What's eating you?

Не привязывайся. Это первое правило методички по выживанию в мире зомби-апокалипсиса. Итак, должно ли меня беспокоить, что каждый раз, когда я смотрю на него, то всепоглощающее чувство зависимости пронизывает меня до мозга костей? А то, что я могу почувствовать то же напряжение от него? Когда он стал таким зависимым от меня? Когда я стал таким по отношению к нему? Было время, когда я спрашивал себя о том, смогу ли жить в мире без Леви и… не думаю, что ответ будет утвердительным. Возможно, потребовалось некоторое количество трансцендентного опыта, граничащего со смертью, чтобы окончательно понять, что я нуждаюсь в нём настолько же, насколько и он во мне. И это пугает меня. Я охренительно боюсь, что в любой момент он уйдёт и я останусь один. Я хочу рассказать ему об этих ощущениях, что выворачивают меня наизнанку; но неопределённость ситуации зависает надо мной как дамоклов меч. — Не поранься, — Леви искоса смотрит на меня, отодвигая ветвь прямо перед моим лицом. Уже некоторое время мы находимся в лесу. Я не уверен в точном количестве дней, потому что, опять же, кроме смены луны и солнца у меня нет никаких других средств, чтобы вернуть чувство времени. Его неожиданное нарушение тишины заставляет меня запинаться в словах. Ни за что я не должен быть настолько читаемым. — Ч-что? — полегче на поворотах, Йегер. — Ты выглядишь так, будто твой мозг окончательно решил капитулировать, — я лишь щурюсь, глядя на него, ведь всё из того, чем бы я мог ему ответить, вряд ли заденет его, как бы мне ни хотелось. Изо всех сил мне хочется ненавидеть тот факт, что даже после всего, через что нам пришлось пройти, Леви остаётся такой острой на язык сволотой. По правде, это похоже на часть его природного обаяния. Стоп, что? Я начинаю соглашаться с фактом, произнесённым ранее, потому что человек в полном здравии ни за что бы не сказал, что Леви… обаятелен. Боже, нет — я бы спросил, с чего ты выглядишь так, будто обосрался, но кажется мне, я не захочу узнать ответ. Да, ты реально не захочешь. — Ничего такого, — убейте меня, если это не самая подозрительная фраза всех времён, которую можно сказать копу. Леви не настаивает, лишь слегка приподнимая правую бровь на моё очевидное уклонение. Я завидую его способности так просто отвлечься от темы разговора. Если бы мы оказались по другую сторону баррикад, то я, скорее всего, замучил бы его вопросами до момента, пока он меня не скинул за эту самую баррикаду. Между нами наступает та самая комфортная тишина, которую нарушает лишь хруст осенних листьев под ботинками. Это приятно. Возможность почувствовать себя так непринуждённо посреди конца света. Может быть, мне стоит быть более настороженным. Может быть, мне не следует так легко соглашаться на что-то настолько расплывчатое и непредсказуемое. Это чувство удовлетворённости могло бы без особых усилий сбить меня с пути безопасности; но на данный момент мне абсолютно эквифаллично. Рывок за плечо заставляет меня понять, что всё-таки немного не однохуйственно. — Эрен, разве ты не взволнован?? — глаза у Ханджи аки летучей мыши, а ухмылка занимает как минимум половину лица. Прям хочется её спросить, почему она не переживает из-за потери собственного дома, но думаю, что это просто Ханджи. Она не похожа на человека, который будет переживать из-за таких тривиальных вещей. Даже учитывая, что потеря места жительства не совсем тривиальна… тем не менее, я не ожидал ничего другого. Будто её мозг был запрограммирован на то, чтобы забыть, что в настоящее время мы переживаем войну миров Z. Всё, что я от неё слышал с момента пробуждения, это сетования на тему того, что ей пришлось оставить те чёртовы головы зомби под кроватью. Хотя на самом деле это не должно было меня удивлять. — Наверное. В смысле, для нас всё могло закончиться тогда, да? — она буквально впитывает мои слова, её глаза подёргиваются от сдерживаемого возбуждения. Эрвин