Все жаворонки нынче вороны

Внутренний двор Багерлее, вымощенный тёмным, кое-где раскрошившимся от времени камнем, почти целиком был укрыт тенью массивных стен, и всё же глазам Ричарда свет показался слишком ярким — Ричард инстинктивно зажмурился, поднёс ладонь ко лбу. Быстрое движение, верно, насторожило капитана охраны — он шагнул вперёд, упирая узнику в спину дуло пистолета, обдавшее холодом даже сквозь колет и рубашку: — Без глупостей, Ваша Светлость. Дёрнетесь — стреляем сразу, предупреждать не будем. Ричард, разумеется, не ответил. Мелкий дворянчик, а то и вовсе выходец из простолюдинов не стоил даже насмешки, да и не хотелось тратить на перебранку драгоценные секунды, пока Ричарда вели к карете без окон. Хотелось чувствовать кожей прохладное прикосновение ветра, слышать слабое эхо собственных шагов. Заново различать цвета: ослепительной голубизны небо без единого облачка, каменная кладка, желтовато-бежевая под солнцем и тёмно-серая ниже, в тени, черно-белые солдатские мундиры, алая кайма плаща капитана. Руки Ричарду оставили свободными — он даже подивился, ожидая тяжёлых кандалов, в кровь стирающих кожу, или попросту верёвок. Впрочем, его с первого дня не сковывали и не связывали, не морили голодом и жаждой в камере, и охранники, пускай в большинстве своём неотёсанные невежи, всё же обращались к нему по титулу. Видно, хоть какие-то остатки представлений о Чести Оллару и его приближённым удалось сохранить. Перед Ричардом распахнули дверцу, он забрался внутрь. Почти ничего рассмотреть не удалось — дверца тут же захлопнулась, отсекая его от дневного света, и перед глазами разлилась зеленоватая муть. — Сюда, Ваша Светлость, — охранник подтолкнул его к сиденью. Ричард осторожно опустился. Было слишком тесно, чтобы вытянуть ноги или откинуться спиной, воздух казался спёртым, вязким. Если Ричарда не обманывала память, от Багерлее до здания судебной палаты было недалеко. Хорошо бы эта скверно поставленная мистерия закончилась как можно скорее. И дома, и в Лаик Ричард уделял мало внимания судебным процедурам — в конце концов, он никогда не собирался на службу по ведомству супрема, над законами пускай корпят те, кто, подобно Спруту или кузену Налю, не способны отличиться в военном искусстве. Впрочем, он помнил, что дворянин имеет право на суд равных, а дела в отношении представителей старейшей знати нередко разбирает сам король. Что ж, королевскому секретарю уже нашептал текст приговора Дорак. Из судебной палаты герцог Окделл отправится прямиком в Занху, не стоит даже надеяться на иной исход. Разве что эр Август сумеет вмешаться, помочь… Нет уж. Ричард и без того поставил эра Августа в опасное положение, Дорак наверняка попытается любым способом удалить его от двора, ссылаясь на его близость к герцогу Окделлу, преступнику. Ричард не сумел защитить ни эра Августа, ни Катари — хуже того, ненависть Ворона может теперь обратиться против матушки и сестёр, которые ни в чём не виновны, против Лараков… Как уберечь? И не в этом ли самая жестокая пытка? Не потому ли Ворон помешал ему выпить яд, а после даже не приказал истязать, вырывая имена сообщников? Дал герцогу Окделлу дожить до суда невредимым, и, перед тем, как отправить его на смерть, уничтожит всех, кто ему дорог. Ричард вдохнул глубже, выпрямляясь на сиденье, с силой отводя лопатки назад. Гадать о будущем не было смысла. Так или иначе, путь к Занхе не мог оказаться лёгким, и пройти его нужно было с честью. Карету перестало потряхивать — он не сразу это заметил. Дверца приоткрылась, ему велели выходить — и без церемоний ухватили под локоть, из ослепительного света опять вталкивая куда-то в темноту. Коридоры, лестницы, коптящие факелы по бокам, скользящие по стенам тени — Ричард пытался запомнить, как его ведут, но бросил почти сразу. Бежать он в любом случае не станет, Скалы