Надписи на стенах — по кускам все мои откровенья
Каждая вещь хранит в себе воспоминания. События смешиваются, теряются между строчек и остаются сквозь века и измерения. Когда-нибудь Танос щёлкнет пальцами, и часть нас превратится в пыль, но предметы останутся терпеливо хранить царапины, отпечатки пальцев и, самое важное, — события прошлого. Потрепанная стена на заднем дворе старшей школы исключением не становится. Она на себе претерпела десятки эмоциональных срывов, сотни извинений и миллиарды глупых заметок о том, кто и когда был здесь. Все записи на стенах не пересчитать, да и кому это нужно, если это просто секрет, умноженный на сантиметры тишины? Ведь по ту сторону это просто тишина в бесконечном своем отражении. Убивающая, удушающая. И уничтожающая надежду в хлебные крошки. Алисе в зазеркалье нравилось, Сонхва здесь — не очень. Здесь сухой воздух, ночь длится дольше дня и бесконечно пыльно. Он ненавидит пыль. Ненавидит разрушенные дома, сломанное время и свою жизнь. Это просто изнанка Вселенной, куда отбрасывает всех, кто надежду давно потерял. В его сердце она еще угольком маленьким тлеет — Сонхва прикрывает уставшие глаза и в мысленно надеется, что переживет еще день и не сойдет с ума. С каждым днем он от спасения все дальше, город все больше рушится, подобно теории разбитых окон. Это невыносимо. В этом мире от стены осталась пара кирпичей. Но Сонхва все равно приходит сюда каждый вечер, когда тишина в голове сменяется на жужжащий шум. Когда от мыслей убегать уже невозможно, они все равно за каждым углом, в каждом сломанном, неизвестном прохожем. И молчаливый остаток здания единственная вещь, что стабильной остаётся, на что можно покричать и тихо поплакать, прислонившись спиной. Он пишет что-то пляшущими буквами, в странной просьбе вытащить его отсюда. Подкинуть дров в угасающий костер надежды. Но его слова слышит космос, а значит больше никто. Но что-то меняется в очередной день, когда он приходит к стене в тысячный раз с момента, как здесь оказался. Все те же серые пейзажи, все тот же разрушенный смертью город. Но на стене остается ровным почерком — не его совершенно — «уживанен ьчерог». И это напоминает чёртов выстрел в голову. Задом наперёд в Зазеркалье не пишется, даже когда разум окончательно теряется. Потому что мир Кима раскрашен яркими фломастерами ребенка. Он целый, дышащий и живой. Там цветы не умирают под ногами тяжелых ботинок. Школьники маркерами на еще целой, не разбитой в хлам стене пишут, как прошёл день. Хонджун таким не страдает обычно-можно творческий потенциал в другое русло направить, в памяти чьей-то остаться навечно чем-то прекрасным. Он скрещивает руки на груди и морщится от раздражающего запаха сигаретного дыма. Этот запах въедливый и горький. Хонджун вырывает маркер из чужих рук и делает первую запись за все годы обучения — «ненавижу горечь»Мой огонь не гаснет, он пока еще горит
Говорят, что спасение утопающих-дело рук самих утопающих. Но что, если тонешь ты в самом себе? Гуляя в пустоте, заблудиться слишком просто, поэтому иногда нужен лишь огонек надежды, к которому летишь светлячком отчаянным, пока не пробьешь лампочку своим лбом. Для Сонхва этот тихий огонек-мальчик по ту сторону стены. У него красивый почерк, немного уставшая буква «б» и множество мыслей в голове. Они знакомятся шаг за шагом, и эта туманность Сонхва пугает поначалу. Он вслепую движется, пытается сквозь буквы почувствовать Хонджуна из настоящего мира. Хонджун хаотичен. Он похож на самую запоминающуюся эмоцию, легкое дуновение ветерка, и энергия жизни ощущается даже сквозь обрывистые слова и крылатые выражения. Полная противоположность тому, что вокруг происходит, но Сонхва к мраку за спиной привык. Так оба мира устроены, люди привыкают ко всему, даже если это им жизни стоит. В этом даже было что-то любопытное-знать, что где-то у кого-то жизнь есть, она тянется, как мороженное под солнцем, ощущается