История Т или ха-ха-ха ну охуеть смешная шутка поменяй ты его блядь

*** — Так что, вы еще трахаетесь? — спрашивает Брайан, и Тим закашливается так остервенело, что ему кажется, что он тут наизнанку вывернется прямо сейчас. — Чего? — спрашивает он в свою очередь, когда землетрясение отступает и перестает бросать его тело туда-сюда, и в следующие несколько минут узнает он очень многое. Они торчат у Брайана, и оба они нализались его ебучего абсента, и не чуть-чуть нализались, нихуя, они почти в стельку напились, и Брайан ноет уже три часа подряд, жалуясь и на свою личную жизнь, и на свою карьеру, а Тим уже три часа подряд его, блядь, утешает, рассиживаясь на диване, пока Брайан расхаживает по комнате, и занимая рот взволнованно звучащими расспросами и репликами дружеской поддержки вместо смрадных выхлопов, которые однажды принесут ему рак легких, а руки занимая обнимашками и приятельскими тычками и пинками, он мурлыкает ну-ну, Брайан ему прямо в ухо и получает тычки и пинки в ответ, и матерится так же часто, как это делает хозяин дома, и всякую хуйню швыряет на пол, но только без негодования, потому что весь его запас хранится теперь внутри раздосадованного тела Брайана. И дело тут в том, что в самые последние минуты этого братского общения он слушал нытье Брайана о том, как неудачно складываются поиски гитаристов, и отвечал на его пьяные повествования гнусными ухмылками и мерзкими подколами, и Брайан назвал его наглой пиздой уже с десяток раз и столько же раз сказал ему отъебаться, а Тим сообщил ему, что он уже это ведь и сделал, как и все остальные, кто реально умел хоть на чем-нибудь играть, и в качестве причины его профессионального одиночества указал на его дурной характер, и Брайан, не скупясь, продемонстрировал его ему, и оба они стали ржать, как ненормальные, обмениваясь выстрелами из оскорбительных фонем и размахивая кулаками, признаваясь в вечной любви друг к другу, поддаваясь ностальгии и вспоминая дела давно минувших дней, а потом Тим сменил тему, но увел он ее недалеко, он тоже начал ныть — или, быть может, хвастаться — рассказывая Брайану о трудах одного чувака, который реально пилит на гитаре лучше всех, одного чувака, которого они оба знают, описывая его новые мелодии, которые ему пришлось слушать пару дней назад, все, блядь, до единой, и уведомляя Брайана, что он очень зря этого виртуоза отпустил, и выражая свою скорбь, ведь, будучи в лапах Брайана, виртуоз был гладким, чуть ли не глянцевым на ощупь, а теперь оброс ебучим пухом, пав жертвой владельца фабрики плюшевых игрушек, и Брайан кивает ему, как ебучий Папа Римский, по всей видимости соглашаясь с его оценкой ситуации и отвечая на речь Тима фразой, которая Тиму разве что язык не вырывает, которая оставляет Тима немым и остервенело кашляющим на диване, и только абсент утешает его шокированную глотку, а Брайан ничем таким себя не утруждает, Брайан наблюдает за его оральными мучениями, приподняв бровь и явно, сука, веселясь. Уебан. — Чего? — переспрашивает Тим, сглотнув обжигающую жидкость. Уебан дергает плечами. — Ну, вы же ебались, пока Джон еще у меня играл, а потом он ушел, и Джинджер тоже, так что мне любопытно, как там у вас сейчас обстоят дела. Я к тому, что этих двоих даже на кладбище вместе понесут, а ты про них треплешься, не затыкаясь, так что, видимо, ты до сих пор с ними тусуешься дохуя, — поясняет он затем, и Тим понимает, что цена образования в этой стране слишком высока. Он прочищает свою шокированную глотку, гадая, насколько же тупой может быть хищная океаническая рыба. — Что? — спрашивает Брайан, заметив безмозглое выражение его лица и, без сомнений, присоединяясь к Тиму в раздумьях о возможном уровне отсутствия у морских животных интеллекта. — Ну… — начинает Тим, не особенно желая показывать ему весь размах своей наивности, но все-таки выбирая следовать по пути честности и прямоты. — Наверное, мне казалось, что я вел себя относительно прилично. Уебан ржет, как будто Тим тут ему самую лучшую шутку в мире рассказал. — Ты издеваешься? — задает Брайан очень своевременный вопрос. — Ты себя так же прилично, как озабоченный слоняра в посудной лавке вел. Ну серьезно, мы тогда целыми днями друг у друга на головах торчали, если не друг у друга в задницах. Все, блядь, знали, что и ты Джона ебешь. — Блядь, — говорит Тим, поднимаясь с дивана и качая головой, усмехаясь и потирая переносицу. — Вы трое в две тысячи третьем были самой злободневной сплетней, — продолжает Брайан, с охотой проводя лекцию для ненароком забредшего в аудиторию студента, пока Тим расхаживает по комнате. — То есть, ладно, мне и без вас было чем заняться, а Пого в принципе на все насрать, но все остальные только и делали, что про вас пиздели. Как про ебучие бразильские телесериалы. Там даже ставки делали, знаешь, с кем эта гитарная царевна останется в итоге и так далее. — С кем останется? — переспрашивает Тим, спотыкаясь, запутавшись в деталях академических сочинений Брайана. [шар считается мертвым], [когда висит над лузой] — Ну да, — усмехается Брайан, устраиваясь за кафедрой поудобнее. — Слушай, только вот на меня наезжать не надо. Я в курсе, что ты не разлучница. Да и Джинджер не совсем уж кретин. Все всегда думают, что он какой-то ебаный миссионер, проповедующий евангелие, ни в коем случае не трахайтесь до свадьбы, а как начнете — так трахайтесь раз в полгода в темноте под одеялом и так далее, но это же не так. Я знаю, что он не стал бы так уж сильно возражать против того, чтобы… поделиться. Брайан ухмыляется, довольный выбором слов, но Тим все еще хмурится, не догоняя, так что он продолжает распространять свет знания среди безграмотных народных масс. — Так что, пока все остальные ждали, что вы прямо завтра подеретесь, лично я представлял те бутерброды, которые вы точно должны были хотя бы пару раз организовать, ну, если учесть то, как Джинджер иногда бухает, и то, что ты ни одной таблетке проходу не даешь, — говорит Брайан, не заморачиваясь такими мелочами, как деловой этикет и нормы общественной морали. — Пожалуйста, скажи мне, что я не ошибался и вы из нашего Джончика хоть однажды сделали ветчину. В тот момент выясняется, что местность, в которой расположено жилище Брайана, подвержена высокому риску землетрясений, потому что землетрясение опять случается, разворачиваясь под ногами Тима, и Тим сгибается от хохота, таращась на пол, на который они швыряли всякую хуйню, и думая, что да, положим, он действительно бывает туповат, но, по крайней мере, он в этом не одинок, по крайней мере, его лучший друг тоже тот еще дебил, он искренне рад, несмотря на то — или как раз поэтому — что ему сейчас придется признаваться во всех смертных грехах. — Господи, — говорит он, выпрямляясь, вытирая рукой рот и задевая костяшками зубы, он смотрит на то, как скалится и Брайан, он намеревается стереть и это нахальство с его лица. — Похабный ты мудак. Ладно, да, мы все еще ебемся, и