What's eating you?

Есть что-то такое в этой жуткой больнице, от чего у меня бегут мурашки по спине. В который раз убеждаюсь, что Леви если и не железный, то точно сделан из какой-то непробиваемой стали, судя по тому, насколько ему удаётся сохранять самообладание. Только взглянув на него, так и не скажешь, что мы прямо сейчас рискуем своими жизнями непонятно где. Но под напускным спокойствием ртутные радужки отражают ту степень настороженности, которую может вызвать только апокалипсис. Он осматривает тёмный коридор перед нами, как охотник в поисках добычи. Единственным источником света в узком помещении служат пара разбитых окон и открытая дверь за нами, которую я придерживаю краем носка. Меня должно интересовать, как мы будем ориентироваться, когда я отодвину ногу, ведь окна дают лишь тусклые блики на стенах… но это не так. Вместо нужных мыслей поток сознания сосредоточен на том факте, что Эрвина и Ханджи здесь нет. И если бы они решили ждать нас где-то внутри, то это явно был бы главный холл у выхода. Но их здесь нет. Я борюсь с желанием одёрнуть Леви, сказать ему, что он грёбаный лжец, потому что обещал, что мы их встретим. Но гнев — не то, что сейчас движет мной. Эта эмоция проникла в каждую клеточку моего организма в тот момент, когда Леви оседлал меня там, в церкви. Страх. Вот что это. К чёрту рефлексию, потому что этот гад только и делает, что терзает мой разум, подкидывая темы для размышлений. Он превращается в подобие зуда, который я не могу унять, потому что абсолютно никакие убеждения ни на толику не уменьшают ощущение ужаса. Он в глубине моей головы, насмехается надо мной в самых тёмных уголках сознания. Подкидывает мне образы искалеченных Эрвина и Ханджи, чем медленно сводит с ума. Я не могу потерять своих товарищей, только не снова. Это будет моим пределом. Не возникает ни малейшего сомнения в том, что бумажный замок стабильности, что я создал, будет разорван в клочья, если я узнаю, что с ними что-то случилось. Звук расстёгиваемой молнии заставляет обратить внимание на Леви, который сейчас ищет что-то в своём рюкзаке. Этот человек действительно феноменален, всегда такой собранный, хотя я знаю, что его гложут те же демоны, что и меня. Но он побеждает их, ставя самосохранение выше потребностей в эмоциональном комфорте. Подобные вещи заставляют меня задуматься, действительно ли это было правдой, когда он сказал, что не может потерять меня. Я не ставлю под сомнение, действительно ли этот человек подразумевал сказанные слова. Блять, я знаю, что это так. Но правда ли он сломается, если меня не станет? Я вижу, насколько точны движения его рук в рюкзаке в поисках нужной вещи, и решаю. Нет, он не сломается. Карманный фонарик, что он достаёт, выглядит в лучшем случае жалко, будто он побывал в преисподней и вернулся обратно. Однако он работает; луч искусственного света даёт нам возможность продолжить путь в возможное пристанище. Пристанище. Не самое подходящее слово для описания окровавленных стен, мимо которых мы сейчас идём; но, чёрт дери, это апокалипсис, так что мои стандарты значительно упали. — Что мы ищем? — я шепчу, чтобы не привлечь незваных гостей, так как мы не проверили этаж на наличие нежити. Что было не самым разумным нашим решением, но вот мы здесь. Он приподнимает бровь. — Белокурый великан и бешеное животное, — ну конечно он ищет их. Ни слова о военных, о которых ходят слухи; он хочет встретиться со своими друзьями. С моими друзьями. Потому что план Эрвина был грёбаной соломинкой в стоге сена, не так ли? Даже если сам он хватался за неё, надеясь, что больница ещё функционирует. Это был хороший план, вселяющий надежду в каждого из нас. Но этот мир взял её и свернул шею как долбаному цыплёнку, быстро преподнеся нам на дымящемся блюде с красивой надписью «идите нахуй», — и, может быть, людей в чёрном, — похоже, мы всё же не совсем отказываемся от надежды. Эрвин был бы горд. Низкий стон останавливает