чем-то обыденным, скучным. Пак бы к этой обыденности вернулся с удовольствием, к этому привычному для каждого быту: каждый день идти по улицам, знакомым с детства. Ему бы засыпать за конспектами, звезды считать на темном небе и не думать, какой день последним окажется. ёХонджун о Зазеркалье узнает между строчек, чужой рукой написанных. От испуганного «ыт адварп ьсᴇдз?» до робкого и честного «я юувтсвуч ябес омисонывен». И это опыт странный — желать помочь кому-то, кого не видел никогда, кого лишь сознание рисует с каждым новым сломленным словом. Ким перед стеной сидит вечерами, когда никого вокруг нет и школа пустая уже — рассказывает, как прошёл день, как бесит солнце, ослепляющее и глупые прохожие, снующие уныло по тротуару. Ким Хонджун отвлекающий в своих ярких эмоциях и Сонхва это нравится. Цепляться за границу между мирами, за дуновение ветерка. Парень из настоящего мира рисует маленькие рисунки в самых темных уголках стены и губы Сонхва трогает улыбка впервые за несколько лет пустоты в бьющемся на рефлексе сердце. Хонджуну сложности всегда были по душе. Очередная загадка исключением не становится — ему Сонхва хочется вытащить из мира, где солнце не греет совершенно. Это почти что становится идеей фикс, когда все мысли вдруг оказываются между незаконченных строчек, теряются в заглавных буквах. Хонджун думает, что все было бы проще, имей он возможность путешествовать между настоящим миром и Зазеркальем. Но в нем слишком много света, чтобы однажды оказаться в забытом Вселенной месте. Он быстро пишет «я хочуТолько краска на стене не должна быть покрыта фальшью Запомните, пронесите на громкости, на репите
В Зазеркалье солнце лишь условность, позволяющая не путать день и ночь так отчаянно. Хонджун на парня смотрит настороженно, с интересом в глубине карих глаз. Боится сделать лишний шаг в сторону незнакомца напротив, известного по тихим словам, высеченным на стене. У Сонхва кожа в рассвете отливает золотом, черные волосы взлохмачены и во взгляде скользит робкое узнавание. Так происходит, когда реальность сталкивается с воображением, за которое хватался, словно Тесей за нить. ㅤ— Привет, — слетает как-то глухо и разбивается о мягкую улыбку напротив. Сонхва кажется, что он разговаривать разучился за столько лет молчания вокруг. И все сказанное сейчас похоже больше на иллюзию, сказку. Счастливый сон, в котором и остается искать спасение. Но мальчик по ту сторону мыслей вдруг оказывается более реальным, чем Зазеркалье, чем чувство потерянности и даже сам Пак. К нему бы сейчас прикоснуться, почувствовать тепло чужой кожи и самого себя убедить, что не выдумал, не воссоздал из тех самых падающих букв. Застывшая в воздухе тишина не кажется такой давящей, как та, к которой оба привыкли. Они любопытными воробьями друг на друга смотрят, робко переминаясь с ноги на ногу. — Ты так похож на рисунки, что оставлял мне. Потому что адресат всегда был один. Ждущий пустыми вечерами перед стеной, подтянув к себе костлявые колени. Угольки внутри глаз зажигались постепенно, не веря собственной удаче и странному стечению обстоятельств. Сонхва помнит каждую букву, каждое уставшее слово и рассказ, маленьким почерком поведанный. Хонджун напротив так сильно похож на свои мысли, на пляшущих человечков из темных углов стены. Синхронно руки поднимаются вверх, но тут же незаметно возвращаются на свое место, спрятавшись за спиной. Им вроде не двенадцать уже давно, но это волнительно, как после долгой разлуки возвращаться в место, что было когда-то домом. Для Сонхва так отчасти и есть — он слишком давно потерян был во сне и ждал, пока загорится пламя в груди, заставляющее к свету стремиться. Джун же себя чувствует странно, словно книгу читает, но сам не участвует в происходящем. Потому что люди из воздуха появляться не должны, потому что параллельных миров не существует и это просто очередная задача, которую нужно решить. Но иногда