не вопрос, мы много чего охуенного организовывали, только я, конечно, в подробности вдаваться для тебя не буду, но что я тебе все-таки скажу, так это то, что твой хрустальный шар слегка закоротило, так что ты его уж почини, окей? Ясновидящий Брайан разглядывает его, прищурившись, не испытывая никакого желания покидать свое насиженное профессорское кресло, Брайан разглядывает его, покачивая стаканом обжигающей глотки жидкости. — Я к тому, — начинает Тим, более чем готовый к очередному катаклизму. — Что Джинджер не просто не возражает против того, чтобы поделиться. — Он усмехается, цитируя высказывание Брайана, а затем дополняет его, выдавая ему истинную правду. — Джинджер вообще-то со мной живет. Обжигающая глотку жидкость в ту же секунду оказывается на полу, который они забрасывали всякой хуетой, она вылетает у Брайана изо рта, и Брайан кашляет, выворачивая наизнанку свои легкие, которым никакой рак не грозит. — Чего? — переспрашивает он, когда мучения его заканчиваются. — Того самого, — кивает Тим, заметив недоверчивое выражение морды Брайана, и Папу Римского он при этом умудряется не напоминать. — И ты даже сам мог бы это наблюдать, с твоими-то умениями видеть подноготную, соизволь ты хоть раз посетить мое скромное жилище вместо того, чтобы заставлять меня тащить мою жалкую задницу сюда, как ебучий деспот, которым ты и являешься. — Стой, стой, стой, — говорит Брайан, поднимая руку и задавая свои вопросы педагогу в чрезвычайно дерзких выражениях. — Закрой свой рот хоть на секунду. Ты, блядь, живешь с Джинджером? Как это все вообще… Как оно вообще работает? Он делает неопределенные жесты руками, обозначая, вероятно, этими движениями возможные математические решения представленной ему проблемы. — Ага, я, блядь, живу, — подтверждает Тим. — Но я не догоняю, что тебя смущает в этой аранжировке. Вроде бы все просто. Типа, все ебут всех, а комбинации ограничены лишь рамками теории ебучих графов. — Нет, нет, нет, — возмущается Брайан и швыряется в Тима его же пачкой сигарет. — Заткнись. Это… Ты живешь с Джинджером. Блядь. С каких нахуй пор? Тим отпускает смешок, перехватывая в полете контейнер будущих смертельных заболеваний, и пожимает плечами. — С тех пор, как мы с ним в Берлине вместе тусовались, — отвечает он. — Помнишь, когда я возился с тем техно альбомом, а он наигрывал на пианино в ебучем свинговом квартете? — Брайан кивает, и теперь и его кивки выглядят уже не столь помпезно. — Ну вот с тех самых пор. Да и в самом Берлине тоже. — Ебать, — выдает Брайан и тут же делает большой глоток абсента. — Это когда там… Это сколько лет назад вообще было? — Четырнадцать блядских миллиардов, да, — усмехается Тим. — Я этим долбоебам, считай, верная жена. — Ебаный пиздец, — говорит Брайан, увидев вслед за Тимом счет, выставленный за семестр. — А ведь и правда. Блядь, пиздец. Он поднимается, покачиваясь, оглядывая аудиторию нетрезвым взглядом. — Я им даже больше верен, чем был тебе, Папочка, — легкомысленно добавляет Тим, забывая о вербальной магии, которой он владеет в совершенстве и зачастую помимо своей воли. — Ну, в таком случае я надеюсь, что супружеский долг в этом твоем трехстороннем браке ты выполняешь как-нибудь почаще, чем делал это в нашем, — отвечает Брайан под воздействием заклинания. Затем Тим громко фыркает, а Брайан издает звук вслед за ним, да только вот звук этот выходит слегка другого рода, и Тим обнажает зубы, так как, очутившись в напряженной ситуации, он всегда сломя голову бросается в атаку. — Блядь, — говорит Брайан, прикусывая нижнюю губу и натягивая на свою физиономию выражение притворного раскаяния. — Чувак, — говорит Тим, разглядывая его без всякого намерения прощать в своем безобразном сердце. — Я покраснел? — Пока нет. — Иди нахуй. — Ну так и что мы будем с этим делать? — начинает Тим, первопричина всего зла в мире — или по крайней мере всего зла в радиусе сорока миль. — Хочешь, можем притвориться, что ничего сейчас не произошло, и все-все-все забудем, а если у тебя не выйдет, то скажем, что мы же до поросячьего визга нажрались? Или все-таки обсудим? — Наверное, обсудим, — говорит Брайан и краснеет. — Ну, типа, — говорит Тим, не выказывая ни малейшего признака какого-нибудь мандража, потому что схуяли ему волноваться. — Я бы да. Разумеется. Не будь я настолько плотно, блядь, окольцован. Так что ты с этой затеей просто немного опоздал. Но я бы точно да. И ты, блядь, тоже. Ты же явно да. Брайан недовольно хмыкает в ответ на его слова. — Но нам никак нельзя, — продолжает Тим, не обращая никакого внимания на его реакцию. — Ты уж прости. Джон меня убьет нахуй. Он меня нахуй бросит. Брайан приподнимает бровь. — Он к тебе не особенно приязненно относится, — отвечает Тим, теперь обратив внимание на его реакцию. — Эти твои базарные попытки побрататься, которыми ты весь его последний год, блядь, забавлялся, ему не очень-то пришлись по вкусу. — Надо же, — вздыхает Брайан. — Ну и ладно. Но… — Что но? — Его же здесь нет. Тим недовольно хмыкает в ответ на его слова. — Нет уж, — говорит он, покачивая пальцем. — Я преданный супруг, а наш открытый брак, знаешь ли, по-настоящему открытый. Мне придется ему рассказать. Я за эти годы постепенно обнаружил, что попытки спрятать всякую хуйню от своих ебучих благоверных ни к чему хорошему вообще не приводят. Так что у нас там радикальная честность восторжествовала и так далее. Брайан задумчиво жует губы. — То есть… — Ага, нет, пожалуй. — Ладно. — Точно? — Блядь… Да. Но это… Теперь как-то немного--- — Да ну. — Да да. — Да ладно тебе, — настаивает Тим. — Все заебись, Папочка. Я ненапряжный. И ты тоже ненапряжный. Мы тут оба совершенно ненапряжные. Брайан закрывает глаза рукой, и видимая часть его лица сообщает Тиму, что нихуя он его ни в чем не убедил. Тим вздыхает. — Так, — говорит он, выдумав на удивление разумное решение. — Как насчет того, что я ща на балкон попрусь и буду там готовить из своих легких гнилой фарш, проявив чуткость и тактичность к твоим чувствам, а ты сходишь в ванную и разберешься с этим неподъемным крестом на своих измученных плечах… ну или где ты там плоскогубцы держишь? — Брайан фыркает. — А потом мы вернемся в эту скорбную обитель и поглядим, как дела будут обстоять тогда. Брайан соглашается с его на удивление разумным решением, будучи довольно-таки разумным существом, и далее последовательность событий разворачивается согласно порочным заклинаниям, чьим полноправным автором всегда был, есть и будет Тим. Брайан соглашается с его решением и покидает комнату, а Тим выходит на балкон, раскуривая сигарету и превращая свои легкие в гнилой фарш, вытаскивая телефон из кармана, намереваясь поставить ногу на первую ступень пути к прощению за свой очередной, неизбежный и вполне злонамеренный проеб и делая глубокие затяжки, показывая зубы окружающему миру. Я у Брайана, пишет он в смске Джинджеру, с которым он очень даже живет в одном доме, каким бы непостижимым