История Т или ха-ха-ха ну охуеть смешная шутка поменяй ты его блядь

*** Тим тушит восьмую сигарету того дня в пепельнице у себя в машине. Тим тушит сигарету в пепельнице у себя в машине, вылезает из нее и стучит в дверь, а Джон ее открывает и впускает его внутрь, приветствуя его тенями с блестками. Тим тушит еще четыре сигареты в пепельнице, которая балансирует на подлокотнике дивана рядом с гитарой, которую он держит в руках, сначала рассиживась там как белобрысый уебан и пытаясь перепилить обмотанного перьями и пухом виртуоза в череде уместно самоуверенных, но тщетных попыток, а затем отказываясь от соревнований и принимаясь за еще более гнусные музыкальные занятия, перебивая замысловатые мелодии Джона все более и более идиотской хуетой, и Джон хмурится, слыша бренчание, несколько минут подряд, а потом начинает хихикать, присоединяясь к нему и мотая головой под дебильный ритм, и волосы то и дело завешивают его счастливое лицо. Когда они наконец-то откладывают гитары в стороны, после того, как каждый атом во вселенной занимает полагающееся ему место, Тим кладет пачку сигарет на кровать, и они отправляются на охоту, и Джон ведет их волчью стаю за собой, вперед в дремучий лес, как нетерпеливый щенок, которым он и является, а Тим плетется позади, раздавая советы налево и направо, и предвещающие будущее разряды бегают по его шкуре, поросшей серебристым мехом. Какое-то время спустя они обнаруживают щупальцевый дилдо, который Джон прибрал к рукам и до сих пор не отдает, и Тим торжественно тащит его в ванную, чтобы выполнять свои обязанности по отмыванию хуев, пока Джон приносит некоторые другие вещи, которые могут пригодиться, в спальню, где их сексуальная фальсификация и будет разворачиваться. Затем они скидывают с себя одежду, и у них обоих встает. В Тима заодно запихивают дилдо, и он валяется перед Джоном на спине, широко раскинув ноги в стороны, пока талантливая рука Джона вкручивает в него отрубленное щупальце. Тим тушит тринадцатую по счету сигарету того дня об свою кожу, оставляя отметку на чувствительном участке внутренней стороны бедра и шипя, вдавливая окурок в мясо. — Блядь, — говорит Джон, на секунду закрывая глаза, крепко вцепившись в дилдо своей талантливой рукой. — Расслабься, — говорит Тим, ухмыляясь и раскуривая еще одну сигарету, прикладывая собственные усилия к вопросу пенетрации и покачивая бедрами. — Мы только начинаем. Он тушит четырнадцатую по счету сигарету, которая сократилась в размере лишь наполовину, об место совсем рядом с предыдущим пепелищем, скрипя зубами и любуясь тем, как Джон морщится, и тем, как вздрагивают его пальцы, как он впивается ими еще глубже в другое его бедро, уставившись на него, но еще не погрузившись в свои наблюдения так же увлеченно, как погрузился в свои Тим, но уже вдохновляя Тима своим видом и рукой, которой он мерно двигает, подбадривая Тима не только и визуально, но и анально. — Блядь, — выплевывает Тим и корчится на кровати, затушив пятнадцатую по счету сигарету, которую и сигаретой-то назвать нельзя, так как он едва ли успел сделать затяжку до того, как она погасла, вонзаясь в очередной район, предназначенный под снос путем пожара. — Господи, блядь, боже мой, — выдыхает Джон, таращась на полоумную руку Тима, которой тот поджигает свой еще более бесноватый член с нижней стороны, и теперь-то он погрузился в наблюдения так же глубоко, как Тим, а его собственная умелая конечность, заталкивающая хуй в ментально нестабильную задницу Тима, тоже постепенно теряет рассудок, которого у нее и не было никогда, Джон шумно дышит и смотрит на него глазами с расширившимися зрачками, и его мраморная оболочка идет трещинами, а шипящий и ухмыляющийся рот Тима переполняет кровь. — Дай мне еще одну, — торопливо произносит Тим, плюясь этой радиоактивной жидкостью, а все его тело горит в огне, он задыхается, глаза закатываются вверх, куда-то в его вскипевший череп, и его перегревшаяся металлическая обшивка срочно нуждается в дальнейшем разрушении эпителия. Его до той поры нетронутое бедро немедленно отпускают на волю, и подрагивающая рука Джона подбирает пачку, он вытягивает из нее шестнадцатую по счету сигарету Тима, а Тим тут же отбирает ее у него, и дым тотчас пробирается в его залитый кровью рот, а термоядерная решимость заполняет собой весь его исступленный разум. — Блядь, нет, — шепчет Джон срывающимся голосом, мотая головой и выражая таким образом свое категорическое несогласие, и волосы падают ему на лицо, скрывая ужас, написанный на нем, пока Тим снова обхватывает свой сумасбродный член своей не менее психически больной рукой, делая торопливые затяжки, обводя большим пальцем назначенную цель. — Блядь, да, — возражает Тим и усмехается, как чрезмерно радостная безудержная катастрофа, которой он в полной мере