предупредил её после того, как она привлекла своим криком небольшую стаю зомби, что ей придется вести себя потише. — Да, я… — И это мой сигнал того, что пора уходить. Развлекайся, парень, — Леви оставляет меня на растерзание волкам, а сам замедляет шаг, чтобы идти наравне с Майком. Глядя на этих двоих, я могу сказать, что они, вероятно, никогда не перекидывались больше, чем парой слов. Почти забавно, насколько довольными они выглядят молчанием друг между другом. Я могу понять, почему Леви никогда не жаловался на этого человека, но не понимаю, почему он не зависает рядом с ним чаще. Очевидно, это было бы лучше, чем торчать рядом с такой «надоедливой дрянью» как я. Ханджи продолжает, будто её никто и не прерывал: — На мой взгляд, есть хороший шанс, что это может помочь спасти человеческую расу. Файлы, которые нам удалось получить, показали, что ходячие буквально потеряли всякое желание пожирать плоть. Представь только, как это поможет тем, кто ещё не обратился! — Ханджи так тараторит, что я даже не успеваю ответить, прежде чем она снова берёт слово — моя теория заключается в том, что в твоей крови действует тип продвинутых лейкоцитов. После инъекции они идентифицируют вирус в крови и уничтожают его. Вероятно, именно поэтому ты с самого начала не обернулся. Так что поблагодари свои белые кровяные тельца, Эрен! — Э-э... спасибо? — Ханджи напоминает мне, что я был стендапером в прошлой жизни, слёзы появляются в уголках её глаз, когда она смеётся. — Ты… я… — она наконец переводит дыхание, — хотела бы я познакомиться с тобой раньше, — внезапно разговор приобретает совершенно другой характер. Сомневаюсь, что Ханджи намеренно вызвала это серое облако, наполненное печалью. Но вот оно здесь, висит над нашими головами, как смертельное напоминание о прошлом. Странно думать о моей жизни «до». Это почти, как если бы я возродился, когда случился апокалипсис. Конечно, я всё тот же упрямый дурень, которого постоянно отправляли проводить дни в заключении под бдительным присмотром Кита Шадиса; но я тоже сильно изменился. Как бы банально это ни звучало, я больше не принимаю вещи как должное. Я не могу принимать вещи как должное. Если я чему и научился во время факультативного курса зомби, так это тому, что можно по щелчку пальцев потерять всё, что любишь. Неважно, об имуществе, воспоминаниях или людях речь. В конце концов это просто ускользает из рук и никогда не возвращается. Ханджи неверно интерпретирует моё молчание за злость и вскоре извиняется: — Мне жаль, Эрен. Я не хотела ворошить прошлое. Это просто… я серьёзно. Я просто знаю, что мы были бы лучшими друзьями, — она слегка улыбается мне, пытаясь снять напряжение своими извинениями. — Не бери в голову, Ханджи. Я не расстроен... Просто тяжело думать о том, что я потерял, — её улыбка дрогнула, и она отвела взгляд, полный вины, решив сосредоточиться на листьях, что мнутся под её ботинками. Я уверен, что есть что-то ещё, что она хочет мне сказать, но неуверенность сковывает её намерения. Наконец, она вздыхает, до сих пор уводя от меня глаза: — Я тоже кое-кого потеряла, — я сжимаю руку на лямке рюкзака, — мы были помолвлены, но так и не поженились. Однако он был самым близким мне человеком, который бы мог стать мужем, — я ничего не говорю, просто позволяя молчанию сделать всё за меня, — мы познакомились в колледже, посещали один и тот же научный курс, а затем нас назначили партнёрами по лаборатории. Импровизация — это моё, поэтому, конечно, я никогда не хотела придерживаться лабораторных рекомендаций. Он же всегда старался отговорить меня от моих «отмороженных безумных экспериментов», — она смеётся, предаваясь воспоминаниям. Однако смех не звучит деланным, он, наоборот, полон жизни. — Однажды я почувствовала себя особенно предприимчивой, поэтому решила добавить некоторые дополнительные химикаты и БУМ! Мне тогда показалось, что я убила его, срочно пришлось вызывать