этот факт не казался Брайану. Я нажрался. Я веду себя ЧРЕЗВЫЧАЙНО безрассудно. Я собираюсь наворотить тупой хуйни. Ничего нового, думает он, старательно набирая чрезвычайно заглавными буквами. Кальмар, я тебя умоляю, только не бросай меня, когда Джон меня будет душить голыми руками за все это, добавляет он и добивает сигарету, он отправляет свой некролог по соответствующему адресу и идет обратно в комнату. Когда Тим возвращается в скорбную обитель, где они глушили абсент несколько часов подряд, Брайан уже сидит там на диване, вытирая лицо полотенцем. Он отбрасывает его в сторону, когда Тим входит в комнату, закрывая за собой дверь. Тим бросает сигареты на стол и прислоняется к нему, и с этого момента события развиваются в увлекательном, но совершенно не географическом направлении. — Ну как, лучше? — спрашивает Тим. — Лучше, — кивает Брайан, и в движениях его снова проглядывает пафос главы католической церкви. — Ага, — отзывается Тим, узнав о текущем положении вещей и тут же предпринимая попытку поменять его, потому что лучше — это не то, что ему требуется в жизни. — Давай я только еще раз все проговорю. Я тебя трогать не могу. Я вообще ничего делать не могу. — Ладно, — пожимает плечами Брайан, принимая текущее положение вещей как есть, а оно-то скоро кардинально перевернется с ног на голову. — Не хочу опять все портить, понимаешь, — говорит Тим, продолжая постепенно разрушать статус кво. — Я и так такой хуйни уже наворотил. Мне точно не стоит к ней еще какой-нибудь поебени добавлять. Я и без нее по краю пропасти хожу. — Какой хуйни-то? — интересуется Брайан, поддаваясь естественному человеческому стремлению к знаниям. — Тебе это нахрен не нужно знать, — отвечает Тим, потому что каннибализм и моральное развращение не входят в учебную программу. — В любом случае, извини, но я не могу. — Да я понял, — говорит Брайан, теперь и правда ненапряжный и не напряженный. — Никаких проблем. — Но если бы я мог, — продолжает Тим и делает он это тоже очень расслабленно и спокойно. — Я бы просто стянул с себя нахуй всю одежду прямо сейчас секунд за двадцать, как ебаный пожарный, который по ночам стриптиз танцует, и выебал бы все дырки, которые у меня только есть, на твоем хую, и парочку новых бы добавил — и их бы тоже выебал, потому что это, блядь, преступление, что мы с тобой никогда не трахались, потому что у меня есть столько причин таки потрахаться с тобой, потому что я дрочу на эту милую идейку уже года два как, а ты на нее дрочишь уже лет шесть, и я, сука, очень, очень многого хочу от жизни, и одна из таких вещей — это получить полную жопу твоей отменной кончи. Он произносит свою речь залпом, располагая и опытом, и талантом, и по ее окончанию Брайан пялится на него, раззявив рот и покраснев, как ебаное художество Эдварда Мунка, и Тим ухмыляется, а Брайан запускает в него полотенцем. — Шведская ты пизда, — говорит он, сопровождая запущенный в полет предмет ругательствами. — Я шведская дырка в заднице, — возражает Тим, подбирая полотенце с пола и закидывая его себе на плечо. — Задница, понимаешь, а не пизда. Пизды у меня там, к сожалению, нет в наличии. — Он указывает на соответствующую область своего тела. — И ты даже сам мог бы наблюдать и это тоже, если бы мне было позволено хуйню творить. Я бы тебе мою дружелюбную дырищу во всей ее глубине продемонстрировал и дал бы тебе с ней делать все, что твоей душе угодно, просто ебать ее как тебе нравится до конца недели. А потом и мою пасть — до конца следующей, если у тебя имеется и оральный интерес. Я бы твой ебучий хуй обслуживал так же старательно, как я обслуживал тебя, Папочка. — Блядь, ну ты и шлюха, — выплевывает Брайан и ерзает на диване, так как его оставленный без присмотра член явно причиняет ему беспокойство, но все-таки не столько беспокойства, сколько причиняет ему Тим, который обращает на его член свое визуальное внимание и скалит зубы. — Она самая, — с легкостью соглашается он. — Я шлюха. Шалава. Потаскуха. Я кем угодно буду, все что пожелаешь. Заказывай. Я чрезвычайно сговорчивая блядь, — говорит он, растягивая гласные, выделяя чрезвычайно интонацией, лишенный возможности писать заглавными буквами. — Да только трогать я тебя все равно не могу. — Он делает паузу, упиваясь напряжением. — Но ты-то можешь. — Ебаный ты мудак, — говорит Брайан, соревнуясь с ним за первое место в конкурсе пристального разглядывания, он поджимает губы и таращится на ухмыляющуюся морду Тима, прищурившись, а Тим не столь заинтересован в его разгневанной физиономии, Тим гораздо более заинтересован наблюдать не совсем невидимый, но пока скрытый от его глаз объект. — Ну давай, — понукает он Брайана снять не только завесу с тайны, но и штаны с себя. — Я отсюда, блядь, просто не уйду, если твой хуй хотя бы не увижу. Давай, окей? Подрочи, а я тебе ебучих сказок расскажу, договорились? Каких ты в жизни своей не слыхал. Ну? Брайан оглядывается вокруг и не находит поблизости ничего, чем можно было бы запульнуть в Тима, кроме бутылки абсента, но она, вероятно, представляется ему слишком тяжким наказанием за проступки Тима. Он не находит ничего, чем можно было бы запульнуть в него, и в итоге просто хватает себя за член через штаны, вздрагивая от прикосновения и издавая низкий звук. Тим тоже прочищает горло от рычания, которое застряло там. — Только, — начинает было он, а потом берет и даже продолжает. — Только пообещай мне, что никакой дури ты потом выкидывать не будешь, ладно? Если ты начнешь заунывные песни о мучительной любви ко мне писать после этого, то я прямо сейчас съебываю отсюда нахуй, потому что иначе мне придется гадить на твои жалкие описания моих ебучих глаз или еще что-нибудь в этом духе, и вот это будет действительно неловко. Брайан смеется и показывает ему средний палец. — Самовлюбленный уебан, — говорит он, покачивая головой, но его другая, менее склонная к оскорблениям рука, все еще мнет его стояк. — Я та еще обаяшечка, я в курсе, — говорит Тим, обнажая зубы, которых у него просто дохуя. — Но я серьезно. Мы сейчас тут просто твоим онанизмом полюбуемся — и больше ничего, у меня нет времени еще чью-нибудь жизнь портить, я свою вовсю проебываю и очень этим занят. Брайан разглядывает его несколько секунд, а затем кивает, и в кои-то веки Тим не вспоминает престарелых религиозных деятелей, Тим думает только о порочных штучках, которые ему все еще, увы, не показывают. — Не буду я никаких песен о тебе писать, — говорит Брайан, криво усмехаясь. — Обойдусь без дури. Обещаю. [mundana], [humana], [instrumentalis] — Тогда приступай, — отзывается Тим, жестом приглашая его заняться онанизмом, которым они будут любоваться, и Брайан наконец-то расстегивает штаны и вытаскивает член, издавая хриплый стон. — Блядь, — произносит Тим, содрогаясь и выпрямляясь, и рот у него тут же переполняется слюной, а все тело напрягается. Брайан обхватывает член рукой и делает несколько движений, резко