но за две тысячи лет он видел и проживал достаточно, чтобы не сильно беспокоится о травмах других стран. Этот звонок мог быть последней каплей, но не первопричиной — проблемой явно было кое-что другое. Суэцкий кризис окончательно подкосил Англию, но совершенно не так, как он себе это представлял ранее. Артур представлял себе возможное разрушение своей империи подобно смертельной физической болезни у людей, в финале которой он просто умрет. А после выйдет из своего остывшего тела как из вчерашней одежды и продолжит свое существование где-то в безвременье. Примерно там же, где Древний Рим — но в идеале где-то подальше, конечно, от самого Древнего Рима и его выходок. И с возможностью иногда возвращаться на землю и присматривать за тем, как тут поживает Альфред. Так или иначе, смерть для Артура выглядела простым и понятным процессом — хоть и нежеланным, разумеется, но понятным. Да и симптомы, которые у него изначально были после Второй Мировой и которые он обсуждал с духом Рима, выглядели именно как нечто подобное. А вот то, что начало происходить во время Суэцкого кризиса напоминало уже скорее приступ тяжелого ментального расстройства. И вот этого Англия боялся больше смерти. В момент такого приступа его личность как будто бы разламывалась на множество мелких кусочков, настолько мелких и разных, что как будто бы переставала существовать вовсе. У него больше не было твердых ответов на то, как ему стоило жить и действовать. Относительно любой проблемы у него в голове роилось множество разных решений — но самое страшное было в том, что он больше не понимал, какие из них ему нравятся, а какие нет. Как будто всё становилось нейтральным и бессмысленным. Как будто он терял свой образ, личность и эмоции, служащие ориентирами в действиях? — Ну нет, — сказал сам себе Артур, — я не теряю свою личность. В том, что не касается политики, я постоянен. Я ведь не перестал любить чай. И королевскую семью. И Шекспира. И много что ещё. Значит, я не теряю свою личность. Но что со мной происходит? — Артур, ты в порядке? — на этаже показался Америка, встревоженный долгим отсутствием Англии в постели. Англия посмотрел на него мутноватым расфокусированным взглядом и рассказал вкратце и про звонок Австрии, и про свою странную реакцию, и про свое странное самочувствие в последние несколько дней. — Неужели ты из-за Венгрии так расклеился? — в ответ на длинный рассказ пальцем в небо ляпнул Альфред. — Похуй на Венгрию, — выругался Артур. — Нет, тебе не похуй. Ты просто снова клеишь себе на лицо эту свою железную непробиваемую циничную маску из серии «мне-две-тысячи-лет-я-видел-любое-дерьмо-меня-ничем-не-шокировать-мне-на-всех-плевать», за которой прячешь настоящие эмоции. Но я тебя слишком хорошо знаю, — констатировал Альфред. — Ну и что же я, по-твоему, чувствую? — Артур изогнул одну из бровей в жесте саркастичного сомнения. — Тебе может и наплевать лично на Венгрию, но явно не нравится чувствовать, что это твои действия косвенно могли поспособствовать тому, что с ней произошло. И еще тебе явно не нравится понимать, что зверства Брагинского и твои избиения колоний — это одного порядка вещи. Потому что ты не хочешь быть таким, как он. Ты не хочешь больше быть плохим. — высказал свою версию Америка. — Я... по правде говоря, Альфред, в том и проблема, что я больше не знаю, каким я могу и хочу быть. Я всё ещё горжусь своими достижениями и тем, какой великой империей я был раньше... Но так же слышу внутри себя и ту сторону моего народа, которая за принятие неизбежности деколонизации. И даже ту, которая искренне против колониализма, — искренне и растерянно признался Артур, заглядывая в глаза к Альфреду в поиске поддержки. — Если хочешь моего мнения, то я тебе скажу — выбирай последнюю. — Я не могу... выбрать. Они существуют одновременно внутри меня. Понимаешь в чем