не бегут. Ещё одна распахнувшаяся дверь — и Ричард вошёл в просторный, выложенный мрамором зал с высоким сводчатым потолком, будто в храме. Сквозь витражные окна его заливало солнце, зажигая разноцветные стёкла тёплыми огнями. Ричард скользнул по витражам взглядом, узнавая святого Бенедикта, покровителя правосудных государей, чванного Франциска Первого со сводом законов в руке, Эридани Самопожертвователя в окружении лиловоглазых чудовищ. Ричарда провели мимо стола, крытого тёмно-алым сукном — напротив ярусами поднимались скамьи, почти все уже занятые, и раскрытые настежь парадные двери впускали ещё больше народа. Пёстрый рой плащей, перьев, платьев, лент заволновался, загудел, стоило Ричарду переступить порог зала. «Вон он, вон, глядите, клятвопреступник!» Солдаты оттеснили Ричарда, закрывая своими спинами — то ли чтобы он не ринулся в толпу, то ли чтобы толпа до него не добралась. Его подвели к кованой решётке, за которой ему и предстояло смотреть на судилище. Железная пластина, лязгнув, приподнялась перед ним, и он шагнул вперёд, слыша, как она опускается вновь, как ключ с натугой проворачивается в замке. Что ж. В этой клетке, во всяком случае, было достаточно света и воздуха. Ричард сел на скамью, откидываясь на жёсткую спинку, прикрыл глаза. Ночью заснуть никак не удавалось, и сейчас голова была тяжёлой, в висках давило. Если его сморит сон прямо во время оглашения обвинения — выйдет забавно. Судьи наверняка разгневаются, а вот эр Рокэ посмеялся бы, ему по душе дерзость… Не надо. Не было никогда никакого эра Рокэ, смешливого, острого на язык, не упускавшего случая поддеть своего оруженосца — и представившего его к ордену Талигойской Розы. Был и есть Кэналлийский Ворон, растерзавший восстание, убивший Эгмонта Окделла — на линии, Леворукий и все его закатные твари, на линии, Ворон дрался честно, а он, Ричард, пытался бить исподтишка, и платит за это, и не будет конца плате, для предавших и отступившихся нет милосердия у Создателя… Ричард поднимает голову, обводит взглядом зал, стараясь не цепляться за тёмное пятно на передней скамье, у окна — и, разумеется, возвращается к нему. Герцог Алва, как всегда, в чёрном, на груди поблескивает сапфирами и ройями родовая цепь. Может, Ричарда обманывает зрение и память, но ему кажется, будто лицо Алвы бледнее обычного, и скулы заострились, резче, жёстче стала линия носа. Зачем же он пришёл, думает Ричард, и внутренности словно сжимает крепкий кулак, медленно, неотвратимо. Отчего-то он был почти уверен, что Алва легко переступит через правила и законы, как делал всегда, и не станет смотреть, как судят того, кто пытался его отравить. Надиктует показания какому-нибудь секретарю — и помчится на очередную войну, или к морю, в Алвасете, или в особняк Марианны. Однако Алва здесь, сидит рядом с упитанным щёголем в кружевах и бриллиантах и что-то говорит ему с лёгкой усмешкой. А тот охотно отвечает, смеясь, поворачивается к решётке, рассматривая Ричарда, будто диковинного зверя, и вновь обращается к Алве. Алва на Ричарда не смотрит. Отвести взгляд, отвернуться, глядеть на витражных тварей, оскаливших клыки. Эридани не выбраться, они не спешат, подходят ближе, тянут носами, чувствуя запах живой плоти, предвкушая тёплую густую кровь… — Господин герцог, — грузная фигура тяжело отодвигает кресло возле решётки, тяжело опускается. — А, мэтр… — роняет Ричард, имя адвоката он не запоминал. Он вообще не просил об адвокате, тот явился сам, шурша свитками, шумно и с присвистом дыша после подъёма по лестнице. Ричард ему сразу сказал, что, прежде всего, защищаться не намерен, и к тому же у него нет денег платить за услуги, а обременять свою семью ещё и этой тяжестью он не станет. На что адвокат коротко улыбнулся и объяснил, что всякому подсудимому благородного происхождения корона предоставляет