неотложку и ехать с ним в больницу из-за химических ожогов. В тот день я впервые пожалела, что игнорировала его просьбы и не придерживалась инструкций. В фойе мне сказали, что ожоги незначительные и единственное, что пострадало — это его брови. Я вошла в палату и умоляла навзрыд простить меня. И, знаешь, что он сделал? Он начал смеяться и сказал, что я могу отплатить ему тем, что схожу с ним поужинать, — безмолвные слёзы потекли по её щекам, но в них не было сожаления. Счастье. В них есть радость, любовь. Слова, которые мне кажутся почти архаизмами. — Он умер примерно через неделю после начала эпидемии. Бросился прямо на зомби, чтобы спасти меня. Мне так и не удалось сказать ему простые «спасибо» и «до свидания», хотя не думаю, что это было нужным. Моблит знал, что я люблю его, и это всё, что имело значение, — я не знаю, что сказать. Должен ли я вообще что-то сказать? Это кажется слишком личным, слишком реальным, чтобы у меня было право на комментирование. Так что я молчу, просто наслаждаюсь квинтэссенцией жизни Ханджи. Это совершенно бесстрашная и безрассудная женщина, которая прошла через всё это, но продолжает улыбаться, будто всё хорошо. И это не так. Что угодно, но не это слово. Но она не позволяет себе окунаться в эти мысли; почему я завидую? Завидую её способности справляться, любить? Не уверен. В любом случае, осознание, что я сильно недооценивал её, накрывает меня. — Прости, если наговорила лишнего, я просто хотела дать тебе понять, что ты не одинок в потере тех, кто был тебе важен. Чёрт, я уверена, что все мы потеряли кого-то в прошлом. Но именно поэтому люди — невероятные существа, Эрен. Потому что мы пробиваемся и идём дальше, — она встречает мой взгляд широкой и яркой улыбкой. Слёзы давно высохли, оставив после себя солёные дорожки. Я чувствую, как мои губы начинают приподниматься подобным образом; и в кои-то веки тяжесть моих потерь не кажется такой уж неподъёмной.

***

Костёр ласкает мою кожу теплом и это достойный союзник в борьбе с усиливающимся осенним похолоданием. Не думаю, что когда-либо был настолько благодарен Леви за заботу. Если бы не он, я бы сидел полураздетый перед огнём и медленно умирал от переохлаждения. Я крепче обхватываю края коричневой тактической куртки, нежась в дополнительном тепле. Сейчас я несу первым дежурство, хотя мне кажется, что все делят смену со мной. Учитывая тот факт, что все они спят в паре метров от меня на голой земле. У нас больше нет палаток, поэтому приходится довольствоваться грязью и травой, которые, по словам Леви «пиздец какие отвратительные». Впрочем, я не возражаю, всё ещё довольный свободой вне Стохеса. Поток мыслей заполняет мою голову в ночной тишине. Как всё могло закончиться, если бы я не спас Леви? Закклай бы убил меня? Хочу сказать «да», но, зная извращённого ублюдка, он, скорее всего, держал бы меня при себе в качестве зверушки для пыток. Меня бросает в пот от одного допущения, что я мог бы оказаться во власти этого сумасшедшего. До меня доносится шарканье; не успеваю опомниться, как Леви садится рядом со мной на бревно. Его профиль тускло освещается угасающим огнём так, что я едва могу разглядеть его. Кстати об этом, мне стоило бы добавить немного дров, если только у нас в планах нет проснуться замёрзшими Йети. Сев, он молчит первое время, погружаясь в умиротворяющую тишину между нами, которой я могу похвастаться с недавних пор. — Я не смог уснуть, — ясно-понятно. Я вздыхаю, потому что никогда не был силён в смол-токах. Тишина начинает принимать скверный оборот, перетекая во что-то неловкое и неуместное. Бля. — Э-э.