проблема? Ты говоришь, что я не хочу больше быть плохим. Но что такое хорошо, а что такое плохо? По сути это означает только то, чью парадигму мышления и чьи правила ты принимаешь как свои. А я привык писать собственные. Но как будто внутри есть разные версии меня с разными представлениями о том, что такое хорошо и что такое плохо. Я имею в виду, что в моей системе ценностей колониализм не был чем-то плохим. Он напротив помог мне достичь тех успехов, которых я добился. Но когда я был на антивоенном протесте... я прочувствовал кожей ту часть меня, которая относится к колониализму так же, как и ты. Честно говоря, я запутался сам в себе. Это пугает... — в голосе Артура сквозила тревога. — А как ты выбирал сторону в гражданских войнах? Ты говорил, что у тебя они тоже случались. — Ох. Альфред, это было достаточно давно. И по-разному. Если говорить о совсем ранних конфликтах, то обычно я просто выбирал тех, кто сильнее и за кем чувствовал больше поддержки. А во время революции — скорее тех, кто казался перспективнее, за кем видел прогресс и движение в будущее, с кем видел лучшее будущее для себя как для страны. В любом случае, я бы обошелся без таких громких сравнений. Мне, конечно, сложно сейчас сделать выбор и понять как действовать дальше, но это несравнимо с гражданской войной. — Ну вот, значит тем более сейчас должен справиться, — на этих словах Альфред взял его за руку и посмотрел ободряющим взглядом. — И так, скажи мне, положа руку на сердце, колониализм — это про прошлое или про будущее? Это про перспективы или все-таки больше про архаичные и привычные модели поведения, не приносящие уже той пользы, которую приносили раньше? — Я допускаю вероятность, что второе, — Артур тяжело вздохнул. — А что касается понятий «хорошо» и «плохо»... На самом деле, в глубине души ты знаешь, что колонизация — это плохо. Знаешь, почему? Потому что ты сам-то никогда не хотел быть ничьей колонией. Ты понимаешь, что это больно, плохо и неприятно. Тебе в прямом смысле в страшных снах снится, что тебя кто-то захватывает. Ты ненавидишь Рим, потому что он показал тебе, что такое колонизация в роли колонии. И ты ненавидишь это. Ты не можешь считать колонизацию чем-то хорошим. Ты можешь отрубить эмоции или не думать об этом, потому что она долгое время была тебе достаточно выгодна. Но правду ты знаешь, — безапелляционно заявил Альфред. Артур издал еще более тяжелый вздох и спросил: — Еще будут какие-нибудь аргументы? — голос прозвучал саркастично и нагловато, но на самом деле в этот раз Англия действительно хотел услышать все доводы против колонизации, которые Альфред мог ему предоставить. Если уж принимать глобальные решения — так с фактами. — А смысл? Ты же опять не будешь их слушать, а в худшем случае мы вообще поругаемся. А я достаточно сильно скучал по тебе, чтобы... — Альфред воспринял тон Англии как очередной сигнал к тому, что диалог о деколонизации снова несется в свой привычный тупик и его следует закончить раньше, чем возникнет конфликтная ситуация. Он не всегда хорошо умел читать атмосферу, но этот диалог у них происходил достаточно часто, чтобы подметить некоторые закономерности. Но только он снова ошибся. — Я действительно хочу их услышать. — Что? — Ну, твои аргументы. За мою деколонизацию. — Да нет, я в смысле с каких пор ты... — Америка задумался о смятенном состоянии Англии и подумал, что в том действительно возможно что-то переменилось. — Хорошо. Я с удовольствием это сделаю. Ответь мне на парочку вопросов. Почему ты не хотел мне рассказывать о ваших с Францией планах по вторжению в Египет? Тебе было стыдно за это передо мной, не так ли? И чëм ты думал, когда тревожно собирался с мыслями, чтобы всё-таки рассказать мне? Какой представлял мою реакцию? Артур вздрогнул, нервно сглотнул и закатил глаза. — Тебе не нужно этого знать, — отрезал Артур, отвечая