выдыхая. Он поднимает голову. — Твою мать, чувак, — говорит он, ускоряясь, и пальцы его прыгают на стволе. — Ты вообще представляешь себе, как ты сейчас, блядь, выглядишь? — Представляю, — отвечает Тим, таращась на эти мануальные кульбиты с исключительно близкого расстояния. — Как будто я тысячу лет не жрал, а ты там по сочной свиной отбивной молотком хуячишь. — Блядь, — говорит Брайан, и его голос срывается, а зато член его, длинный и тонкий, бодро торчит на всеобщем обозрении, такой же наглый, как и его сиплый обладатель, и приказывающий Тиму немедленно его сосать, как делает и его сиплый обладатель в своеобразных фантазиях Тима о нем. — Ага. Как будто ты своей слюной сейчас нахуй захлебнешься. — А я и захлебнусь, — говорит Тим, и его голос застревает в глотке, пока его негнущийся член натягивает ему джинсы. — Это моя святая миссия, знаешь ли, хуи себе в пасть пихать. А твой хуй — это, блядь, Грааль. Сука. Брайан производит рокочущий стон. Тим покачивается на ногах, вытирая пот со лба. — И выглядит он просто заебись, — добавляет он, наблюдая вышеупомянутое великолепие и желая лишь рухнуть перед ним на колени. — Правда? — интересуется Брайан, как скромный тиран, которым он и является. — Бля, ну помаши им перед моим носом хорошенько, если ты мне на слово не веришь, — выплевывает Тим и с силой прикусывает нижнюю губу, когда Брайан так и делает, убирая руку и стягивая штаны пониже, и член его падает ему в ладонь, во всю свою длину, а потом он обхватывает его у самого основания, сжимая и поднимая вверх — а Тима толкая вниз, на пол. — Сука, — повторяет Тим, с усилием сглатывая, и запихивает два пальца себе в рот, торопливо обсасывая их несколько секунд, а потом резко вынимая. — Сука, — соглашается Брайан, снова закрывая вид и осуществляя ручной труд, вселяя в Тима рьяное желание опять стать его коллегой. — Ты что, хочешь--- — Разумеется, хочу. — Ты мог б--- — Нет, блядь, — перебивает его Тим и трясется всем телом, чтобы не трясти головой, потому что для этого ему не хватает смелости, потому что если он хоть немного пошевелится, то грохнется на пол. — Заткнись, сука, пока я тебе не врезал. — Я просто хотел сказать, что ты мог бы подойти поближе, если хочешь, — задыхаясь, выговаривает Брайан, выгибаясь под собственной рукой. — Ага, нет уж, я где был, там и останусь, — отвечает Тим, задыхаясь вместе с ним, и ему-то ничья рука хуй не надрачивает. — Не буду я поближе, блядь, подходить. И платье тоже надевать не буду. Мы этим уже занимались. Брайан стонет, и голова его заваливается назад. Тим усмехается. — Но ты не стесняйся, фантазер ебаный, — говорит он, проводя языком по зубам. — Извращенец блядский. Я бы все, что ты мне сказал, надел, если бы я только мог. — Пиздец. — Платья. Каблуки. Чулочки. Ошейники ебучие или на что ты там слюну пускаешь. Шляпы и перчатки, и кляпы, блядь, поганые. — Закрой рот. — Нихуя. Скучно же будет. Уныло и печально. Тухло. А я тебе совсем другое обещал. Я обещал твоим хуем любоваться. Брайан сдавленно стонет, закрывая глаза и вскидывая бедра. — Так что получай свою похабщину. Я бы тебе любую хренотень позволил, если бы ты меня на свой хер натянул. Ты мог бы мою распущенную жопу как тебе угодно драть. Приятеля позвать. Выебать меня вместе с тем бездарным гитарным уебаном, которого ты уволил. Со всеми бездарными гитарными уебанами, которых ты на собеседование звал. Напихать мне полный зад хуев. Я бы тогда визжал, блядь, от восторга. — Ебаный пиздец, — говорит Брайан, широко распахивая глаза. — Ты… Ты вообще--- — Еще как, — отвечает Тим, и его глаза заливает кровь. — В мире нет ничего лучше, чем ебля в два хуя, и удобнее дырки, чем у меня, для этого занятия тоже нет. Ты только не вздумай там мечтать о том, что тебя нахуй не касается. Вход запрещен. — Ага, не думай о белой обезьяне, заебись, — усмехается Брайан, и вместо голоса у него теперь один лишь хрип. — Ты потаскуха или мастер Дзен, блядь? Тим тоже отпускает смешок, а потом накрывает рот рукой, потирая губы, потягивая и выкручивая их, и Брайан не без любопытства наблюдает за его скромными удовольствиями. — Ты разве не хочешь… — начинает он, опуская взгляд на секунду, указывая им маршрут. — Ну, знаешь, подсобить себе? — Ни за что, — отвечает Тим и ни по какой такой дорожке не идет, он забирает вместо этого большой палец в рот и полирует его губами, подсобляя не себе, а Брайану — недолго, но чрезвычайно эффективно. — Этого я тоже делать не буду. Буду мучиться с негнущимся, блядь, стояком. — Это… — выдыхает Брайан, и его каменный стояк не доставляет обладателю никаких неудобств. — Это как-то дохуя жестоко. Тим усмехается. — А я и сам так себе добряк, — говорит он, бросая взгляд на свой заброшенный член, томящийся в штанах, и отказывая ему в освобождении, которого он так ждет. — К тому же, я и правда мастер Дзен, а не только шлюха. Я следую по пути аскезы и недоеба. Лучше ебли в два хуя ничего нет, но негнущийся стояк безо всякого оргазма получает от меня серебряную медаль. Брайан сдавленно матерится. — Знаешь, ты мог бы меня выебать во все щели, а потом бросить, — предлагает Тим, снова возвращаясь взглядом к члену Брайана, который наслаждается пребыванием на воле, а вместе с ним — и стараниями его руки. — Просто накончать мне в дырки и выкинуть ко всем хуям. Как гандон использованный. — Ебаная блядь, — выплевывает Брайан, и Тим видит, что ноги трясутся теперь не у него одного. — Ага, я блядь высшей пробы, — кивает Тим с гордостью за свои достижения. — Так что если это не твой прикол, я и обкончаться для тебя могу. Прямо на твоем хую. Как тебе такое? — Да чтоб тебя, скотина, — говорит Брайан, и глаза у него закатываются, и азартный онанизм, которым Тим любуется, явно подбирается к логическому завершению, и завершение это обещает ему фейерверки. — Или с твоим хуем в глотке, — не скупится Тим, умело применяя свои знания в области взрывчатых веществ. — Я бы тебя по самые гланды взял. Чтобы ты мой пищевод ебал. И спустил бы, пока ты упражняешься. Я бы, блядь, под себя кончил от восторга, Папочка, если бы тебе сосал. А ты как, хотел бы кончить в мой хуесосный рот? Брайан взрыкивает, сжимая подлокотник дивана свободной рукой, и с яростью надрачивает себе, и с ней же пялится в упор на Тима. — Разумеется, я бы, блядь, хотел, ты, вульгарная пизда, — выговаривает он, и голос его скрежещет, словно щебень, и срывается на каждом слове. — Разумеется, я бы хотел спустить в твой блядский, сука, рот. Блядь, ты… Я бы тебя драл, пока ты нахуй бы не подавился. — А я бы сделал тебе такое одолжение, — отвечает Тим, растягивая пальцами свой блядский, сука, рот и вываливая язык наружу, запихивая пальцы внутрь и возя ими по нему, размазывая слюну по лицу, надавливая и потягивая за губы, скаля зубы, и все его промокшее тело ноет от перенапряжения, а сам он таращится на Брайана, и Брайан кончает, выстреливая целой чередой любовных оскорблений в Тима и его ужимки, которыми