… это отстой, — м-да. Почему разговоры — это настолько трудно? С каких пор я откатился к собственным привычкам из седьмого класса? Ёбаный стыд. С кем-то другим я бы точно нормально завязал разговор. Это просто некий темноволосый подлюга, который заставляет мой язык заплетаться похуже, чем какой-нибудь ведущий аукциона с дислексией. Леви откашливается, будто его тоже душит эта неловкость, которую я излучаю: — Как твоя спина? — теперь моя очередь в недостаче кислорода, потому что, честно говоря, хотел бы я вести себя так, будто этого эпизода в моей жизни никогда не было. Душевные травмы болезненнее, чем физические. Теперь, когда он первый поднял эту тему, я не могу отделаться от его образа, размахивающего кнутом, в своей голове. Снова и снова. Меня от этого мутит. Меня это бесит. Хочется подорваться с бревна и растолкать Эрвина ото сна, потребовать объяснений, как он мог допустить и не предупредить нас о плане Закклая по использованию Леви в пытке; но что мне это даст? Зная Эрвина, у него уже есть заготовленный ответ, тот, который заставит меня чувствовать себя глупым в своих метаниях. — А, всё окей. В смысле, Ханджи сделала мне перевязку; и, похоже, стохеские мрази смазывали раны чем-то типа крема, — Леви выдыхает, а я и не заметил, что он задерживал дыхание. Это звучало… с облегчением. Знаю, что он продолжает корить себя, а у меня не находится слов, чтобы помочь ему избавиться от чувства вины. Он пристально смотрит на огонь, мысли теряются в пламени. Эти сокрушения убьют его. И будь я проклят, если он не прекратит, потому что я не могу позволить себе потерять его ещё раз, не по этой причине. Я задеваю его коленом, отвлекая от этой апатии из-за чувства вины, в которой он погряз. Он поднимает на меня слегка прикрытые глаза, усталые и изможденные. Я улыбаюсь ему в надежде, что это вызовет хоть какую-то эмоцию, не схожую со стыдом. Мой план срабатывает, когда он приподнимает уголки рта в полуулыбке. — Я тоже был рад, — моя улыбка угасает, сменяя выражение лица на что-то вроде недоумения, — что я был тем, кто нашёл тебя. А-а, это. Мне приходится прервать зрительный контакт в виду стремительного повышения температуры моих щёк. Дело не в моём желании, чтобы он забыл то, что я сказал, потому что я не хотел этого. Честно говоря, это последнее, чего бы я хотел. Просто я надеялся, что те слова прозвучат как руководство по эксплуатации. Ну, понимаете, те, которые вы подсознательно знаете, хотя никогда не читали? Я должен был догадаться, что Леви не позволил бы себе пропустить нечто настолько… весомое мимо ушей. В смысле, я ума не приложу, как он воспринял эти слова; но, похоже, они как-то затрагивают струны моей души. Я пытаюсь выразить то, что у меня на уме: — Я… это просто… — но мысли путаются, как только я встречаюсь взглядом с Леви. Вместо самодовольной усмешки, которую ожидаю увидеть, я натыкаюсь на выражение беспокойства. Он думает, что я не это имел в виду. И теперь он считает, что загнал меня в гипотетический угол, из которого нет выхода. И.… и это совсем не то. Как мне вообще подступить? Сказать ему правду? Сказать ему, что я в душе не ебу, что это за боль в моей груди, но она появляется каждый раз, когда его глаза встречаются с моими. Нет... блять, это звучит просто отвратительно. В своё время мне действительно следовало бы уяснить, что ромкомы не помогут мне в реальной жизни. Сделав глубокий вдох, я начинаю: — Я… я правда имел в виду то, что сказал, — буквально вижу, как у него перехватывает дыхание, когда он продолжает смотреть на меня, не отводя глаз. Хотел бы я, чтобы он прервал меня прямо сейчас, потому что, уверен, сейчас мы плавно становимся участниками ситуации, когда у меня напрочь срывает тормоза в фильтрации речи, — каждое слово. Я имел в виду всё это. Ты… ты не представляешь, что я чувствовал там, внизу. Думал, что в любую минуту получу пулю в лоб от Закклая и… и я никогда больше тебя не увижу. Я имею в виду, что был тем ещё придурком, — я опускаю взгляд, продолжая, — ты был мудаком. Но… но я так много всего хотел тебе рассказать, так много хотел, чтобы ты рассказал мне. И, блять. Я просто чувствовал, как проебал впустую время рядом с тобой, будучи таким дурнем, когда мог бы быть другом. Так