на последний вопрос. Он снова вспомнил те странные сны, где Альфред пытался воспитывать его достаточно грубыми и бесцеремонными методами. — А что касается остального, то стыдно мне не было. Я просто боялся, что ты мне помешаешь. — Не нужно знать? Что там интересно? — лицо Америки приняло смущенный и немного озадаченный вид, — И почему мне кажется, что я уже это знаю? Там опять вариации снов на тему того, как я тебя связываю, унижаю и доминирую над тобой в наказание за твои действия? Настала очередь смущаться Артуру. Его лицо приобрело ярко-красный оттенок так быстро, как будто внутри него нажали на какую-то кнопку. — Кхм. Не совсем так... — Артур поймал на себе выжидающий и как будто бы уже укоряющий за попытку соврать взгляд Альфреда. — Ох, ну ладно, почти так. Мне приснилось, как будто ты меня в очередной раз отчитал за колониализм. И отшлепал. Довольно больно, долго и унизительно, между прочим. — Хм. Как знать, может мне и правда стоило так сделать... — протянул Америка. — Альфред! — Англия дернул головой и вскинул резкий взгляд на Альфреда. — Эй, эй, я просто пошутил. Расслабься! Не собирался я ничего такого делать, — быстро успокоил Англию Америка. — Но это не моё, а твоё подсознание фонтанирует такими картинками. Тебе решать, что это значит. Либо у тебя так вылезает вытесненный в подсознание стыд за твои действия в адрес своих бывших и нынешних колоний, либо... — Либо? — с нажимом сказал Артур. — Либо ты непозволительно мало рассказываешь своему партнеру о своих фетишах. И тебе действительно хочется, чтобы я тебя связывал, шлепал и описывал тебе во время секса в мельчайших подробностях, как бы я тебя колонизировал... Но гордость не позволяет признаться, — немного растерявшись закончил Америка. Вообще-то, Альфред сказал вторую версию только для того, чтобы достаточно смутить Англию, чтобы тот признался, что на самом деле верен первый вариант. Вообще-то, это был одним из сложносочиненных аргументов за деколонизацию — доказать Англии, что данные сны были его собственным подавленным стыдом за колониализм и вытесненным признанием того, что завоевание других стран отвратительно по своей сути. Ведь Альфред никогда не видел этих снов. Он видел только как Англия после них просыпается — с криками, с паникой и прочими реакциями, характерными больше для кошмаров, чем... В общем. Америка верил в версию Англии о том, что это были исключительно тревожные кошмары. Да Англия и сам почти верил в эту свою версию. По крайней мере, другая версия не смела быть озвученной даже внутренним голосом в голове. И она была вытеснена в гораздо более дальний отсек мозга, чем даже критика колониализма. Пока Альфред не произнес её вслух. Это было достаточно неожиданно и внезапно, чтобы он испытал сильный прилив возбуждения. По крайней мере, достаточно сильный, чтобы суметь его скрыть от партнера, с которым проводишь время в постели второе десятилетие. Закончив свою фразу, Альфред в изумлении уставился на Артура — прислушиваясь к его сбившемуся дыханию и стучавшему как отбойный молоток сердцу. И попеременно разглядывая то его красное, как сигнал светофора, лицо, то невооруженным глазом заметное напряжение в штанах. Альфред ухмыльнулся, задрал кверху брови от удивления, скрестил руки на груди и сказал полуироничным тоном: — Да ладно? Неужели я и правда должен наказать одну маленькую наглую империю за грехи колониализма? — сказав это, Америка пристально уставился на Англию, стараясь уловить каждый вайб его реакции. — О нет, Альфред, нет, заткнись, пожалуйста! Черт побери, прекрати сейчас же! Проклятье! Даже не смей! Если ты хотя бы раз сделаешь что-то со мной против моей воли... — ругательства фонтаном посыпались из Артура. — Без твоего согласия — никогда. Да я вообще даже никогда не думал о подобном раньше! Это ты думал. И если честно, не похоже, чтобы это