даже самая фундаментальная уверенность дает трещину. — Почему именно ты ключ ко всему? Этот вопрос вырывает из мыслей и заставляет карие глаза с любопытством сощуриться. Он лишь формальный, в попытке еще раз услышать чужие интонации. У Сонхва голос теплый, обманчиво мягкий, с легкой хрипотцой. — Хотел бы я знать, — Ким пожимает плечами, — но замок весьма красивый. Эта нелепая фраза заставляет парней прыснуть от смеха. Как бы страшно ни было, они все еще лишь пара молодых ребят, которые ищут спасения и спокойствия. Они лишь стремятся зажечь фонарики внутри себя, подкидывая дрова в тлеющий костер. И если двум мирам суждено столкнуться, они сделают все возможное, чтобы задержаться вместе подольше. Запомнить миг, в котором очутились — с лучами уходящего солнца, путающихся в волосах, со щебетанием птиц и шумом дороги где-то вдалеке. Каждый из них хоть однажды позволял себе глупую шалость — представлять, что за человек находится по ту сторону. Эта глупая и наивная игра, в которой нет победителя, потому что фантазии у них о разном, а истина убегает, подобно испуганному кролику. Пак искал эту энергию жизни сквозь строчки и недописанные мысли, Ким же бродил в поисках спокойствия, безмятежного, как море. Хонджун не сдерживается первым — инстинктивно касается черных волос в попытке пригладить. Удивленно выдыхает, когда между пальцев скользят мягкие прядки, совершенно не пострадавшие от удушливого воздуха Зазеркалья. Касания — вещь, по которой Сонхва скучал больше всего. Но об этом не задумываешься, пока не столкнешься впервые. Тело стрункой напрягается, но тут же расслабляется под нежными прикосновениями. Робкими, извиняющимися. В хонджуновских глазах — честность, немые обещания, данные самому себе. В его руках — доверие, просьба. У них общая, пополам поделенная вера. В то иллюзорное «все будет хорошо», но они не представляют, как к этому «хорошо» вернуться. Как себя по дороге не потерять. Сонхва ведь уже терялся, ему возвращаться страшно. Страшно застрять где-то между. — Я хочу помочь тебе, — теперь слова вслух произносятся, будто клятвой сковывают. Тебя ведь об этом никто не просит, мальчик по ту сторону. Это по-детски даже — пытаться обуздать мир, который неизвестен тебе. В котором ты сам бы никогда оказаться не хотел, но так стремишься вытащить другого. — Я знаю. Это стало таким естественным в неуловимую секунду. Сидеть, глядя друг другу в глаза. Опершись о стену, исписанную чужим почерком, где знакомые буквы теряются в хаосе незнакомых мыслей и имен. Стало таким естественным улыбаться и не думать о том, что дальше будет. Что завтра на экране телефона промелькнет дурное четвертое число и у Хонджуна впереди три долгих месяца на миллиард идей, как вытащить Сонхва из Зазеркалья. И у Пака бесконечные месяцы одиночества, холода и воспоминаний о въедливом в память смехе и теплом взгляде. Взгляде, обещающим найти к нему дорогу. Но сейчас здесь есть только ветер, разносящий по улице запах уходящей зимы и шепот двух парней, находящихся вместе. Так ли важно, что происходит за пределами или будет происходить позже? У Сонхва всего пять минут на то, чтобы сказать все, о чем он думает сейчас. И это короткий миг между прощанием и обещанием. Хонджун аккуратно касается подбородка, теряясь в темных глаза. Эта ночь в мыслях парня напротив поглощает в себя без права вернуться. — Я обещаю сделать все, чтобы ты вернулся ко мне.Когда я сгину, пропадёт пульс в моих венах Запишите стихи мелом, как надписи на стенах