что, да… Ну, учитывая, что есть ещё около миллиона вещей, которые мне хотелось бы озвучить… думаю, хорошее начало положено. Я бросаю на него быстрый взгляд и обнаруживаю, что пресловутая ухмылка вновь украшает его лицо, стирая все прошлые сомнения, которые могли бы быть. — Ты прав, — при его словах я не могу не начать улыбаться, — ты придурок. И она исчезает. Я фыркаю, закрывая лицо руками. Вот почему я предпочитаю не раскрываться эмоционально. Странный смешок вырывается у ублюдка рядом со мной, когда он замечает мою реакцию. Как бы то ни было, посмотрим, кто будет смеяться последним, когда ты решишь излить мне свою душу. Уёбок. На нас опускается тишина, стирая остатки веселья Леви. Надеюсь, он не ждёт, что я её нарушу, потому что я не мазохист. С радостью предпочту остаться в тревожной тишине, если это означает, что мои чувства не станут посмешищем. Ладно, может я слишком остро реагирую. В смысле, я не так рассердился, как кажется. Но Леви это не обязательно знать. — Перестань вести себя как маленькая сволочь, — я прищуриваюсь, вновь встречая его взгляд. Слова «мне жаль» реально находятся в чёрном списке его лексикона, да? Стопроцентно. Моя спина мимолётно напрягается, как только перед глазами мелькают воспоминания, когда эти слова в последний раз слетали с его губ. Я открываю рот, чтобы съязвить в ответ: — Считай это платой за то, что ты такой мудак, — хотя это его обаяние. Помнишь, Эрен? Да… очарование. Я пытаюсь выдержать свой сердитый вид, но один взгляд в эти пепельные глаза сразу же рассеивает всё фальшивое раздражение, которое я так старался показать. Я вздыхаю и переключаюсь на костёр, — знаешь, я говорил предельно серьёзно. Он ничего не говорит, и на мгновение я задаюсь вопросом, не думает ли он, что всё это, вероятно, просто перешло слишком много запретных границ. Рука, оказавшаяся на моём колене, рассеивает любые сомнения, возникшие в голове. Он сжимает её, привлекая мое внимание. Я подчиняюсь, поднимая голову, чтобы встретиться взглядом с этими серебристыми глазами. Даже выполнив свою задачу по привлечению внимания, Леви оставляет руку на моём бедре, что действует как некий импровизированный центр моей концентрации. — Я тоже, — на девяносто девять процентов уверен, что он имеет в виду своё первое заявление, а не всю эту придурошную историю, но ничего нельзя знать наверняка, если речь заходит о Леви. Он похож на какое-то фантастическое создание, редко являющее свой лик людям, в существование которого никто больше не верит. Но когда он это делает, это прекрасно, величественно. И когда ты видишь это, ты клянёшься самому себе, что сделал бы всё, лишь бы вновь стать свидетелем. Но также ты понимаешь, что ничто из того, что бы ты мог сделать, не приведёт к его возвращению. Что за это отвечает лишь он сам. И это сводит с ума. Такое предвкушение. Но также это того стоит. Каждая секунда, которую ты проводишь в ожидании, не имеет больше значения, как только он появляется. Вся тягость ожидания, все слёзы стираются из памяти, потому что он сейчас здесь. И, блять, это самая ёбнутая метафора, которая только рождалось в моём больном воображении. Но ведь звучит так правдиво, да? Как бы странно не звучало, личность Леви — грёбаная мистерия. — Я так и не поблагодарил тебя за то, что ты забрал мои вещи. Рука на моём колене одобрительно сжимается, когда он начинает: — Ты не обязан. Я знаю, что кое-что из этого должно быть важным для тебя, — мои фотографии. Я импульсивно сбрасываю рюкзак с плеч, чтобы проверить, на месте ли они. Вздох облегчения срывается с моих губ, когда пальцы касаются бумажника. Леви убрал руку, решив вместо этого просто смотреть на меня в изумлении. Да, наверное, стоило сделать это более плавно, — ты так обеспокоен из-за фотографий, да? — я не должен удивляться дедукции Леви или, может, меня просто выдаёт отсутствие осмотрительности. — Знаешь, я чуть ли не убил тебя из-за них, — по какой-то неизвестной