наше продвижение, провоцируя остановиться как вкопанные у грязной стены. Звук исходит из темноты впереди. Свет из окон давно померк, в коридорах не осталось ничего, кроме дверец шкафов и белой краски. Оно снова рычит, протяжный вой разносит в воздухе чьё-то заявление о жажде. Леви направляет свет на пол, потому что, хоть зрение зомби и ослабевает при обращении, они продолжают видеть. Его рука скользит в мою, притягивая в опасливую пляску. Даже не знаю, что страшнее: то, что я не вижу ходячего, или то, что я в курсе, что он где-то рядом. Когда я сжимаю крепче ладонь Леви в своей, то осознаю, что оба факта одинаково ужасны. Пальцы вырисовывают что-то на тыльной стороне запястья, тем самым донося, что с нами всё будет хорошо. Как же мне хотелось бы напомнить их владельцу, что в настоящий момент мы барахтаемся в темноте как слепые котята, стараясь скрыться от монстра, преследующего нас по пятам. Среди прочего, мы практически безоружны, если не считать маленький топорик, заткнутый за его пояс. Моё сердце стучит о рёбра, резонируя в ушах. Слышу его и ровное дыхание Леви. Как он может держать себя под контролем в такой момент… это выше моих сил, ведь если бы я оказался здесь один, то, скорее всего, послал бы всё к чёртовой матушке и смылся от греха подальше. А он ведёт меня по коридору, который освещает лишь колеблющийся кружок от фонарика. Трупный смрад проникает в мои ноздри. Думал, обоняние давно свыклось с такими запахами, но прогорклая вонь заставляет меня пересмотреть эту гипотезу. Пахнет смертью, как бы банально это ни звучало. Это единственное слово, которое я считаю подходящим для гнилостного зловония, отравляющего воздух. Я сдерживаю рвотный позыв, который угрожает вырваться из моего горла, когда ботинок соприкасается с чем-то, что, я уверен, не должно быть мягким. К этому невозможно привыкнуть, и я полагаю, что это хорошо, раз мой мозг отказывается становиться терпимым к реалиям, в которых мы существуем. Возможно, это создаёт дополнительные трудности. Потому что я почти уверен, что всё сложилось бы по-другому, прими я этот ебучий конец света несколько месяцев назад. Например, мои руки украшало бы меньшее количество укусов. Это определённо было бы плюсом. Чёрт, я прямо сейчас мог сидеть у костра и спорить с Жаном, кому же достанется последний кусочек белки. Я бы свыкся с каждой глупой издёвкой, с каждым ударом по затылку, лишь бы снова увидеть былых товарищей. Рычание вновь режет слух, после чего Леви крепче сжимает мою ладонь. И меня поражает. Всё бы сложилось по-другому, если бы меня никогда не укусили, ведь я никогда бы его не встретил. Острая боль пронзает грудь тысячей игл, сбивая меня с толку. Потому что раньше не возникало никаких сомнений в том, что я предпочёл бы встретиться со старыми друзьями. Но сейчас всё изменилось, не так ли? Сейчас я не могу представить, что в мире есть кто-то, кроме него, с кем бы я хотел страдать и выживать. М-да, как же по-мазохистски это прозвучало. Внезапно я натыкаюсь на что-то металлическое. Звук материала разносится по узким коридорам подобно адским колоколам. Я слышу, как мужчина рядом со мной резко втягивает воздух, потому что он так же хорошо, как и я, знает, что мы по-королевски облажались. Ходячие прекрасно ориентируются и без зрения. Опытным путём человечество узнало, что даже когда мозг мёртв, органы чувств продолжают работать как никогда прежде. Иногда я сравниваю тварей с теми людьми, у которых есть странные фетиши с сенсорной депривацией. Жан говорил мне, что, лишаясь одного чувства, обостряются остальные. Узнал я это в процессе детального рассказа о том, как он испытал такое на себе. Грёбаная лошадиная морда. Однако информация оказалась действительно полезной, потому что я смог понять, почему зомби могли отыскать нас при свете луны. Так что меня действительно не должно удивлять, что рычание становится всё громче по мере приближения ходячего. Выражение спокойствия на