он его радостно развлекает, он вскидывает бедра, кусая губы, толкаясь себе в руку и стискивая член, не так безжалостно, конечно, как это делает сам Тим, но нихуя не сдерживаясь и даже не пытаясь вести себя прилично, и Тим думает, что если он все-таки начнет выкидывать какую-нибудь дурь, несмотря на подписанное соглашение, то, может, не его ебучие глаза, а его покладистая пасть заслужит многочисленных элегий, и именно ее Брайан будет восхвалять в заунывных песнях о мучительной любви к нему, и разве это не та цель, к которой он всю жизнь стремился, разве это не еще одна его цель. — Тебе в порнухе надо, блядь, сниматься, а не музыку писать, — говорит Брайан и ловит полотенце, которое Тим ему кидает, вдоволь насладившись его растрепанным, оторопелым состоянием, которое постигло его после оргазма, Брайан сидит, развалившись, на диване, и по нему кажется, что он растерял все свои умения хоть что-нибудь воспринимать и лишился всех до единого органов чувств, что, по правде говоря, вполне возможно, к Тиму же постепенно возвращаются его собственные ощущения, настолько же или даже больше потрясенные, пока Брайан вытирает свой разбрызганный кисель. Тим хмыкает. — Чего? — спрашивает Брайан, приподнимая бровь. Тим приподнимает свою в ответ. Брайан закашливается и прерывает уборку на секунду. — Ты серьезно? Тим усмехается, подхватывая со стола пачку сигарет. — Не прямо так уж часто, но кое в каком я поучаствовал, — поясняет он, собираясь покинуть свой пост у стола и выкурить сигарету после отсутствия оргазма. — В любительском, разумеется. Знаешь, чтобы друзей своих развлечь. — Я твой друг, — говорит Брайан, и Тим смеется, показывая ему средний палец, а потом обещает отправить ему непристойных записей, если его ревнивый, вспыльчивый супруг даст на то добро. — Ты что, ничего с этим делать не будешь? — интересуется Брайан, когда Тим возвращается в комнату и падает на диван рядом с ним, съезжая вниз и расставляя ноги, Брайан бросает взгляд на его стояк, а потом на его лицо, прихлебывая свой ебаный абсент. — Что, неужели ты тоже к хуям страстью воспылал? — интересуется Тим в ответ, ухмыляясь и перехватывая бутылку, чтобы наполнить свой стакан. — А я-то думал, что ты только мои услужливые дырки драть желаешь. — Отвали, — говорит Брайан, тоже стекая вниз по дивану и вытягивая ноги. — Мне на твой хуй плевать. Я просто беспокоюсь о своем, блядь, друге. Тим отпускает смешок и делает большой глоток. — И я бы еще как отодрал тебя во все те дырки, которые ты бы мне предложил, если бы тебя не захомутали и ты мог бы ими распоряжаться, — продолжает Брайан. — Я только… Я в том смысле, что я вполне могу съебаться в другую комнату, если тебе нужн--- — Да не нужно мне ничего, — отказывается Тим. — Я про ебаное воздержание не потехи ради распинался. Ты не переживай, я тут вовсю балдею, упиваясь собственными страданиями. — Пиздец, — говорит Брайан, искоса разглядывая его. — Ты и сейчас не шутишь, нет? — Не шучу, — говорит Тим, повернув к нему голову и разглядывая его так. — Меня вставляет всякая ебанутая хуйня. — А ведь и правда. — Я у самого Мэрилина, блядь, Мэнсона, в группе играл, чего ты от меня ожидал-то? — Да заткнись ты, блядь. И Тим так и делает, но не навсегда, потому что они продолжают глушить абсент, и Тим рассказывает Брайану сказки про испанскую инквизицию, которых тот в жизни не слыхал, но и этим он занимается недолго, он корчится на диване, вовсю балдея и упиваясь собственными страданиями, вызванными его же пиздежом, и описывает мельчайшие детали, принося мучения и Брайану и упиваясь ими заодно, а потом предлагая снова их облегчить, потом он снова любуется онанизмом и изо всех сил способствует ему, сопровождая его побасенками и широко растягивая себе пасть, сидя на диване рядом с Брайаном и подмечая мельчайшие детали, демонстрируя невероятную силу воли и следуя по пути аскезы и недоеба, практикуя блядский Дзен, и Брайан соглашается воспевать его широко растянутую пасть с превеликим удовольствием, он соглашается воспевать ее в своей позорной поэзии о любви к нему и загружает его бухой, растерзанный труп в такси четырнадцать миллиардов лет спустя, посвятив их дружеской попойке, он загружает его труп в такси, и оно везет его домой, в жилище, которое он делит с Джинджером — и в этом не стоит сомневаться. Несколькими днями позже испанская инквизиция допрашивает его битый час, натянув на себя расфуфыренную мохнатую хуйню и гневно хмуря брови, кривя свое прекрасное лицо, на которое Тим униженно взирает, стоя на коленях, пока дознаватель нависает над ним, словно башня, и расхаживает по комнате, исступленно взмахивая руками, услышав его честные ответы, Тим подставляет шею под удар меча, а Джон весь кипит, расплескивая по комнате праведный гнев, Джинджер же просто торчит на диване, терзаясь приступом мигрени, пусть и не особо сильной, притащившись домой прямиком из аэропорта вместе с Джоном, вернувшись в жилище, которое Тим делит с ним, из короткого засахаренного отпуска, куда они укатили, не взяв Тима с собой, из отпуска, который Джинджер не стал портить Джону повествованием о проебах Тима, Тим о своих проебах сообщает Джону сам и гадает, что же еще может стать преданиями старины глубокой, разбившись в пыль, что же еще превратится в полные руины, когда он договорит. — …а потом я сидел рядом с ним, пока он опять дрочил, и рассказывал ему, как бы мне понравилось, если бы он меня прямо на сцене, блядь, нагнул и трахнул там к вящему восторгу всех присутствующих на концерте идиотов, которые годами будут это вспоминать, закатывая глаза, потому что нам обоим тщеславие не чуждо, а когда ему совсем похорошело, я растянул свой пиздобольный рот пальцами и дал ему туда смотреть и трепаться о том, как бы ему понравилось накончать мне в глотку и на рожу, и сам я тоже об этом же и думал и пускал, блядь, слюни, пока он не спустил, да и еще немного после, я их даже дольше, блядь, пускал, — заканчивает Тим свое пространное признание, стараясь ничего не упустить, стараясь упомянуть каждый грех, каким бы крохотным он ни был, и Джон поджимает губы, косясь на его коленопреклоненную фигуру с таким презрением, которое Тим даже не надеялся с него когда-нибудь стрясти. — Ты думал о том, как будешь хуй Мэнсона сосать? — спрашивает он с таким отвращением, что оно, как Тиму кажется, перекрывает даже тот шквал чувств, который он испытал, обнаружив волос в куске ебаного торта. — Ну да, — пожимает плечами Тим. — А о чем мне было еще думать-то? — Это, сука, мерзко, — выносит Джон вердикт. [Из этого ясно], [что утверждение], [согласно котором движение светил рождает гармонию], [поскольку], [мол], [издаваемые ими звуки объединяются в консонирующие интервалы], [при всей своей остроумности и оригинальности] [тем не менее] [не верно.] Тим усмехается, приподнимая бровь, храбрясь в двух шагах от виселицы. — Допустим, — говорит он, покачивая головой. — Но из всего, о чем я в