мне причине я чувствую необходимость объяснить степень их важности для меня. Даже если это делает из меня сумасшедшего. В тусклом свете костра я вижу, как он изящно приподнимает бровь, явно не ожидая чистосердечного признания о попытке убийства, — это было тогда, когда ты нашёл меня в хижине и рылся в моих вещах, — Леви заметно напрягается. По какой именно причине, я не уверен. Может быть, образ жизни, утекающей из моих глаз, выжжен в его сознании. Может быть, именно это и выводит его из себя. Я продолжаю, делая вид, что не заметил изменения в его состоянии: — Я был так зол, когда ты позволил себе рыться в моём рюкзаке, что я намеревался убить тебя… что ж, попытался бы убить тебя, — Леви пытается скрыть беспокойство за хорошо поставленной ухмылкой. Однако я вижу его насквозь. Его глаза выдают его; потому что независимо от того, насколько бесстрастным он старается сохранить лицо, эти глаза всегда будут изобличать его эмоции, будто грёбаный экспонат в галерее. Я роюсь в рюкзаке в поисках бумажника; мне кажется, позволив Леви увидеть фотографии, я успокою его. На большинстве из них изображены школьные деньки Микасы и меня. На некоторых есть вся троица в полном составе, Золотое Трио, как мы любили себя называть. Это было убого, а Жан всегда расстраивался, что мы не включили его в состав. Наконец натыкаюсь на ту фотокарточку, которую так долго искал. Мои руки дрожат, когда я вытаскиваю её, она до сих пор ассоциируется у меня с чувством страха. Я чувствую себя таким беззащитным при мысли о том, что собираюсь сделать. Я никогда не делился этой фотографией ни с кем. Ни с Микасой. Ни с Армином. Ни с кем. И вот я здесь, собираюсь показать единственную частичку прошлого кому-то, кого едва знаю. Но подождите. Я знаю Леви. Может быть, не так близко, как мне того бы хотелось, но тем не менее. Возможно лучше любого другого из группы. Я громко вздыхаю в попытке избавиться от дискомфорта, охватившего меня. Дрожащими руками я кладу фотографию на его колени. Он с трепетом смотрит на фотокарточку, широко раскрыв глаза в недоверии. Проходит мгновение, прежде чем он, наконец, берёт фотографию, всё ещё не уверенный, действительно ли я решил провести его через этот обряд посвящения. Да. Я готов. Его пальцы пробегают по фотографии, будто это нечто драгоценное. Они останавливаются на моём лице, он внимательно рассматривает каждую деталь. Наконец, он нарушает молчание: — Ты так похож на неё, — моя мать. В этом я должен согласиться с ним. Борюсь с желанием закатить глаза, уже предвкушая его следующие слова. Это будут глаза. Это всегда глаза, — всё дело в улыбке, — что? — вы оба так светитесь счастьем, когда улыбаетесь… чёрт, когда я успел стать таким чувствительным? — я смеюсь, прислоняясь к его плечу, чтобы получше разглядеть фотокарточку. Он прав. Это то, на что я никогда по-настоящему не обращал внимания до этого момента. Всегда просто верил людям на слово, когда они признавали наше с мамой сходство. И, честно говоря, я так устал слышать, какие у меня, блять, красивые глаза и что я должен сказать ей «спасибо» за эти изумрудные чудеса. Боже, теперь я говорю как высокомерный гад. Я начинаю смеяться, подталкивая его локтём: — Я думаю, ты всегда был таким чувствительным, просто тебе нужно было оказаться рядом со мной, чтобы заметить это, — я флиртую? Ёбушки, это что, флирт? Эрен Йегер, блять, флиртует… и, вероятно, вот-вот получит кулаком в челюсть, потому что это не тянет на хороший флирт. Он поднимает на меня взгляд, губы складываются в эту небезызвестную ухмылочку. — Наверное, ты прав, Зеленоглазка, — о мой бог, он что, флиртует в ответ? Или я просто не понимаю контекста? Я никогда не был силён в чтении людских намерений, поэтому хотелось бы мне знать, что вообще означает весь этот разговор. Он снова опускает взгляд на фотографию и делает паузу, обдумывая свои следующие слова. — Я полагаю, это твой отец? — безмятежность