защитника, она же и оплачивает его работу. «А касаемо того, что у вас нет надобности в моих услугах, монсеньор — так ведь я поперёк вашей воли делать ничего не стану, а нужда мало ли какая возникнет. Письмецо кому-нибудь передать, или принести что-то… Рассудите сами. Отказаться вы всегда вправе». Разумеется, Ричард ни на минуту не подумал, что мог бы доверить пронырливому стряпчему, которому платит казна Оллара, хоть что-то значимое. Но отказаться он всё-таки не решился: в конце концов, другой связи с внешним миром у него не было. И с адвокатом можно было хотя бы переговорить — хоть о погоде, хоть о преимуществах морисков в сравнении с линарцами, и слышать чужой голос, сипловатый, слегка гнусавящий, вместо тишины или собственного бормотания. — Как ваш настрой, господин герцог? — мэтр слегка улыбается, а глаза смотрят цепко, внимательно. — По-прежнему не желаете, чтобы я вмешивался в ход процесса? Ричард мотает головой. — Не вижу смысла затягивать. — Что ж, понимаю. Но в любом случае, убеждён, что разбирательство займёт не меньше недели. Прокурор затребовал вызвать нескольких свидетелей, не все ещё успели прибыть в Олларию. — Свидетели? — Ричард хмурится. — А нельзя обойтись вообще без них? Я же признал вину. — То, о чём вы говорите, называется упрощённой процедурой судопроизводства, — мэтр кивает, будто наставник в Лаик, обрадованный интересом унара к теме урока. — Она нередко применяется судом, когда рассматриваются дела о мелких кражах, мошенничестве, побоях. Но наказанием за преступление, в котором обвиняют вас, является казнь, притом жестокая, — он слегка понижает голос. — Потому суд обязан изучить все обстоятельства дела, дабы не допустить прискорбной ошибки. Ричард сухо усмехается: в его случае ошибка уж точно исключена. — А кого вызвал прокурор? — Ваших родственников — графа Ларака, виконта Лара. Графа Штанцлера. Герцог Алва, полагаю, тоже будет давать показания. — У эра Августа слабое сердце, — Ричард хмурится вновь, — могли бы хоть его оставить в покое… — Боюсь, это невозможно, прокурор весьма настаивал на его допросе. Господин герцог, — мэтр наклоняется ближе, — граф Ларак будет в столице через день-другой. Возможно, вы бы хотели ему что-то передать? Ричард задумывается. Благословить Наля на брак с Айри? Попросить прощения у матушки? Они дурно расстались, он ранил её жестокими словами — что-то скажет она теперь, узнав, что он всё-таки пытался убить Ворона… — Прошу всех встать, — звучный глубокий голос прокатывается по залу, — заседание Высокого Суда королевства Талиг объявляется открытым! Мэтр поспешно поднимается, под мантией выпирает немаленький живот. Ричард смотрит на прокурора, торопливо занимающего своё место — высокого, осанистого, с узнаваемо-хищными чертами. К своим местам за красным сукном направляются судьи в высоких колпаках и чёрных мантиях с серебряной вышивкой. Того, что с краю, со снуло-блеклым лицом, узнать нетрудно, это Вальтер Придд, супрем. Рядом с ним невысокий светловолосый мужчина с округлым лицом и живыми, чуть прищуренными глазами — Ричард не сразу вспоминает графа Рокслея. Рыжеволосый Манрик — конечно, как же без навозников — и безукоризненно-изящный, сосредоточенный Лионель Савиньяк, сейчас его невозможно перепутать с братом-близнецом. Ричарду немного жаль, что среди судей нет братьев королевы — но, может, это и к лучшему. Его всё равно никому не вытащить, а Катари не стоит терзаться понапрасну. Ей сейчас нужно думать о себе, о том, как спастись из паутины, сплетённой Дораком… Задумавшись о Катари, Ричард пропускает мимо ушей торжественную речь председательствующего и едва не вздрагивает, поняв, что его о чём-то спрашивают. Оказалось — доверяет ли он составу суда. Ричард поднимается, чувствуя на себе взгляды десятков пар глаз, обжигающие, покалывающие. Роняет «мне всё равно» и вновь садится. К