своей жизни думал, это вообще не самая отвратная херня. Сосание хуев блекнет в сравнении с высасыванием души из человека, знаешь ли. Даже если мы конкретно об оскорбительном фаллосе Брайана речь ведем. Джинджер вздыхает на диване, лишенный души, которую высосала из него коммерческая авиация, и Тим задумывается на секунду, будет ли от него хоть какой-то толк, когда придет время расчленять его жуткое тело на куски, если это интервью действительно закончится насильственным удушением, он отвлекается на эти мысли даже не на одну, а на несколько секунд, чем только доказывает правдивость своих утверждений, но Джон безжалостно выдергивает его из блаженных мечтаний о превращении в сашими из акулы, костеря последними словами и его самого, и те фаллические объекты, на которые он выбирает пускать слюну. — Но это правда мерзко, — упорствует он, возмущенно уставившись на Тима. — Это, блядь, хуй Мэнсона. — Это хуй, — возражает Тим, уставившись на него со сдержанным раскаянием на лице. — Мне нравятся хуи. Я и этого помпезного уебка, конечно, обожаю, потому что он моя лучшая подружка, но ты свою прелестную головку этим слишком уж не забивай, договорились? Это хуй. И я, типа, прямо рядом с ним сижу. Разумеется, я хочу его сосать. Это, Джон, просто аксиома. Джон фыркает, поддаваясь бьющему из Тима обаянию, и Тим скалит зубы, которых у него тоже завались. — Если я нахожусь неподалеку от чего-то, что хотя бы отдаленно напоминает лингам, я думаю о поклонении ему, — продолжает Тим, описывая свою склонность тянуть все подряд в рот во всей ее красе. — Это как твоя тяга неуемная к ебаным гитарам, только вместо гитар у меня хуи. Кому головки грифа, а кому головки полового члена. Джон принимается хихикать, отпихивая его голову от себя движением, в котором притворной ярости чуть больше, чем искренней, и Тим покачивается на коленях и вытирает свой пиздобольный рот движением, в котором есть только искреннее приглашение приступать к активным действиям, в котором нет ни капельки притворства. — Я и сейчас размышляю о фелляции, которой я нахуй одержим, — добавляет он, водя глазами, которые никто не будет воспевать в заунывных песнях о мучительной любви к нему, по телу Джона, угрожающе нависающему над ним. — Об одном целом отсосе и еще о его трети, если совсем уж точно говорить. О всеохватном отсосе для тебя и о его жалкой трети для вон того бескостного создания, растекающегося по дивану, так как, к твоему сведению, сила тяготения обратно пропорциональна квадрату расстояния. Бескостное создание, растекающееся по дивану, мягко смеется, и Тим подмигивает ему, испытывая гордость за свое умение понтануться математикой перед забредшим в комнату профессором и истово желая узреть его охуенный член, поборовший гравитацию. — Я вовсю думаю о том, как я тебе хуй сосу, Джон, — решительно произносит он, вновь обращая взор на его прекрасное лицо. — Ага, но только хуй ты его получишь, — отвечает Джон с даже большей настойчивостью, и Тим, вздыхая, оседает на пол в двух шагах от виселицы, понимая, что никто казнить его не станет, но тут выясняется, что Джон еще не закончил делать свои торжественные заявления. — Пока пальцы мне не пососешь, — добавляет Джон, ухмыляясь, и не только эта его ухмылка, но и он весь гнусный, он весь, сука, гнусный в высшей мере. — Блядь, — оскаливается Тим, и не только его оскал, но и весь он стремится к предосудительным вещам. — А ты, скотина, знаешь, как приговоры провозглашать. Кальмар, найди-ка нам дилдаков, будь добр. Нам твоя помощь пригодится, если мы хотим, чтобы мне на совесть тумаков навешали. Итак, согласно законам вербального вуду, управляющего их жизнью, проебыванием которой Тим столь плотно занят, будущее приходит в описанной им форме, только некоторые аспекты действа раскрываются более явно. Будущее начинает происходить вслед за настоящим, и Джинджер, тяжело вздыхая, встает с дивана и уходит прочь из комнаты, чтобы искать нечестивые предательские лингамы, которым только дай попрятаться где-нибудь под кроватью или за книжным, блядь, шкафом, он выходит, оставляя Тима раздеваться, и Тим раздевается как ебаный пожарный, который подрабатывает послушником по ночам, пока Джон насмехается над его торопливыми движениями, как беспощадное сверхъестественное существо, чей меч твердеет у него в штанах прямо перед склонной тыкаться в хуи мордой Тима. Будущее продолжает происходить, когда Джинджер возвращается в скорбную обитель, где абсолютно голый Тим преклоняет колени перед Джоном, а тот нависает над ним, словно башня, источая покрытое блестящей мишурой величие, возвращается и делает то, что уличенный еретик ему велит, и делает он это с жалким выражением лица, на котором тоже зачастую проступает склонность к оральным развлечениям, да только развлечения эти имеют детский рейтинг, развлечения эти могли бы наблюдать зрители младенческого возраста, впрочем, то, что происходит ниже, есть представление другого сорта, чуть ниже Джинджер запихивает дилдо в вымазанную смазкой дырку Тима, а потом, при помощи бессердечных клещей Тима, запихивает в нее и второй хуй, и Тим ноет на полу, смакуя издевательства над самим собой, которых он сам и требовал, и широко распахивает пасть, чтобы щель вверху сравнялась по своему размаху с просекой внизу, он вываливает и язык, соревнуясь с Джоном в гнусности и превосходя его, а Джон краснеет даже ярче, чем краснел, проклиная Тима в недалеком прошлом, которое имело место перед настоящим, которое сейчас дает дорогу будущему, он кусает губы и награждает Тима, протягивая ему свою задрачивающую гитару руку, когда нечестивые лингамы устраиваются поудобнее в соответствующем отверстии в теле Тима, когда это случается, Джон придумывает порядок кратковременных отсосов, которые ему предстоит совершить, и Тим их совершает, превращая в хаос, смакуя издевательства над самим собой, которые он сам на себя и навлекает, позорясь и не в состоянии выполнять простых команд, которые Джон выдает ему, он ерзает на обоих дилдо, насаживаясь на них, пока нежные щупальца придерживают их, дрожа, они придерживают и его плечи, а он сосет волшебные пальцы Джона, и его нездоровый разум путает их один с другим, его нездоровый разум забывает, откуда они там вообще торчат, и Джон дает ему пощечину за каждую ошибку, которую он совершает, и о, он ошибается воистину безудержно, он стонет, а Джон ахает, а Джинджер бормочет ругательства, словно мантру, повторяя их после каждого удара, они подсчитывают их, все и каждый, в трех разных системах счисления, и удары эти в полной мере соответствуют по тяжести мелким прегрешениям Тима, а потом Джон прерывает наказание и провозглашает время милости, удовлетворив свою страсть к садизму при содействии Тима, который угодливо сдается, поднимая белый флаг, Джон вытаскивает член и говорит Тиму отсосать его, и выражается он кратко, точно и нисколько не смущаясь того, чего желает его сердце, и Тим с упоением