лице Леви угасает, когда он крутит фонариком в руке, устраивая шоу теней. Прижимая меня к стене, он служит живым щитом для приближающейся твари, что нелепо; иммунитет здесь у меня, прошу заметить. Очередной укус не убьёт меня, но определённо уничтожит его. Я кладу руку на него, но тут же отдёргиваю её, когда он врезается плечами в верхнюю часть моего тела. Леви точно знает, что я пытался сделать, он на три шага впереди. Соприкосновение спины со стеной выбивает воздух из моих лёгких, заставляя наклониться вперёд к мужчине, который, похоже, считает, что апокалипсис сделал удары по чужим телам легитимными. Моё раздражение длится недолго, так как плотоядный рёв прорывается сквозь напряжение. Фонарик Леви всё ещё лихорадочно прорезает темноту перед нами, отчаянно пытаясь найти тварь. Выжидание убивает меня, а освещаемые брызги крови на стенах совершенно не помогают успокоиться. Наконец Леви засветил ходячего, и, блять. Огромный, агрессивный и до безумия голодный зомби выглядит так, будто сжирал деревню за деревней. Он даже выше Эрвина, а по телосложению близок разве что к Гераклу. И движется прямо на нас. Ебучий случай. Я чувствую, как рука Леви скользит вдоль моего живота, и понимаю, что он тянется за своим топором. Но мы оба в курсе, что кусок металла на деревяшке не сможет конкурировать с этим монстром. Мы должны бежать, похуй на последствия. Нам нужно убраться отсюда. Если брать в расчёт то, как крепко Леви сжимает рукоять топора, это явно не в его планах. Тварь подходит ближе и ближе, пока я практически не осязаю трупную вонь, источаемую его телом. И Леви продолжает стоять здесь, будто это решающая битва между человеком и трансформером. Однако он примерно на два метра отстаёт от своей лиги для сражения с ним. — Леви! Мы должны уйти! —  я вертел молчание, вертел необоснованное проявление грёбаного мужского эго, но самое главное, что я вертел — смерть. Я хватаю его за плечи, но он стоит на своём, отбрасывая меня назад, будто я ничего не вешу, — Леви! — монстр находится всего в нескольких метрах от нас, его мощные руки бесконтрольно тянутся к нам, — Леви… — он же умрёт. И я абсолютно ничего не могу сделать, удерживаемый тем, кого сам неоднократно обещал спасти. Зомби атакует первым, челюсти безуспешно клацают, и Леви оказывается проворнее, нанося удар тупым концом топора ему по лбу. На секунду я теряю дар речи, меня охватывает стыд за то, что я позволил себе сомневаться в этом человеке. Однако чувство длится недолго, поскольку тварь продолжает атаковать. Это застаёт нас врасплох, похоже, Леви тоже предполагал, что зомби окончательно умрёт от черепной раны. Может он и безмозглый, но им продолжают двигать инстинкты. И вскоре он вцепляется грязными, заострёнными ногтями в руку Леви. Время останавливается или замедляется, если хотите. Потому что лично меня уже тошнит от этих искривлений в восприятии, они приносят с собой только смерть и отчаяние. Но это, как ни странно, другое. Это даёт мне шанс спасти его. Спасти Леви. Зубы ходячего неторопливо приближаются к бледной неосквернённой плоти, вены пульсируют на ней. Но я всё ещё могу спасти его, так? Он не смирился с участью плотоядных существ, предпочитая жизнь на берегу океана с прохладным бризом. Лучшей жизни. Леви борется, сползая на пол в безнадёжной попытке вырваться из грубого заключения. Но монстр не смягчается, жажда в его глазах почти осязаема. Фонарик выпадает из другой руки Леви, освещая импровизированную сцену из типичного слэшера, которая стремится к развязке. Он катится по полу, увлекая в схватку зомби. А я напрасно трачу время. По какой-то причине дорогая Фортуна передумала и предоставила мне очередное замедление времени, чтобы спасти его, чёрт возьми. Спасти Леви. Слова так легко проносятся у меня в голове, но тут же прерываются сжатием рукояти охотничьего ножа. Шансы на успех мизерные, учитывая, что оружие в моей руке даже вполовину не такое прочное, как