и является. Джон кусает губы, демонстрируя симптомы гипервентиляции. Тим же тушит лучшую по счету сигарету того дня об головку своего абсолютно ебнутого члена, а вслед за этим сбываются его абсолютно ебанутые мечты. Тим обхватывает ногами прекрасное, яростное тело Джона, когда тот освобождает его дырку от отрубленных кальмарных конечностей. Тим таращится на яростное, раскрошившееся лицо Джона, а Джон вдалбливается в него, словно отбойным молотком. Тим упоенно вслушивается в боевые кличи Джона, скалясь, а Джон поливает его оскорблениями, и слова вырываются из его рта и бьют наотмашь по блаженной морде Тима. Тим хохочет, как безумец, пока Джон не затыкает ему пасть, гневно вжимая ладонь в его заляпанные кровью зубы. Тим кончает в изумительной агонии, и его измученный член дымится у него на животе. Джон же спускает в его разъебанную дырку. Джон спускает, как самый настоящий ублюдочный садист. Джон вселяет в Тима гордость. За этим следуют несколько минут совместного дрожания. А чуть позже Джон тушит свою самую первую по счету сигарету об грудь Тима, которая полна смертоносной любви и мурлыкающего яда. То есть, сначала он, конечно, кашляет и ноет, и говорит, что он никогда ничего подобного в свой капризный рот не возьмет. — Ага, я знаю, твои губы были созданы для обсасывания совсем других предметов, — подмечает Тим, и в его-то неразборчивой пасти еще как торчит то, чего не желает в своем рту Джон, и то, что торчит у него в пасти, чуть ли не выпадает из нее через секунду, и он матерится от болезненного удивления, а потом посмеивается, вполне довольный жизнью. Затем он занимает свою пасть лобзанием восхитительных рук Джона, а Джон выбирает иную оральную начинку и начинает жевать свои бесчисленные печеньки. Тим не хочет прерывать эти лобзания, он никогда их не прервет. Несколько часов спустя Тим зажимает себе рот рукой, заглушая свои болезненные песнопения и мечтая приобрести еще одну ловкую конечность, беспокоясь о своих глазах, чувствуя, что они сейчас нахуй лопнут, пока другая его рука занята придерживанием его ебнутого, обуглившегося члена, Тим торчит возле унитаза, опорожняя мочевой пузырь и жалко подвывая, озвучивая жалобы обожженного отверстия уретры. Тим тушит последнюю по счету сигарету того дня в пепельнице на прикроватной тумбочке, разглядывая мирно дрыхнущего Джинджера, и в голову ему приходят замечательные идеи, а его персональный кальмар сопит, отапливая комнату, словно грелка, и ничего о том не подозревает. Следующим утром его персональный кальмар таращится на него, широко распахнув глаза, на него и на его хорошо прожаренную сосиску, и дрожит. — Ну давай, — уговаривает его Тим, поднося сигарету к губам, и Джинджер бросает быстрый взгляд на нее, прослеживая траекторию. — Эта прелесть уже скоро заживет. А я вряд ли смогу ее себе на постоянной основе организовать. Сейчас — или никогда. Джинджер бросает быстрый взгляд на его член, а потом снова на сигарету в его руках. — Чего? — спрашивает Тим, выдыхая дым. — Ты теперь курить бросишь, что ли? Нам тогда это лекарство обязательно надо запатентовать. Джинджер мягко смеется. Затем он медленно поднимает руку, и она зависает в воздухе, двигаясь осторожно, неуверенно. — Можно я потрогаю? [Urticina] [columbiana] — Конечно, — кивает Тим. — Давай я тебе помогу. Он перехватывает боязливое щупальце Джинджера и кладет его на свой измученный член, и большой палец Джинджера приземляется прямо на ожог, а Тим обнажает зубы от нахлынувших ощущений, Джинджер же резко вдыхает, переполняя легкие кислородом, и оба они выругиваются. — Тебе сильно больно? — спрашивает Джинджер, и рука его подрагивает, как и воздух в его горле, обрывающий, ломающий произносимые им слова. Тим ощеривается. — Пиздец как, — говорит он и тушит сигарету о неживое и таким образом нечувствительное дно пепельницы. — Я поэтому тебе это и предлагаю. Я в любом случае буду позорно пищать и ойкать еще несколько дней, без всяких моих усилий. Такую удачу непременно надо за хвост ловить и извлекать из этой замечательной ситуации пользу. Джинджер качает головой, без сомнений пораженный высказываемой Тимом мудростью. — Плюс, это отвратительно и мерзко, — дополняет ее Тим. — Меня же точно какой-нибудь контракт обязывает заняться этой дрянью. Джинджер фыркает. — А когда мы закончим с пытками хуев, можем сходить с тобой куда-нибудь и там нормальными попритворяться, если пожелаешь, — задабривает его Тим. Джинджер вздыхает. — Ладно, — говорит он, и Тим тут же вскакивает на ноги и тащит его в ванную, полный энтузиазма, и утреннее его уныние развеивается, не оставляя и следа. — Ну давай, — снова повторяет Тим, но в этот раз он обращается к своему тупому жареному члену, который зажимает драгоценную мочу в кулачок, не желая ей делиться, а ведь она есть ключ к его