подчиняется, растягивая рот окружностью, описывающей член Джона, во влажном и горячем дружелюбном приветствии, в котором принимает участие вся его ротовая полость, Джон же толкается в его захлебывающийся рычанием рот и тянет его за волосы, прижимая его тупую башку к себе, и оба естественных отверстия в теле Тима теперь набиты до краев, теперь они используются, и оба они, и инструмент, и мастер, делят прибыль равными долями, только Джинджеру нихуя не достается, он самоотверженно управляет стержнями, торчащими у Тима в заднице, и Тим трясется, пока его любящее щупальце поглаживает его по насквозь вымокшей спине, Тим чувствует, что сейчас кончит с набитой пастью и набитой жопой, а потом берет и не кончает, ведь Джон требует, выплевывая резкие слова, чтобы он не смел кончать, и Тим нисколько не расстраивается, не огорчается такой судьбе и той брани, которой Джон поливает его через несколько секунд, поставляя ему большие объемы спермы и заливая ее ему в глотку, елозя пульсирующим членом по языку, Джон кончает, а Тим сглатывает свое приобретение и делает он это так же сдержанно, как озабоченная акула, участвующая в сцене группового порно, которой он без всякого сомнения является. — Блядь, — говорит Джон, делая шаг назад и отказывая болтливой пасти Тима в удовлетворении, разглядывая верооступника перед собой, а он торчит там на полу во всем своем продырявленном насквозь, исполосованном бесславии, Джон же указывает на вред, причиненный им, оскорбленным пальцем. — У меня теперь из-за тебя рука болит, вонючий ты ублюдок. Тим заходится в припадке хохота, пораженный очередным стихийным бедствием, Тим выкашливает как минимум одно из своих обреченных легких, а Джинджер осторожно держит его трясущееся тело, пока он содрогается. — А ты в чем угодно изъян найдешь, да, нытик ты, блядь, перфекционист? — говорит Тим, когда афтершоки прекращают сминать его в труху. — Ладно уж, давай я тогда буду целовать твои увечья, а ты меня еще потом накажешь за то, что я себе такую чугунную морду отрастил, договорились? Грядущее наступает в той форме, в которой его объявил Тим, и приятные дополнения тоже вскоре подтягиваются, и Джинджер помогает хуям выбраться из его дырки, помогает ему встать, а потом снова усаживает на пол, после того, как он заканчивает лить бальзам на раны Джона, которые он ему нанес, будучи мальчиком для битья, и которые Джон нанес сам себе в силу неполной компетентности в вопросе отвешивания оплеух, которая еще сквозит в резких взмахах его руки, и Тим делает мысленную заметку с целью устранить этот недочет чуть позже, но только не сейчас, сейчас на уме у него совсем другие вещи, и он сам, и мануально уязвленный виртуоз соглашаются, что охуенный член Джинджера, сражавшийся с гравитацией в то время, когда и правосудие, и член Джона, насасываемый Тимом, торжествовали в комнате, и вышедший из неравной схватки победителем, требует немедленного поклонения, так что Джинджер сгружает растерзанный, но трезвый труп Тима на пол, а сам опускается на диван перед ним, и Джон тоже не без изящества приземляется рядом с Джинджером и вытаскивает ему член из штанов, обхватывая его своими одаренными, задрачивающими гитару пальцами и наигрывая ими занимательные мелодии по соседству от прожорливого, склонного к оральным приключениям рта Тима, он с умом использует полученное им высшее образование, которое оплатил для него Тим, и широко растягивает Тиму пасть, и говорит ему так и держать ее, и дразнит его фаллическим предметом, который Тим отчаянно хочет заполучить поглубже в глотку, Джон проявляет немыслимую жестокость, и Тим начинает заливаться заунывными песнями о любви к хуям и задыхается от одного только вида этого самого объекта, он просит у Джона пощады, уставившись на его самодовольное лицо щенячьими глазами и поскуливая, пока обладатель фаллоса, заполучить который Тим стремится, переживает многочисленные припадки на диване, и Джон смеется и целует его, пока он трясется, и лицо его, лицо Джинджера, вовсе не выглядит самодовольным, оно помятое и бледное, охуевшее, ведь короткий, засахаренный отпуск, который он провел наедине с Джоном, отличался, по-видимому, большим целомудрием, Тим наблюдает его охуение, бросая на него взгляды и упиваясь милосердием, которое тоже существует в их вселенной наряду с жестокостью, которое все заключено в подрагивающем теле Джинджера, Тим выбирает второй пункт списка самых охуенных вещей в мире, поняв, что вкушать хуй ему никто тут не позволит, и вкушает его благоволение к нему и его милость, и чувствует вкус крови на языке, который он затем вываливает в высшей степени похабно, и Джон отвечает ему тем же, как наглое и гнусное зеркальце, хранящееся в заднем кармане, и так они и развлекаются, пока он не теряет окончательно свой тупой акулий разум и свое крошечное акулье терпение и не спрашивает, придется ли ему тут его, блядь, умолять. — Ага, — беззаботно отвечает Джон, как дерзкий полудурок, играющий с радиоактивными элементами, которым он, без сомнения, является, и Тим принимает его бестолковый вызов, Тим молит его, выпрашивая, чтобы священный фаллос почтил своим присутствием его ротовую полость, и вдохновленные правителем ада сказки выпадают из нее, из его болтливой пасти, выплескиваются из нее хвалебными потоками без удержу, а вместе с ними из нее бьют и изобильные фонтаны унижения, которое Тим с радостью направляет на себя, и заклинания, которые он произносит, срабатывают через несколько секунд, так что Джинджер краснеет как свекла, и Тим мысленно отмечает свои достижения, но совсем уж раздувается от гордости он чуть позже, когда и Джон присоединяется к чрезмерно воодушевленному кальмару, когда и его физиономия приобретает пурпурный оттенок, Тим раздувается от гордости, и сам он при этом окрашен в более естественные цвета и не выказывает ни малейшего признака какого-нибудь мандража, ведь сила заклинаний, произнесенных им, не так чтобы его впечатляет и пугает, чтобы напугать его обычно пригождаются явления более жуткого пошиба, чем какая-нибудь банальная, пошлая вульгарность. — Да сделай ты уже это, блядь, — говорит Джон, и он-то ни разу к сказанному Тиму не равнодушен, он перебивает возмутительный пиздеж Тима и требует, чтобы Тим совершил уже деяние, позволить ему которое он так страстно умолял, и Тим тут же подчиняется, и теперь его болтливый рот занят отсосом ебаного инструмента Джинджера, и губы его опять складываются в замкнутую плоскую кривую, горячую и влажную вокруг него, а оскорбленная в лучших своих чувствах, божественно безжалостная рука Джона давит ему на затылок, непреклонно насаживая его на хуй Джинджера даже глубже, так что Тим воет от восторга, и Джинджер тоже исполняет свой богохульный гимн, упоминая и скромное жилище Сатаны, и его имя всуе, трясясь и заливаясь потом и чуть ли в обморок не падая прямо в центре храма, Джон же производит свою долю непристойностей, но переключается с мерзостей на