момента быстро растворяется чем-то токсичным и неприятным. Я не хочу об этом говорить. Папа. Слово сквозит ядом, проносясь в мыслях. Будто им злоупотребляют и это явно приведёт к тому, что у меня отвалится язык. Гриша. Вот лучшее название для этого человека. В конце концов, это его имя. В моих глазах он никогда не заслуживал титула отца. Гриша. Да, это имя, которое он заслуживает; но только потому, что ему его дали при рождении. Уёбок, вероятно, был бы моим выбором, но это слишком безвкусно выглядело бы в свидетельстве о рождении, на мой взгляд. Я напрягся, и Леви, очевидно, это приметил. — Ты не обязан говорить об этом, — ну, я знаю, что не обязан говорить об этом. И я не хочу этого делать. Но понимаю, что Леви ничего не знает обо мне, не учитывая того, что я похож на свою мать. Ну и то, что я маленькая сволочь. Чёрт, если он смог рассказать мне о двух своих мёртвых друзьях, то я могу рассказать о своих дэдди ишьюс. — Нет… просто я не особо знаком с ним, — я жду от Леви какого-либо комментария; но когда понимаю, что он оставляет слово за мной, то продолжаю, — он ушёл, когда мне было около четырёх. Это… не значит, что он оставил нас на улице или что-то в этом роде. Маме никогда не приходилось подавать на алименты и так далее. Это просто… чёрт, — думать об этом тяжело. Не так, будто ты не можешь решить, что сегодня на ужин — буррито или тако, а будто ты не можешь решиться вскрыть давно затянувшиеся раны тупым ножом, — он появился снова спустя десять грёбаных лет. Провальсировал в нашу жизнь, будто никогда и не уходил, и… и вот тогда была сделана эта фотография. Мы были счастливы. Так чертовски счастливы, что он вернулся. К тому времени мы уже удочерили Микасу, и она полюбила этого человека так же сильно, как и я. А потом, однажды утром, я просыпаюсь, а он вышел за хлебом. Ну, ты понимаешь. За исключением того, что я… я уже был достаточно взрослым, чтобы осознать произошедшее в полной мере. И…. и я н-не зн-наю, что я с-сделал не т-так… чтобы заставить его уйти. Типа, был ли я н-не тем б-блять сыном, которого он в-всегда… хотел? — я слышу, как заикаюсь и знаю, что слёзы уже на подходе, если уже не текут по моему лицу, — и я всё ещё л-люблю этого ублюдка, хотя д-должен ненавидеть. Я всё время так в-волнуюсь, вдруг он уже м-мёртв. Я… — Леви останавливает меня, притягивая мою голову к своей шее. Я чувствую себя жалким, переживая из-за чего-то настолько тривиального. Реву из-за этого человека. Это ёбаный апокалипсис. Я должен ронять слёзы из-за смертей своих друзей, из-за насилия, произошедшего в Стохесе; но нет. Я реву по давно потерянному отцу, которого даже никогда по-настоящему не знал. Возможно, именно из-за этого я так долго держал это в секрете. Микаса всегда знала, что лучше не заводить разговор об этом человеке, зная, что последствия всегда ограничивались брошенной ей «не лезь не в своё ёбаное дело», после чего я запирался в своей комнате. Чёрт, хотя я давно должен был поговорить об этом с кем-нибудь. Хотя бы с Микасой. Ей ли не знать? Она ведь тоже стала свидетелем ухода любимого человека, а я вёл себя так, будто я единственный, кого затронул его уход, но, по правде говоря, у других просто лучше получалось скрывать свою боль. Леви нарушает неловкое молчание: — Знаешь, у меня тоже никогда не было отца. Меня воспитывал какой-то чокнутый на улице, пока я не встретил Изабель и Фарлана. Даже тогда этот урод время от времени звонил мне, требуя вернуть долг за то, что он потратил на меня столько лет своей жизни. Так что… ты не одинок, — его слова снимают напряжение, которое сконцентрировалось в моих венах. Я прижимаюсь к нему крепче, позволяя его руке обвить мою талию. Сон начинает неуклонно затягивать меня в свои пучины, когда он начинает вырисовывать причудливые круги на моём плече. Вскоре картинка перед глазами размывается, а я окончательно сдаюсь и позволяю словам Леви убаюкать меня. Ты не одинок.