адвокату не поворачивается: наверняка тот недоволен, считает, что к суду надо проявлять большее почтение. Имеются ли у подсудимого какие-либо ходатайства или заявления перед началом разбирательства? Нет, откуда же. — В таком случае, — изрекает Вальтер Придд, — прошу господина прокурора огласить обвинение. Прокурор поднимается медленно, пальцы в крупных, тяжёлых перстнях разворачивают свиток. Знакомый прищур, знакомая стать — Эстебан наверняка подражал своему отцу, стоя перед Арамоной, с небрежно-покровительственным видом отвечая урок. Эстебан умер быстро на камнях Нохи, герцогу Окделлу умирать долго, он читает это обещание в блестящих глазах обвинителя, в хватке пальцев, спускающихся вниз по бумаге. Обвинитель говорит, говорит, слова сыплются мелкими камушками, царапая. Публика, как видно, начинает скучать — напряжённая тишина сменяется перешёптываниями, шорохами, вздохами. Молва по столице разносится быстро — похоже, практически всем уже известно, что же сотворил герцог Окделл, и мало кто вслушивается в обвинительную речь. Щёголь на передней скамье уж точно не вслушивается, ему куда интереснее развлекать разговором герцога Алву, а тот не обрывает говоруна. Всё так же сидит, расслабленно откинувшись, положив локоть на спинку скамьи, синие глаза рассматривают лепнину на потолке. — На основании изложенного, — Колиньяр с натугой прочищает горло, отпивает из стакана, и зал затихает, предчувствуя, наконец, нечто занятное. — Герцог Ричард Окделл обвиняется в отступлении от клятвы оруженосца и предательстве интересов своего господина. Кроме того, герцог Окделл обвиняется в посягательстве на жизнь герцога Алвы. Я прошу Высокий Суд признать герцога Окделла виновным и приговорить его к смертной казни путём четвертования — как убийцу и клятвопреступника. По скамьям пробегает взволнованный ропот, какая-то дама громко ахает — скорее восхищённо, нежели испуганно. Председательствующий звонит в колокольчик, призывая к тишине. — Вы несколько увлеклись, господин прокурор, — роняет Придд, — по поводу меры наказания следует высказываться уже после исследования доказательств, в судебных прениях. Герцог Окделл, — светлые, чуть навыкате глаза смотрят Ричарду в лицо, — вы признаёте свою вину? Ричард встаёт, заводит руки за спину, ладонь накрывает запястье. — Признаю. — В полном объёме? — Да. — Следует говорить «да, Высокий Суд». Желаете ли вы давать показания? — Нет… Высокий Суд. — В таком случае, суд считает возможным перейти к исследованию… Герцог? — Придд слегка сводит брови, поворачиваясь к Алве, поднявшему руку. — Вы желаете что-то сказать? — Да, Высокий Суд, — Алва поднимается, тонкие губы трогает едва уловимая усмешка. — Касаемо одного из предъявленных обвинений. Возможно, некоторые из вас, господа, — он обводит зал задумчивым взглядом, — помнят день святого Фабиана в прошлом году. Как ни странно, несмотря на высокое происхождение и приемлемые результаты обучения в Лаик, желающих сделать герцога Окделла своим оруженосцем отчего-то не находилось. Между тем, мне показалось, что этот достойный юноша прямо-таки жаждёт служить Талигу и его королю, — вновь усмешка, на сей раз отчётливая. — И я решил предоставить ему такую возможность. В первый же день службы молодого Окделла я донёс до его сведения, что считаю его клятву формальностью. Я не считал себя связанным обязанностями эра, равно как и его — связанным обязанностями оруженосца. А раз так, то и наказывать здесь не за что. Я прошу снять обвинение в части нарушении клятвы и предательства интересов господина. Алва садится, вновь откидываясь на спинку скамьи, а Ричард сидит замерший, оцепеневший, будто к его ногам только что рухнуло пушечное ядро. Пульс колотится быстро-быстро, отдаваясь в затылок. В ушах шумит. Что же это… как же это? Алва только что ещё раз, при всех, объявил, что Ричард