доброту, когда приходит очередь Джинджера умолять его, и его просьбы и теперь оказываются сильно более приличными, чем те, которые озвучивал недавно Тим, Джинджер всего лишь хочет, чтобы его обняли и поцеловали, тогда как Тим хотел, чтобы его вывернули нахуй наизнанку, Тим просил, чтобы его варварски убили членом, в любом случае, в итоге Джон жалует им то, о чем они молили, и заглушает стоны Джинджера, накрыв его рот губами, пока он колотится в катаклизме своего оргазма и пока Тим давится его высокотемпературным белковым киселем и чувствует себя взрывающейся боеголовкой, которую какой-то идиот использует как секс-игрушку, он чувствует себя полностью в своей тарелке. — Так что, насосал я себе там на прощение или нет? — интересуется Тим спустя какое-то время, которое идет своим чередом и без его усилий, без применения его умений к созданию реальности, он отдыхает, уткнувшись в костлявую коленку Джинджера и забыв как дышать, он вытирает свой разрушенный фасад тыльной стороной руки и поднимает голову, разглядывая растрепанных балдеющих ублюдков полуприкрытыми глазами. — Ладно, — говорит Джон, все еще испытывая недовольство, но решив, что то, что было, то прошло. — Пофиг. Если ты хочешь, чтобы этот уебок на тебя дрочил, то пожалуйста, будь его порнухой. — Спасибочки, — усмехается Тим, пусть им все еще и пренебрегают, пусть он до сих пор и стоит на коленях на полу со своим несчастным, негнущимся лингамом, он зато знает, как извлечь пользу и из этой печальной ситуации. — Знаешь, я могу быть его порнухой, но я твоя акула. — Да иди ты, — говорит Джон. — Заткнись. Тим затыкается на какое-то время, следуя его указу и подставляясь под щупальце Джинджера, которым тот начинает поглаживать его избитую, потрепанную морду в ту же секунду, как Тим затыкается, Тим кладет свою тупую рыбью голову на его услужливое бедро и вытягивает губы, оставляя поцелуи на путешествующих пальцах Джинджера каждый раз, когда они оказываются неподалеку от его удачливого рта, и Джон фыркает, хихикая, обхватив желатиновое тело Джинджера руками, и эта поебень, залитая сиропом, словно блинчики, продолжается до тех пор, пока Джон не заявляет, что он хочет чего-нибудь сладкого и притом материального, и дохуя, и прямо, блядь, сейчас, Джон заявляет это, а уж Тим всегда был готов обслуживать его многочисленные нужды. — Да запросто, — говорит он, медленно поднимаясь на ноги, покачиваясь и кряхтя. — Я только сейчас пойду смою в унитаз то, что у меня теперь в штанах вместо хуя растекается, а потом я сделаю тебе твоей сладкой хуеты, чтобы ты от восторга запищал, и вы расскажете мне все-все-все про ваш ебаный медовый месяц, хорошо? К счастью, в этот раз Тим слегка проебывается в деле порождения будущих событий пиздежом, так что его позабытый хуй все же остается с ним и даже больше, ведь Джинджер проникает в ванную, где Тим стоит, согнувшись, нависая над раковиной и запихнув в нее башку, Джинджер заявляет о своем присутствии обеспокоенным вопросом, и Тим приветствует его и выпрямляется, и разворачивается, демонстрируя себя во всей своей залитой ледяной водой, измученной красе, а Джинджер облизывает губы, и нежность к содержащимся в неволе хищникам окрашивает его лицо, он сокращает дистанцию между ними и дарит Тиму свою ласку, обхватывая пальцами его член, Тим же хватается за раковину, так как плоскогубцы у него всегда с собой, он встречает возможность передернуть при помощи нежных, любящих щупалец Джинджера с улыбкой на устах, но передергивание это длится совсем недолго, так как Джон ловит их с поличным, тоже пробираясь в ванную в поисках зеркал, чтобы суетиться перед ними, поправляя ебучую прическу, и заставая там вместо зеркал Тима, которому наглаживают хуй. — Эй! — возмущенно вопит он, и вся его фигура выражает крайнее негодование, и он, прищурившись, таращится на акт милосердия, разворачивающийся перед его оскорбленными глазами. — Ну перестань, — выдыхает Джинджер слова примирения, пока Тим пожимает плечами, напуская на себя невинный вид, и Джон дуется, но делает это всего лишь несколько секунд, вскоре он рассудительно решает, что если уж он не может остановить это святотатство, он должен присоединиться к нему, он делает шаг вперед и тоже сокращает расстояние, отделяющее его от Тима, и запихивает пальцы в дырку Тима, доступ к которой Тим ему предоставляет без малейших колебаний, и оба полудурка быстро доводят его до полного отчаяния, но он храбро встречает свой оргазм и свою неминуемую гибель, он кончает как ненормальный, зажатый между ними, поддерживаемый четырьмя приносящими долгожданное облегчение руками, он покидает капище плотских утех и направляется на кухню, а перед тем проводит долгие годы жизни вселенной за размышлениями о том, как же у него получилось заслужить такие щедрые объемы блаженства, если он только тем и занимался, что жрал кальмаров заживо и развращал гитарных виртуозов, он размышляет над этой скользкой темой, покачиваясь между этими двумя созданиями на нетвердых ногах, пока чирикающие идиоты держат его в своих объятьях. Следующее его оккультное произведение исскуства, впрочем, появляется на свет таким, каким оно впервые увидело его в его высказывании, и блинчики, залитые сиропом, которые он печет для Джона, оказываются поистине достойными всяческих похвал, и Джон набивает ими рот, пока Джинджер рассказывает Тиму все-все-все про те дни, которые они провели порознь, и вскоре они укладываются полежать в кровать, пострадав от термоядерных взрывов, которыми сопровождалась их встреча после разлуки, а лично Джинджер уничтоженный и ранее, убитый самолетом, они укладываются и засыпают, а утром Тим покидает эту кипящую, заваленную одеялами обитель, вынужденный встать зовом мочевого пузыря и собственной зависимостью от нанесения ущерба тканям дыхательной системы, он усаживается в кресло перед компьютером, свесив сигарету с нижней губы, и просматривает порнуху, которую собирается отправить Брайану, которой у него не то чтобы было прямо дохуя, но ведь он всегда может пополнить свою скромную коллекцию, он выбирает несколько особенно бесстыжих, неприглядных роликов и посылает их по вышеуказанному адресу, сопровождая их словами дружеской любви, ведь ему позволено и это, позволено снисходительными долбоебами, которые до сих пор сопят в кровати грудой спутанных конечностей. Когда голубки просыпаются, требуя насущной пищи как ебучие голодные птенцы, которыми они, без сомнения, являются, он получает от Брайана ответ, и ответ этот содержит скорбную поэзию, которая просто умоляет немедленно залить ее дерьмом, но все-таки ни разу, ни в единой своей строфе не упоминает его ебучие глаза, зато вовсю распинается о других частях его тела, Тим получает от Брайана стихи и зачитывает вслух эту элегию, зачитывает ее обоим долбоебам, а они фыркают на него, как на акулу, которая полностью им принадлежит. --------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------