Инцептионус.

И может вам, мои юные и молодые читатели, может показаться, что сегодняшний день самый обычный, абсолютно ничем не отличен от предыдущего, что в данную секунду не происходит ничего сверхъестественного, да даже вы сможете предположить, что денёк-то совсем и не прошел... Ну, может вздумается вам глянуть на календарь, чтобы уж точно убедиться в том, что четверг - это сегодня. Что-что? Уже настал четверг? По слухам, именно сегодняшний четверг должен был стать роковым и самым опасным во всем чертовом поместье. Спросите, почему? Потому что шалудивый владелец все никак не успокаивается и в кой раз добавляет нечто особенное в повседневное проживание бедных выживших и охотников: то сделает им пир, так сказать, на весь мир, то добавит громкой музыки в бледные дни, то поменяет восприятие ночи и дня, чтобы бедные рептилии с ума сошли! И мы не зря вспоминаем именно рептилий! Их проживает ни так уж и много в данном особняке. Пару... Но хотелось бы поговорить об одном, который ненавидит это место, хотя будучи по уши влюбленным уже романтизировал обстановку в поместье, привыкая к жарким дням и теплым ночам, более не заботясь о том, что же он будет есть на завтрак, кто его разбудит нежным голоском; в общем, Лючино уже привыкал постепенно ко всему новью, что порой мешало размеренной жизни, но никак не мог простить владельца после этого четверга. В восемь утра, завтрак всех живущих тут, обычно они собираются в громадной столовой, где-то в середине здания, там и зона была нейтральная, никому не было страшно или же неуютно. Выжившие садились рядом со своими злейшими врагами, а врагами те были лишь с двенадцати до двух, с восьми до десяти. Хотя, нет-нет. У всех и для всех были разные взаимоотношения со всеми. Кто-то мог сладостно флиртовать днями и ночами от ничегонеделания, а кто-то мог скалить зубы и размахивать кулаками. Сегодня никого не было в этой блеклой комнатке. Все куда-то делись. И если вы прислушаетесь, закроете глаза и остановитесь на мгновение, глубоко вслушиваясь во мрак здешнего порядка... Вы слышите? Какие-то звуки все же присутствуют. Со стороны северного крыла. Со стороны южного. Неразличимые все же звуки, точно смешанные голоса и хрипы. Томные тяжелые шаги раздаются в атмосфере, ударяясь об толстые стены. Мужской силуэт куда-то направляется. А! Лючино Дирузе, опустив свою голову, да рассматривая носик собственной обуви, шествует к уже знакомой двери, табличка на которой гласит: "Злая Рептилия", на английском, конечно же. Жаль, что не на родном итальянском. Grazie. Мужчина выглядит озлобленно, слегка потерянно. И позабыв уже о своих утренних делах, профессор поднимает голову лишь пред дверью. Глаза закрыты, лицо расслаблено. Из его уст вылетает усталый вздох, который можно расценивать по разному. Может, ученый так сильно вымотался ночными похождениями в матчи, или же он был глубоко опечален новым обновлением в поместье? Скажу вам по сокровенному секрету, мои юные и молодые читатели, его очень обозлило что-то действительно новое, но такое уже происходившее с ним давным-давно. Когда дверь открылась с легким скрипом, перед мужчиной с косами, заплетенными по всей голове, открылся вид на личную комнату, которая по размерам была не такая уж маленькая, чтобы спокойно вместить в себя некоторое количество мебели: софа посредине комнаты, а справа находилась кухня, отделенная от всего простыми шкафчиками. Помимо софы были еще пара кресел, по фасону таких же обычных, без излишеств, он же не Джозеф Дезольнье. Далее прямо по вертикали шел проход в спальню, ну, а там же было все по искусному обыкновению. На софе, по-русски - диване, рассиживалась худая фигура, которую звали Антонио Паганини. Его верный спутник, друг и по совместительству сожитель, хоть и имел тот свою персональную комнату за пару квадратных метров отсюда. Тонио находился в полулежащем положении, на локотке мебели придерживая свою голову. Его волосы были собраны в несчастный хвост, который уже намеревался давно распуститься, заслоняя обзор на книгу, что покоилась в ладони музыканта. Входя на порог дома, Дирузе ударил кулаком по косяку двери, тем самым призывая обратить на себя внимание мужчины с черными волосами. — Ты вообще в курсе, что на в этот раз произошло?! — Ни в коем случае. Я не стал жалкой шавкой, я не стал низкой собачкой, потому меня это не касается, - спокойно пролепетал Антонио, не отводя своего взора от книжки, — А что такое? Ты уже встретил разгневанных выживших, которым не понравились ленточки на шейках?~ — Нет, Антонио. Я встретил только лишь себя. И знаешь! Я обнаружил, что на утро, когда я собирался отлить, у меня шахта между ног, Антонио. — Что..? - скрипач удивленно оглянулся, поднимая бровь вверх, улыбаясь еще шире, - я не видел у тебя никакой .."