***

— Если мы пойдём по этому пути, то дорога займёт не больше двух дней, — Эрвин с самого утра пытался заверить меня, что мы будем в Роуз Медикал скорее раньше, чем позже. Я не могу справиться с беспокойством, которое охватывает меня, когда я думаю о другом городе. В смысле, а что, если он будет похож на Стохес? Как я заметил, Эрвин и Ко — не лучшие эксперты, когда дело касается человеческих характеров. — Откуда такая уверенность, что они будут чем-то отличаться от людей в Стохесе? — этот вопрос мучил меня с тех пор, как Ханджи впервые сказала о нашем пункте назначения. Не хочу, чтобы это прозвучало так, будто я сомневаюсь в Эрвине, но любопытство взяло надо мной верх. — Её нет, — ахуительно обнадёживающе, — но я точно знаю, что это одно из мест, санкционированных военными для проведения вирусной разведки. Другими словами, оно предназначено для того, чтобы найти лекарство. Но это всё слухи, так что, думаю, нам просто стоит скрестить пальцы, мм? — я не отвечаю и снова поворачиваюсь лицом к дороге впереди. Раздражает, что он так оптимистично относится к этому «Трост Медикал». Как будто всё, что произошло в Стохесе, прошло для него незамеченным. Может быть, именно это и делает Эрвина удивительным человеком. То, что он никогда не теряет свою веру в человечество, что бы ни случилось. Даже немного завидно, хотел бы я разделить его веру. Но, к сожалению, судьба слишком много раз подставляла меня, чтобы я мог так легко довериться кому-либо. — Я бы сказал тебе не волноваться, Эрен, но знаю, что это будет бессмысленно. Поэтому просто доверься мне, хорошо? — ах, вот это слово, которое, кажется, является проклятием моего существования. Доверие. Я уже однажды доверился этому человеку и не собираюсь отказываться от своих слов. Ну да, планы Эрвина кажутся сомнительными и слишком замудрёнными порой; но я жив, не так ли? Едва. Но, тем не менее, живой. Внезапно мою голову посещает идея, просьба, если хотите. — Эрвин, а если вся эта история с Тростом не выгорит, как думаешь, мы сможем попытаться найти моих друзей? — по правде говоря, я удивлён, что Микаса не уничтожила всех зомби на своём пути ко мне. Это было так не похоже на неё — отказаться от меня. Я втайне надеюсь, что Армин вразумил её и убедил не идти на очевидный суицид. В конце концов, они видели, как меня укусили. Это должно было послужить достаточным аргументом, что они не отправятся на мои поиски. Будучи таким смышлёным засранцем как Армин, я гарантирую, что ему удалось заставить её отказаться от самопожертвования. — Если это то, чего ты хочешь, то я не вижу в этом проблемы, — чувствую, как моё лицо расплывается в улыбке, потому что Эрвин искренен. Я знаю, что он сдержит своё слово и проследит за тем, чтобы моё желание претворилось в жизнь. Краем глаза замечаю движение, к нам приближается зомби. Пока мы были в лесу, нам повезло избегать встреч с ними, но как только мы вышли на дорогу, это случается всё чаще. Леви легко расправляется с ним одиночным взмахом топора. Наши патроны на исходе, поэтому мы стараемся экономить припасы, выбивая дерьмо из зомби в ближнем бою. — Как же, блять, мерзко, — конечно, Леви не испытывает особого восторга от идеи ближнего боя, учитывая брызги крови. Он выглядит довольно испачканным, а тот факт, что нет тёплого душа, в который можно было бы вернуться, скорее всего, усиливает его раздражение. — Следующий за мной, если ты так переживаешь о грязи, — Ханджи смеётся, идя рядом с Майком. Она не получает вербального ответа, лишь красноречивый средний палец от Леви, что заставляет её смеяться только сильнее. Я бы присоединился к ней, но мои лёгкие начали гореть от подъема по склону. Внезапно из ниоткуда появляется ещё одна тварь. Эрвин, не теряя времени, отправляет ходячего в тартарары, когда его нож скользит в разлагающийся череп. Грёбаный однорукий. Эрвин — это настоящий феномен. — Заткнись нахер, пока не привлекла ещё больше тварей, малахольная, — я согласен с ним, потому что из ниоткуда появляется очередной зомби. И ещё один. И ещё один. Вскоре по меньшей мере десять зомби пытаются окружить нас. Мы начинаем убегать, потому что у нас недостаточно припасов, чтобы уничтожить их всех; и мы не настолько глупы, чтобы попытаться справиться с ними в рукопашную, когда мы в меньшинстве. Чем дальше мы удаляемся от них, тем громче становятся слышны стоны. Это странно, по крайней мере, необычно; и я не понимаю…. Ох ты ж блять. Мы перевалили через холм, когда я увидел их. Тысячи. И, ебись оно конём, если они все не смотрят на нас.