было против твоей воли. Если честно, всё выглядит так, как будто ты очень хочешь поиграть со мной в нечто подобное! — О боже. В тех снах это действительно было скорее больно и неприятно, чем что-то еще. Просто когда ТЫ это сказал... О нет, мне всё еще достаточно неловко и стыдно об этом говорить. Пожалуйста, давай закончим. Я правда не готов это обсуждать. По крайней мере сейчас не готов точно. — Как хочешь. Но на всякий случай напомню, что ты можешь ничего не стесняться передо мной. Я никогда не буду тебя осуждать или смеяться над тобой, и уж точно никому никогда не расскажу. — Если бы ты кому-нибудь рассказал ЭТО, я бы запустил в тебя ядерную бомбу. Ты ведь помнишь, что она у меня теперь тоже есть? — Конечно. Ты умничка, я никогда в тебе не сомневался. Кстати, я уже использую это как аргумент, чтобы все-таки прижать своего босса чтобы он согласился на то, чтобы мы с тобой подписали договоры о еще более близком союзничестве. А насчет твоих маленьких грязных фантазий, — Альфред улыбнулся, — кем бы я был, если бы растрепал такое? Конечно, я не буду. Но если вдруг захочешь однажды воплотить их или просто хотя бы еще раз обсудить что-то с этим связанное, ты всегда можешь поговорить со мной. — Спасибо, — Артур посмотрел на Альфреда благодарным и теплым взглядом. — Вернемся к разговору о деколонизации? — поинтересовался Альфред. — Ох. Ну давай. — Я, кстати, всё равно думаю, что если ты представляешь в своих снах, что я наказываю тебя за колониализм, то это явление в твоëм подсознании само по себе начало приобретать негативные коннотации. За хорошие вещи не наказывают, знаешь ли. Если бы ты на сто процентов был уверен, что колониализм это хорошо, ты бы тогда представлял, что я наказываю тебя за что-нибудь другое. Вне зависимости от того, нравится ли тебе сам процесс. Я думаю, это имеет смысл, нет? — Я думаю, нам стоит перейти к другим аргументам, — нервно сказал Англия, в очередной раз за этот разговор заливаясь краской от смущения. — Хорошо. Как насчет аргумента про холодную войну? Я уже говорил тебе его. Если не дать свободу колониям, они пойдут просить поддержки у России и в итоге ты их потеряешь не только как колонии, но и как союзников. — Ладно, принимается. Еще? — Хорошо. У тебя нет ресурсов удерживать сейчас колонии силой. Колониальные войны разорят тебя. К тому же, они портят твою репутацию. Одна вот эта война в Египте испортила твой имидж почти во всех твоих бывших колониях и в нескольких нынешних, разожгла антиколониальные протесты в нескольких странах — в том числе дома у колоний наших европейских друзей, а также охладила твои отношения с несколькими странами социалистического блока, которые хотели бы освободиться от Брагинского, но после истории с Венгрией не верят, что ты способен им помочь. — Допустим. Это всё? — Этого мало? Хорошо. Тогда... я — твоя главная причина полюбить деколонизацию. — В смысле? — Артур вопросительно поднял свои густые брови в надежде услышать продолжение. — Ну, если бы ты оставил меня тогда колонией, я бы мог умереть. Кому нужна персонификация народа, которого не существует? А если бы я умер, кто бы спас тебя во Второй мировой? Кто бы вместе с тобой сделал ядерную бомбу? Кто бы смешил тебя на собраниях, готовил бы тебе твой дурацкий чай по утрам и трахал тебя до потери чувств? Каждый раз, когда ты ругаешь деколонизацию и ностальгируешь по золотому веку империи, это звучит как будто для тебя было бы лучше, если бы меня вообще никогда не существовало! Твоя деколонизация началась с меня. И даже если бы я не умер, проиграв революцию, я бы никогда не стал таким, какой есть сейчас без обретения независимости! А ты ведь любишь меня таким, правда? Ты бы не стал встречаться и заниматься любовью с маленькой, глупой и тотально зависимой от тебя колонией, верно? Нашим отношениям в том виде, в каком они сейчас, мы