шахты". — Посмотри, - Дирузе опустил свои руки с груди, тем самым распрямляя спину, - а я не смог не заметить, что проснувшись, я вместо будильника вижу десятый размер груди, который мне чуть ребра не сломал. — Мне кажется, тут третий. — Антонио. Мне ни черта не смешно. — О, мой милый Лючино, неужели ты хочешь сказать, что наш Властитель решил сотворить подобное в стенах особняка? Или мы все же спим? — Я с утра ходил к другим охотникам. Да, теперь у нас БонБон с ресничками и в юбке, когда же Скульптор теперь похожа на паренька-анорексика. А про Анну хочешь узнать? У нее так отчетливо виднее "нечто" под юбкой. — Лючино... Прости меня, но это так забавно... Почему же именно ты попал под этому акцию? — Да? Я теперь похож на перекаченную бабу, мистер Паганини, - Дирузе решил закрыть дверь, да вот без настроения еле как ее прикрыл, в момент Антонио слетел с софы, закрыв дверь, печально рассматривая своего Милого. — Ты себя нормально чувствуешь? — Нормально. — Мы не будем выходить эту неделю из комнаты, хорошо? Вернее, ненадолго. День второй. Пятница. Просыпаясь рядом с Антонио, Дирузе по своей наилюбимейшей привычке всегда зарывался кончиком носа в приятные черные волосы, плечами закрываясь, крепче обнимая хрупкое тело спереди. И когда скрипач просыпался, открывал глаза, то сразу видел, как крепкие мужские руки обвивают его за талию, как в тот момент становилось комфортно и хорошо, и тогда же глаза вновь закрывались, разум погружая в глубокий сон. Сегодня не было никакого желания выходить из комнаты, и даже мысли прогуляться не мелькало, когда очи рассматривали дождливую погоду за окнами. Профессор стоял пред дверьми, кои вели на открытый балкон, сонно опираясь об подоконник, пока в зубах тлела сигарета. По коже бегали мурашки, такие, что споткнуться об них, вы бы точно разбили себе голову. Как же ему не любился холод. — Поможешь мне расплести волосы? — Конечно. Теперь мы будем выглядеть, как две натуральные лесбиянки. — Антонио, будь добр... Мне до ужаса некомфортно и так. — Прошу прости. Иди ко мне, мои ловкие пальчики быстро разберется с твоей прической. День третий. Суббота. Суббота - это то время, в которое обычно все жившие собирались в дополнительных игровых режимах, ближе к полудню, ближе к полуночи. Лючино вместе с Антонио не стали исключением, конечно, ибо - запланировано же! Тогда-то Паганини и встретил почти всех пострадавших от нововведений в особняке, там была масса выживших: некоторые оценили свои новые тела и половые признаки: некоторые до безумия стеснялись, прямо как и Лючино. Он мог менять форму рептилии и человека; и чаще всего его видели именно в формате хладнокровного, потому для некоторых фракций стало открытием, что Дирузе вообще-то и профессор Дирузе... Да и вообще такой сексуальный. Послушайте меня, юные и молодые читатели, вы представили себе тот вид ученого? В повседневное время, он мужчина, у которого рубашка закрывает лишь половину груди, его худые бедра обтянуты штанами в полоску, на ногах красивые туфли... Волосы прилично уложены. Глаза хоть и выглядят уставшими, являются невероятно красивого шоколадного оттенка. Потекла слюнка? У автора, да. Острые скулы всегда так выразительны, придают элегантный вид. А в данный период - он из чрезвычайно опасно сексуального мужчины превратился в приличную такую даму, со средней по размерам грудью, тонкими ножками, и теперь же... Чуть припухшими губами. Хотите больше постыдного письма? Автор добавит едва попозже. День четвертый. Воскресенье. Профессор осторожно проводит носом по складке шеи напротив, обходя сонную артерию, впитывая чудный парфюм скрипача, улавливая тонкие и такие до жути сладкие нотки во вкусе. Костлявыми пальцами, теперь ногти на них были еще длиньше, мужчина подбирал пряди волос, которые мешались по направлению его губ, что так нежно вцеловывались в бархат кожи Антонио. Он приподнимался на локоть, глубже проводя свою дорожку из поцелуев, туда вот ближе, к ключицам, переходя плавными движениями по скулам вверх, находя там чужие губы. Манящие. Паганини едва успевал подставлять алые места под поцелуи, разворачиваясь на лопатках, обнимая того за плечи, давая ответы в виде миленьких вздохов, прикрывая вежды, прячась в омуте ляписа напротив. Уголки губ растягивались в довольной улыбке, когда профессор улыбался взаимно любым шумам, подбородок чужой приподнимая. Они продолжали лишь целоваться, переплетая пальцы на руках, искрами падая на лицо пряди, подбирая их. И почему-то Антонио решил, что стоит вот так