никогда не был ему нужен, что он даже и оруженосцем его не считал? Для Алвы ничего не значит даже то, что Ричард пытался его отравить? Или… — Господин герцог? — адвокат наклоняется совсем близко, к самым прутьям решётки. — Попросить о перерыве? Вы очень бледны. — Нет, — Ричард глубоко вдыхает, старается вслушаться в гул голосов, — нет, всё в порядке. — Но позвольте, — Колиньяр меж тем горячится за своим столом, — разве Окделл фактически не являлся вашим оруженосцем? Вы брали его с собой на войну, таскали по злачным местам Олларии, вы… вы дрались на дуэли, защищая его! — Кодекс Франциска требует от любого дворянина поддержать на дуэли сторону, находящуюся в заведомо более слабом положении, — роняет Алва. — Или, на ваш взгляд, один против семерых — равная расстановка сил? А что касаемо войны и злачных мест — я для того и оставил Окделла при себе, чтобы он имел возможность повидать жизнь. Иначе какой вообще во всём этом смысл… — Суд услышал ваши доводы, герцог Алва, — Придд хмурится. — У суда вопрос к герцогу Окделлу. Герцог, ваш эр действительно говорил вам, что считает вашу клятву формальностью? Ричард молчит долго, пытаясь собраться с мыслями, унять отчаянно колотящееся сердце. — Эр Рокэ… герцог Алва говорил, что он мне не эр и что я просто живу в его доме, — к щекам приливает жар не то стыда, не то злости. — Но я не думаю, что это освобождает меня от клятвы. — То есть вы признаёте, что клятва имела силу — и вы её нарушили? — Колиньяр подаётся вперёд. Адвокат проворно поднимается на ноги: — Герцог Окделл, я прошу вас повременить с ответом. Высокий Суд, я полагаю, господин прокурор вводит моего подзащитного в заблуждение, смешивая юридическое значение клятвы и его личное, моральное отношение к ней. — Вопрос снимается, — Придд поджимает губы. — Герцог Окделл, освобождал ли вас эр от клятвы официально? Я имею в виду, до отравления. — Нет, Высокий Суд. И после тоже не освобождал. Забыл? Не придал значения? — С позволения господина супрема, я бы хотел задать вопрос, — негромко произносит Рокслей. — Герцог Окделл, как вы полагаете, герцог Алва исполнял обязанности эра в отношении вас? Или вы скорее просто жили под одной крышей, как знакомые или сослуживцы, каждый своей жизнью? — Ну… герцог Алва учил меня фехтовать, и драться, и подарил мне лошадь… двух лошадей, — Ричард сглатывает, прижимает ладонь к влажному лбу. — Я не знаю, что такое «обязанности эра». Нам про это не говорили. Мы даём клятву — и хоть немного понятно, что нам нужно делать, чего от нас ждут. А эр клятву не даёт. И, выходит, если с оруженосцем что-то случится, эра об этом никто не спросит. Эр Рокэ спас меня, когда я дрался против семерых, а эр Эстебана… — Ричард умолкает, ошалело встряхивает головой. — Высокий Суд услышал вас, — всё так же негромко произносит Рокслей. — Можете сесть. — У Высоких Судей есть ещё вопросы? — Нет, господин супрем, — Манрик хмурится, — на мой взгляд, всё ясно. Формального освобождения от клятвы не было, и причины снимать обвинение я не вижу. — А я бы сказал, что содержание в данном случае важнее формы, — роняет Савиньяк. — Впрочем, я бы спросил герцога Алву, на кой ему понадобилось рисковать своим конём, заслоняя оруженосца от пули, если уж он считал клятву пустяком. Но это вопрос скорее приятельский, нежели судейский — потому я воздержусь. — Суд удаляется на совещание. В судебном заседании объявляется перерыв до десяти часов завтрашнего дня. Прошу всех встать. Все кругом поднимаются со стуком и шорохом, поднимается и Ричард. Перед глазами у него не объёмистая фигура адвоката, не раскрасневшееся от злости лицо Колиньяра — он всё видит, как Моро тяжело валится на мостовую, как Рокэ склоняется над ним. «Я взял его себе жеребёнком — его хотели убить, чтобы из него не вырос убийца…» Ричард идёт за солдатами следом, не разбирая, куда.