топорик, в данный момент торчащий из черепа монстра. Так, я должен ударить так, чтобы нож вошёл глубже, достал до того, что осталось от мозгов. Леви изо всех сил отпихивает зомби от себя, не собираясь сдаваться. Но скоро эта борьба не будет значить ровным счётом ничего. И я должен спасти его. Спасти Леви. Я молюсь, чтобы этот человек не попал под перекрёстный огонь, когда взмахиваю ножом с силой, которой меня не удостаивали со времён Стохеса. Тошнотворный хруст костей подсказывает, что работа сделана, я прикончил тварь. Однако это пока что ни о чём не говорит. — Ебануться, — а вот этот тон говорит. Я стаскиваю с него изуродованный труп, сразу после этого хватая с пола вращающийся фонарик, — Ебануться, — повторяет он, встречаясь со моими глазами, полными огня и пылающими тем, что я хотел бы принять за раздражение, потому что этот дурень чуть не убил себя. Он подносит бледную руку ко лбу, убирая мешающие пряди, — ты злишься, — у нас есть победитель, дамы и господа. Знаете, я и сам своего рода герой, но, блять, держите меня подальше от других, кто подвергает свою жизнь риску. Из всех на этой богом забытой планете я уж точно знаю, какие последствия влечёт за собой героизм. — Думаешь? — я протягиваю руку, чтобы помочь ему подняться, потому что, несмотря на нарастающую внутри меня душевную боль, я всё ещё беспокоюсь о нём больше всего на свете, — мы могли бы убежать, — констатирую очевидное, желая вбить ему в голову, что нападение на двухметрового людоеда точно не войдёт в его список «умных решений». И вот меня одаряют взглядом, сочетающим в себе недоверие и искренность, который, я уверен, под силу только Леви. — Я думал, что смогу справиться с ним, — после такого честного ответа где-то умирает его гордость, — не хотел снова столкнуться с этим ублюдком, — я понимаю его ход мыслей, но только потому, что я сам бы сделал то же самое. Безрассудное. — Но ты спас меня, бестолочь, — я заранее знаю, что увижу, когда направляю свет от фонарика на его лицо. Ох уж эта ухмылка, будто он кот, только что сожравший канарейку; и я предполагаю, что это выражение самое близкое к благодарности, что я смогу получить. Всякое разочарование, что я испытывал ранее, улетучивается с этой ухмылкой. Я толкаю его в плечо, молчаливо показывая негодование, в ответ на что получаю лишь тихое цоканье. Улыбка, растянувшаяся на моем лице, кажется неподобающей, учитывая, что я чуть не стал свидетелем того, как Леви почти стал десертом для этого монстра. Однако какая-то часть меня говорит, что улыбаться в темноту вполне уместно. Сейчас это звучит буквально, ведь мы действительно блуждаем во тьме. Но, по какой-то причине, она перестала казаться столь удушающей. Слышу скользкий звук извлекаемого топора из поверженной твари, и вскоре снова ощущаю его ладонь в своей. Он тянет меня за собой, идя впереди, хотя тот, кто управляет фонариком — я. Трупный запах не ослабевает, как и постоянное хлюпанье под моими ботинками. Наконец, холл заканчивается и перед нами появляется два отдельных коридора и дверь кабинета. Леви поворачивает ручку, отворяя дверь. Пролив свет внутрь помещения, я беру назад каждое оскорбление, когда-либо произнесённое в адрес Фортуны. Мы благословлены. Полки маленького офиса забиты оружием. Ну, это не совсем подходящее слово, но когда вы видите что-то блестящее, чёрное и красивое, то выбор слова — не первое, что придёт вам на ум. Леви отпускает мою руку и подходит к полкам, чтобы осмотреть найденное. Он поднимает пистолет. — Совсем неплохо, — премия за преуменьшение года его, не иначе. Я направляю свет на стойки, пытаясь оценить, насколько велик наш выбор. Учитывая, что первоначальный шок от обнаружения оружия поднял планку, я всё равно рад. Моя рука тянется к первому попавшемуся оружию, чёрному пистолету. Пальцы скользят по металлической головке пистолета, будто это самый хрупкий предмет, что был когда-либо в моих руках. Чёрт, как приятно снова ощущать