обязаны процессу деколонизации в том числе. Разве это не должно стать аргументом, чтобы перестать считать его таким уж страшным? — Альфред выдал достаточно долгую, эмоциональную, пламенную речь и заглядывал в глаза Артуру в надежде угадать реакцию раньше, чем тот что-то скажет. Артур попытался отвести взгляд и буркнул: — Это аргумент, почему мне стоило отпустить тебя. Это ничего не говорит о других колониях. — Нет, говорит. Потому что травмировала тебя именно наша с тобой война. И когда ты об этом не думаешь, ты спокойно отпускаешь колонии в свободное плавание или приглашаешь их в свое Содружество, как бы и отпуская, и как бы сразу делая союзниками. Кстати, если хочешь знать моё мнение — очень умный ход. Правда, я искренне восхищён этой твоей идеей, благодаря тому что ты в свое время создал Содружество, у нас гораздо больше союзников в холодной войне, чем могло бы быть. — Спасибо. — А вот лезешь в бутылку с развязыванием войн и повешением на столбах лидеров антиколониальных движений ты как раз тогда, когда тобой руководят старые травмы и эмоции относительно них. У тебя ведь бывают флешбеки с моментами из нашей войны, когда ты всерьёз ругаешься со своими другими колониями? — Были раньше. Теперь практически нет. — Видишь? Это потому что ты начал решать с ними вопросы преимущественно мирно. — Если говорить об этом аспекте, то мне скорее легче решать с ними вопросы мирно благодаря тому, что я уже не испытываю болезненное желание выместить на каждом из них всю свою боль от того, что меня бросила одна конкретная колония. И также почти не испытываю желания посадить их на короткую цепь, чтобы не повторять больше той ошибки. — Потому что больше не считаешь мою независимость ошибкой? — Да. Но помимо травм и эмоций, есть еще прагматизм и выгода. Моя экономика строится на товарах из колоний, на торговле с ними и общей экономической зоне... это больше, чем травматичное желание удержать, понимаешь? — Понимаю, но для этого тебе не обязательно оставлять их колониями. Ты и так можешь торговать с ними. Тебе не нужно для этого сажать их цепь. Как на самом деле было не нужно и меня сажать на цепь, чтобы я любил тебя. Понимаешь? Пытаясь удержать контроль, ты разрушаешь то, что пытаешься контролировать. Разрушаешь то, что без попытки подчинить и контролировать и так было бы твоим. Артур задумчиво и молчаливо смотрел на Альфреда и перебирал в голове все сказанные тем аргументы. А также позорную войну и её последствия для его репутации. Шрамы на спине Индии и других колоний. Стыд, когда он понял, что бережно охраняемое от этой информации сознание Альфреда всё-таки оказалось в курсе. Насилие Рима в процессе того, когда колонизировали его самого. Разницу в отношениях с колониями, которые он отпустил мирно и с которыми он воевал. Статистику того, как много войн за независимость ему не получилось подавить. Слова собственных граждан на антивоенном протесте. Кулуарные обсуждения в высших эшелонах власти о том, что деколонизация по всей видимости неизбежна, хоть и нежелательна. А против всего этого — только флёр ностальгии по временам, которые уже всё равно не вернуть. В которых, к тому же, у него не было ни друзей, ни партнера — только одиночество на вершине мира в окружении ненавидящих его колоний. Точно ли это было его золотой эпохой? Возможно, она сгодится для приукрашивающей прошлое ностальгии, но хотел бы он вернуться в то время, даже если бы такая возможность была? Англия покачал головой. Никогда еще он не был так близок к тому, чтобы примириться с процессом деколонизации. ***** Исторические справки и прочие замечания: 1. Во время и после подавления восстания венгры в массовом порядке бежали из страны — страну покинуло почти 200 000 человек (2 % от общей численности населения), для которых в Австрии пришлось создать лагеря беженцев в Трайскирхене и Граце.