У всего есть физическая сторона. У ощущений, страхов, мыслей — они разные, необъяснимые ничем иным, кроме человеческого чутья. Страх хватает холодными ладонями за горло, дергает за ниточки нервных окончаний. Заставляет бесконечно думать, думать, думать и душит надежду. «Все будет хорошо» тонет в мыслях об одиночестве, в удушливом запахе гари и облаке пыли, что с каждым днем казалось Сонхва все более и более плотным. Это были три месяца холодного ада, пустоты и разочарования. Потому что вера утекала, словно песок сквозь пальцы. У него старой пленкой перед глазами воспоминания, за которые он хватается ночью, съежившись от чувства потерянности. Воспоминания заставляют двигаться дальше, заставляют дышать чуть легче — третье марта это дата, которую он выбивает в памяти как самое чистое и прекрасное мгновение. Мгновение, потому что часы, дни, минуты — этого так мало, в рамках Вселенных — всего лишь секунда, всего лишь вдох. Пак вывод на стене ровное «надежда живет пожаром» и приходит к ней, когда перестает ждать. Ведь Зазеркалье имеет привычку водить тебя за нос, чтобы сломать окончательно. Это бескрайнее поле с редкими остатками строений, но в тоже время коварный лабиринт, затягивающий все дальше от выхода. Сонхва в нем теряется, подобно маленькой мышке, где заветный сыр — стена, за которой Хонджун ждет терпеливо. Как жаль, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Зазеркалье рушится. На осколки с каждым днем все сильнее. Люди, которые здесь и без того больше на роботов походили, теперь совсем безумными становятся — кричат от боли, кусают сломанные запястья и в потерявших рассудок глазах лишь одно остается неизменным — ожидание, когда придет конец. Это просто душевная тюрьма в Богом забытом месте. Сонхва кажется, что он один здесь продолжает оставаться в здравом рассудке. Потому что на той стороне все еще тот, кто всегда ему ответит. До Хонджуна доходят лишь пара обрывистых фраз, на которые уставшие ладони Пака еще способны — «я верю тебе» одна из них. Из самых искренних, самых испуганных и откровенных. И это как последний вдох перед шагом во тьму, перед самым долгим падением. Они оба сейчас — загнанные в угол зверьки, отчаянно хватаются лапками за надежду. Испуганные, не спавшие ночами, о чем говорят синяки под глазами, потому что Ким спасение ищет в каждой строчке, в каждой теории и никому неизвестной книге, а Пак боится спасения не найти, остаться пыльным воспоминаниям, образом в чужой голове и снах. Воспоминанием о том, к кому когда-то был привязан. И это теплое касание чувств. Хонджун пальцами проводит по стене — думает о волосах цвета воронова крыла, о темных глазах и уставшем голосе. И кажется, что расстояния не существует, измерений каких-то и прочих «но», существует лишь он и бесконечный поток мыслей, паззлов из немногочисленных общих моментов. Им бы успеть встретиться, сдержать бы обещание и удержать эту одинокую весну на месте. Ким старается напомнить о себе, поймать, ему лишь нужно верить, лишь не прекращать быть светом и ориентиром в том пыльном Зазеркалье. — Пожалуйста, почувствуй меня, — шепчет едва различимо. ㅤЕго шепот тонет в закате Сеула. В шуме машин где-то за школой, в скрипе закрывающихся дверей, в сбивчивом дыхании людей. Его шепот тонет в повседневности, но жизнь кончается где-то по ту сторону. — Я жду тебя, вернись, пожалуйста. «Пожалуйста» в голове Сонхва мелькает вспышкой. Тем самым обращением, которое звучало в голове последние несколько месяцев. Мальчик по ту сторону — маяк после долгого пути, он тепло и дом, рука об руку через тьму. Но этот маяк теряется в дыму пустоты вокруг. Безнадежно пробивается сквозь плотный туман, слабым отблеском по земле. Паку не нужно видеть — он и без этого чувствует теплоту прикосновений на своих щеках. Но как бы он ни бежал по дороге из ям и оставленных надежд — это всегда будет слишком медленно. Потому что ноги подворачиваются, а дыхание сбивается. За тонкими плечами — ветер холодный, безжизненный. Поворот за поворотом сменяется, и мир вокруг сужается до одной точки — беги, беги, беги и просто смотри вперед — в глаза Джуна, что стоит с протянутой рукой где-то за миллиарды световых лет отсюда. Это чертов лабиринт, и Сонхва иногда про это забывает. Он влетает в стену, бьется об нее хрупкими плечами и со злостью кричит. Ему страшнее, чем еще час назад, чем