вызывающе попросить партнера о большем, когда же Лючино через две секунды прервал поцелуй, хмуря свои брови. — Нет же... — Чего ты боишься? — Мне действительно дискомфортно, когда я представляю, что у меня... Там. — Вдруг тебе понравится? — Мне нечем сделать тебе приятно. Руками только. — Или я смогу сделать тебе приятно? Музыкант ехидно улыбнулся, показывая такое выражение лица, которое и описи не подлежит: оно было столь игриво, столь невообразимо. И если Лючино согласился бы на эту авантюру, то, кажется, он бы действительно получил непередаваемое удовольствие. Только было одно, что его держало за семью печатями от такого предложения. Больно уж не хотелось получать удовольствие от такого... Вернее, это же так непривычно. Он и будучи настоящим парнем никогда не соглашался на получение приятных эмоций таким образом, а тут видите-ли... Ну уж нет. День пятый. Понедельник. Под самый вечер, с сигаретой в зубах Дирузе остановился на пороге спальни, вновь рассматривая, как же привлекательно и соблазнительно выглядел музыкант. Если бы не это тело, ых! Он размышлял над прошлым днем, в особенности над диалогом между парой. И зная все аспекты их личной жизни, Лючино точно понимал, что привычка и животный инстинкт, все дела, бла-бла. Вы спросите, подождать неделю, не судьба? Не судьба, видимо. Когда вы от безделья привыкли каждый вечер поигрывать в свою любимую игру с выжившими и такими бездушными охотниками, то сможете ли вы отказаться от привычки не зайти сегодня, потому что... Потому что одеты в одежду древнего века, с париком и корсетом? Неудобно, конечно. Ученый закусил губу, подходя к шкафу, наверху которого покоилась себе спокойно пепельница. Далее пробираясь по матрасу, как настоящий кот, крадущийся к своему голубку... и бац! Книга, кою дочитал почти скрипач, оказалась где-то на другой стороне кровати, а Антонио в объятиях. И снова, снова эти поцелуи, долгие и томящие сцены, когда по чреву разогревается огромный лавовый вал из эмоций, именно там нарастает приятная тревога, тут же отзывающаяся ниже. Электрическое возбуждение уже прогуливалось во всех мышцах, когда Лючино вертел пясть около чужого паха, не во благо своего не было. Он разводил узоры по спальным штанам Паганини, обводя по контуру то, что там лежало. ( В какой-то момент автору стало очень плохо это писать. И теперь даже не стыдно. Наслаждаемся, юные господа читатели.) Его язык резво прогуливался по горячей плоти, продавливая легко металлическим шариком по венкам члена. Беря в рот верхнюю часть, круговыми движениями заглатывая. Осторожно руками помогая себе, профессор сначала не торопился, разлеживаясь меж ног скрипача, играючи и шаловливо щекоча языком нежную головку члена. Но с каждым мгновением темп ускорялся, и его распущенные волосы так мешали, что побудило Антонио подхватить непослушные пряди в свой кулак, поддерживая голову ученого. Все глубже и глубже заглатывая ствол, с непривычки мужчина едва кашляет, позволяя себе отстраниться от такого приятного занятия. Выслушивая красивые постанывания, да чудесные черты лица рассматривая. День шестой. Вторник. — Доверишься мне? Лежа под тонкой фигуркой скрипача, Дирузе уже более расслабленно, нежели минутами ранее, наблюдает за темными изумрудами. Его убедил спокойный и такой родной тон напарника. Позволив себе только-только расслабиться, мужчина тут же ощутил холод меж собственных ног, когда длинные пальцы, кои напоминали паучьи, кои были так ловки и страстны, коснулись того самого места, которое вспоминать и не хотелось. Не думайте, что ученый никогда не видел женских половых органов, он никогда с такими не жил. Тело в секунду загорелось адским пламенем, в животе начало не по-детски сводить органы, голова начала кружиться, и рот невольно выпустил вздох. Дабы его заглушить, дабы заглушить все эти непонятные ощущения, Дирузе вцепился в стан музыканта, шепча просьбу об аккуратности на ухо. Минуткой, а вернее десятью позже, пара совершала поступательные движения. ( Автор умер. Может однажды он подумает расписать это подробнее, в надежде, что редкий пейринг еще больше не возненавидят.) Тогда-то Антонио выгибался в спине, аккуратно вводя свое достоинство в такое открытое тельце... Он выглядел так же, как и обычно; это был вроде бы старый, тот же самый профессор, но что-то поменялось. Сейчас он лежал под скрипачом, получая, а не отдавая свою любовь. Это было столь странно для обоих. Но что же не сделает интерес? День седьмой. Среда. — Мы забудем это, ты понял? — Конечно. Мне больше нравится быть снизу. — Нет, Антонио. Это п*. — Конечно, п*. Пропал твой длинный член... — В форме рептилии тоже. — Два члена пропало!