несчастью. Перед тем он наклоняется, положив руки на бачок, а еще ранее — падает на унитаз и восстанавливает переполошившийся стояк Джинджера во всей его красе, забирая его хуй в пасть и мыча в предвкушении. Потом, когда задача оказывается выполнена, а охуительный член Джинджера опять готов к употреблению, он встает и нагибается над унитазом, как вопросительный знак, но только такой, у которого пальцы в заднице торчат, и пальцы Джинджера тоже пробираются туда, его послушные, старательные, услужливые пальцы, они растягивают Тиму дырку, а Тим насвистывает, и Джинджер высказывает ему свое неодобрение за такую беззаботность, высказывает, но делает это очень робко, он придает недовольству форму, но форма эта — всего лишь его потная ладонь, которую он кладет Тиму на спину, да и как бы то ни было, возражает он недолго, потому что как только он заканчивает растягивать дырку Тима — как только Тим говорит ему, что уже хватит, Тим искренне считает, что приступать пора было чуть ли не вчера — он сразу же ее и наполняет, запихивая в нее свой крепко стоящий, но такой уступчивый, сдающийся член, и Тим проводит несколько секунд, наслаждаясь его визитом внутрь, и уже эти секунды приносят ему то, что он намеревается пережить чуть позже. — Ну давай, — говорит Тим, высказывая неодобрение своему упрямому мочевому пузырю и ерзая на члене Джинджера, ничуть не упрощая себе этим жизнь, но разве можно было от него ждать другого поведения, над ним не издеваются, в конце концов, и не пытают, так что можно же тем временем его хотя бы хорошенько выебать. [3/19] [13:30] [Алана] [Анненберг] Тима ебут и делают это очень даже добросовестно, принимаясь за дело в ту же секунду, как струя жидких отходов организма ударяет об фаянс и приносит ему его нежно любимую, сладкую, желанную боль, опаляя его и без того истерзанную кожу, Джинджер трахает его, утоляя и другую его страсть, раскачивая бедрами и толкаясь внутрь, и их совместные старания дают плоды, они отличная команда, они оба знают, как важно не проебать момент, проебывается только раздирающая уретру моча Тима, разводя свинарник и разливаясь по всей ванной, попадая не только в унитаз, но и на сиденье, на пол, на босые ноги Тима, потому что Тима трахают не просто добросовестно, а прямо-таки на славу, с полным осознанием ответственности, ровно так, как его и надо трахать, да и он сам подается назад на каждом толчке, насаживаясь Джинджеру на член, оказывая ему ритмическую поддержку и добавляя к ней шипение и хныкание в качестве мелодии, а матершину — чтобы эту песню можно было спеть, и Джинджер поет ее с ним дуэтом, тоже матерясь, и звуки эти эхом отдаются у них в ушах, а вслед за ними ушей Джинджера и всей его слуховой системы целиком достигают и настойчивые понукания Тима, который требует от него вставить ему покрепче и поглубже, и Джинджер так и делает — и не один раз, когда мочевой пузырь Тима пустеет и боль перестает простреливать его ебанутый член, Тим снова обращается к нему с требованиями, он хочет больше, потому что ему да, пиздец как больно, но ему мало, недостаточно, ему пока боли не хватило, и Джинджер обхватывает болтающийся член Тима своими ласковыми, нежными, долгожданными пальцами и отдрачивает ему, поглаживая обгоревшую головку, потому что Тим требует ее потрогать, потрогай ее, блядь, говорит он и добавляет блядь, блядь, блядь, да, сжимая зубы и насаживаясь Джинджеру на хуй, и благодаря ему и его своевременно оказанным услугам Тим кончает с позорным тявканьем на устах, которое звучит невероятно аппетитно, и кого вообще ебет, аутофагия это, блядь, или нет, Тима вот не ебет, Тима ебет Джинджер, и он сжимается, и благодаря ему и его своевременно оказанным услугам Джинджер кончает вслед за ним, заливая ему дырку спермой к его вящей радости, а уши он ему заливает стонами, всего лишь тремя буквами его короткого имени, и стоны эти звучат невероятно благодарно, как они звучат всегда. А дальше они остаются дома и никуда не едут, не идут, они рассиживаются на диване, один больной урод и второй тоже не очень-то здоровый полудурок, они рассиживаются там и курят, почитывая книги Тима, и не очень-то здоровый полудурок пялится на все до единой сигареты, которые раскуривает больной урод, сам же больной урод выдувает несколько ебаных галлонов ебаного чая, притащенного домой не очень-то здоровым полудурком, и бежит ссать чуть ли не каждый час, снова и снова возвращаясь в комнату с ухмылкой от стены до стены, и в той комнате его встречает нездоровый полудурок, торчащий там без штанов, краснеющий и улыбающийся, завидев его довольный вид, потому что они ни разу не нормальные, это всем известно, это вовсе не секрет, они ни разу не нормальные, они давным-давно сошли с ума. --------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------