вчера и будет завтра. — Я должен найти дорогу. Останешься на месте — исчезнешь навсегда. Простая истина, но Сонхва быстрее времени быть не может, секунды неумолимы в своей скорости. Разворачивается и бежит опять, прочь отсюда и вперед к спасению. «Пожалуйста, Хонджун, дай мне знать, что ты все еще здесь» — мысль, что горит ярким пламенем в голове. Пак надеется, что она до адресата долетит, на ощущении, на покалывании где-то в области сердца. «Я здесь» появляется на запястье совершенно в тот же миг — вместо стены теперь душа. Одна пополам, они ведь пропустили то мгновение, когда друг с другом связали себя. Когда один человек весь мир с ног на голову перевернул и позволил впитаться в вены, в клеточку мозга каждую. Они не отражения больше — противоположности вдруг становятся продолжением. Падать больно. Коленями о камни продрогшей земли, царапая ладони и злясь на собственное бессилие. У бессилия запах крови и пота, физически оно болезненное, почти не ощутимое, потому что ощущения просто в один миг исчезают. Сонхва чувствует холод отсутствия, духоту пустоты. Он чувствует, как рушится мир позади. Мир, в котором он выживать привык, но тот, который его могилой станет. У разрушения касания обжигающие. — Прости, мальчик по ту сторону, я не успел. Стена ведь прямо перед глазами. На ней тот самый пляшущий почерк, такие узнаваемые рисунки в уголках. И тот самый Хонджун с яркой улыбкой прямо перед глазами — дотянись и прикоснешься до мягких волос. Но у Сонхва дрожащие пальцы и тяжелые ноги. — Ты сделал, кажется, все, что мог. Он касается стены, зеркально ладони Джуна по ту сторону. И родные рук рисуют узор на длинных пальцах, такое необходимое тепло. Эта важная, недостающая для Сонхва деталь. А затем мир вокруг погружается во тьму, и парень растворяется в прощании.Надписи на стенах — по кускам все мои откровенья
Но тьма вспыхивает не только перед глазами Сонхва. Хонджун мешком перед стеной падает, скользя ладонью вниз. В один миг то теплое чувство, что в сердце горело, рушится на миллиард осколков. Его словно пробивает насквозь электрическим разрядом, от этого сводит скулы и хочется завыть, закричать и бить в эту чертову стену руками. Он выводит дрожащее «вернись», стирая слезы, застилающие уставшие глаза. А следом виноватое «прости». — Что с тобой? Почему я перестаю чувствовать тебя? У сожаления привкус соленый. Это слезы, не вымолвленный крик и боль. Это извинения, которые никто и никогда не услышит, потому что некому. Сожаление сдавливает тебя петлей, душит и шепчет «ты мог, но не сделал». На стене появляется исчезающее «СонхваСонхваСонхва» в каждом сантиметре, в каждом углу. Поверх тех молчаливых слов, поверх прощаний и веры. Абсолютно потерянное «не забывай» и глупое «твоя вина». И Зазеркалье дарует свободу — стирает воспоминания и обещания. Но что, если забывать не хочется? Время неумолимо, об этом помнить важно. И важно не забывать тепло, которое дарил человек. Хонджун не хочет этого, чтобы ни случилось, где бы он ни оступился. Это должно иметь значение, так или иначе. Должно иметь значение, что Сонхва существовал когда-то и сейчас продолжает где-то существовать. Что они встретились, хонджуновское обещание ведь тоже ветром унесено быть не должно. Случайно ничего не происходит, мир так не устроен. Он устроен как набор совпадений, похожих на судьбу. Если ты любил когда-то, если вы связаны были, это не исчезает просто так — последствиями вбивается под кожу, в линию жизни вплетается. — Не дай мне забыть, Пак Сонхва!***
— Сонхва? Красивое имя, — подмечает парень, спрятав нос в черный шарф. Декабрь выдался холодным. Зимой школьники редко гуляют возле стены, потому что никому не хочется слечь с бронхитом. Однако даже такое страшное слово Хонджуна не останавливает совершенно — дрожащие даже в перчатках пальцы неощутимо скользят по буквам. Это имя отзывается болью в сердце, звуками чьего-то смеха. Хочется пальцами сжать виски, выбросить из головы эти кусочки чужих эмоций, но вот уже полгода Кима это душит. Это точно его почерк, но также ему вторит кто-то другой. Обрывки, в конечном счете, ничего не дают, как бы ни пытался Джун их собрать — они не дают нужных ответов, а стоит начать вспоминать, как болит голова и чувство вины становится практически физическим — шрамами на костяшках остается. «Я хочу помочь тебе» — кому? И кто верил его обещаниям и словам, несмотря на пустоту в собственном сердце? Это словно потерять частичку себя, но каждую ночь с криком просыпаться, потому что из тебя выдирают внутренности, душат. Ему пришлось заплатить за потерю воспоминаний, но он словно никогда и не хотел забывать. — Почему меня магнитом тянет к этому месту? Хонджуну снятся странные сны — ему снятся фонарики и холодная пустота. Бегущий на свет парень и чужие глаза, смотрящие с надеждой и уверенностью в нем. Снятся объятия, которых никогда не будет. Он никогда не видит лица, но чувствует иллюзорное тепло. Чувствует необходимость поймать перед столкновением с болью этого мира. Но кто это? За кем ему бежать бесполезно, ведь поймать не сможет никогда? В последний раз взглянув на бессмысленные надписи на стене, парень разворачивается и намеревается уходить, но его взгляд случайно натыкается на осколок стекла. Необычной формы, блестящий под лучами зимнего солнца. Но больше всего в глазах отражается силуэт — кусочек темных волос, похожих на крылья ворона. Хонджун жмурит глаза и хватается за голову: — Я помню. Помнит нежное «мальчик по ту сторону», касания рук и обещание спасти. Помнит, как проплакал возле стены в тот день, помнит жаркий июнь и последнее «я здесь». Помнит, как важно верить и не давать потухнуть огонькам внутри себя. Он чувствует то фантомное тепло, когда Сонхва к ладони прижимался. И так наивно хочет вернуться. И нет ничего невозможного, пока есть тот, кто тебя ждет. Он сжимает осколок в руках, но тот не режет совершенно. Сжимает и думает, представляет, и воображение услужливо помогает в этом. Но это больше не то разрушенное Зазеркалье — это новый мир, коридор между «тогда» и «здесь». Потому что в тот день Сонхва не мог просто исчезнуть. — Ты должен вернуться ко мне. «Прошу, вернись» — не просьба, молитва. В ней вся вина, все сожаление содержится. И миллиард эмоций, что выход не находят. Привязанность, клятва и тоска. Все это в одном силуэте. Все это в Хонджуне для Сонхва. — Я здесь. И теплые руки обвивают дрожащее от холода и отчаяния тело. Прижимают к себе крепко и дают ответное обещание никогда не отпускать. — Я здесь, Хонджун. Я нашел дорогу к тебе. Сквозь тьму и забвение. Разрушенные города и забытые обещания. Луч надежды, что пробивается через Зазеркалье, кошмары и разбитые сердца. Долгий путь к голосу, что стал домом. К мальчику, который грел даже тогда, когда холод вокруг сковывал и мешал двигаться, думать и дышать. Объятия Сонхва — храм. Они защищают, служат напоминанием о том, что справился, что обещание сдержал. Хонджун смотрит в темные глаза, и верить отказывается: — Ты правда вернулся. На Сонхва легкая куртка из прошлого, но он, кажется, холода не чувствует — Джун с шеи стягивает шарф и кутает парня напротив: — Замерзнешь, декабрь не щадит. В нем знакомо все — от заботы мягкой во взгляде до полуулыбки на потрескавшихся губах. Хонджун так сильно боялся потерять эти воспоминания и готов зарыдать от счастья, когда они вернулись. — Думаю, ты сможешь согреть меня, мальчик по ту сторону. И лишь крепче прижимает к себе, благодаря за спасение и чувство защиты, которое одно лишь его, Хонджуна, присутствие дает. И холод декабрьский до костей пронизывает, но это не так важно. Важнее огонек, который они между собой зажигают. Важнее к нему вернуться наконец-то, закончить паззл и полюбить. Позволить оставить за спиной кошмарный сон и проснуться, двинуться дальше, потому что теперь тебя держат за руку и не позволят упасть.