этот вес в своей ладони. Впервые за целую вечность я снова чувствую себя смертельно опасным, способным защититься в случае необходимости. Как бы не хотелось выбросить старый охотничий нож в пустоту кабинета, я не делаю этого; велик шанс, что мне ещё понадобится этот кусок дерьма. — Да ладно, Иствуд, вообще-то мы пришли сюда не просто так, — Леви уже у двери, новообретённый пистолет выглядывает из-за пояса. Я бы хотел, чтобы мне дали ещё минуту насладиться этой маленькой победой, но он прав. И чем скорее мы покинем чёртову больницу, тем лучше. Я поворачиваюсь обратно к полкам, быстро набивая рюкзак всеми доступными боеприпасами. Подойдут ли они моему пистолету? Плевать, если я знаю, что это пуля, то я её беру. Подходя к месту, где стоит Леви, я буквально свечусь от ликования. И он это замечает. — Чёрт возьми, парень, если бы я знал, что пистолет сделает тебя таким счастливым, я бы присмотрелся повнимательнее, — я одариваю его улыбкой, потому что сейчас я на седьмом небе от счастья. Вы никогда по-настоящему не замечаете, насколько важны определённые вещи, пока вас их не лишают. Достойное оружие относится к ним. Без него вы окажетесь беспомощными, беззащитными. Почувствуете себя голыми в многочисленной толпе, и это чувство чертовски отстойное. Сейчас я будто полностью обновил свой гардероб; как же приятно ощущается холод металла в моей ладони, и да, я готов демонстрировать его всем и каждому. — Ты тоже счастлив, Ворчун, — он закатывает глаза, пытаясь изобразить радость, которую не в силах скрыть даже такой невозмутимый человек, как Леви. — Лучше надейся, чтобы этот «Ворчун» не шлёпнул тебя по заднице, — рука подлетает ко рту, когда я безуспешно пытаюсь сдержать смех, поднимающийся из глубины моего горла. Внезапно что-то реально тычется в меня, — я предельно серьёзен, бестолочь, — что ж, это заставляет меня замолчать. Смех стремительно переходит в смущённый вскрик, я быстро удаляюсь от того, кто пытался посягнуть на моё достоинство пистолетом. Мудак. Тихий смешок слышится позади, когда я снова хватаю его за руку, чтобы тащить по одному из тёмных коридоров. — Как долго мы должны продолжать в том же духе? — я могу точно сказать, что вопрос удивил его по тому, как у него перехватило дыхание. Также знаю, что он точно понимает, что имеется в виду. Моё желание найти Эрвина и Ханджи настолько же сильно, как и его, но я не хочу снова подвергать его жизнь опасности из-за какой-то глупой погони. Возможно, их здесь даже нет, и насколько мы знаем, вся эта чушь про военных была всего лишь выдумкой одного из выживших, чтобы чувствовать себя немного лучше, живя в этом хуёвом мире. Глубокий вздох слетает с его губ, когда он начинает: — Я не знаю, Зеленоглазка, — он звучит поверженным, покорённым этой несбыточной мечтой о воссоединении с парой, — что бы сделал Эрвин? — мне требуется мгновение, чтобы осознать сказанное им. И я не понимаю, почему этот вопрос был озвучен. Какая разница, что сделал бы Эрвин? Не уверен, риторический это вопрос или нет, — что бы сделал Эрвин, Зеленоглазка? — его серебристый взгляд устремлён на меня, и я не нуждаюсь в фонарике, чтобы подтвердить это. — Он бы… он сделал бы то, что лучше для человечества, — самый внятный ответ, пришедший мне в голову, и он, очевидно, устраивает Леви, который хмыкает в знак подтверждения. Я решаю развить мысль, потому что, если кому-то и нужно это услышать, так это мужчине рядом со мной, — он бы… он бы сказал нам не рисковать нашими жизнями ради него. Он бы хотел, чтобы мы нашли военных, — где-то в глубине сознания я слышу, как эти слова слетают с губ высокого блондина с голубыми глазами. Теперь я сомневаюсь, что Леви доволен продолжением размышлений, учитывая повисшее молчание в воздухе. Темнота только усугубляет положение, усиливая беспокойство и погружая меня в колючую неуверенность. — Ты прав, — моя рука подрагивает в его, и кончики бледных пальцев стараются унять возникшую дрожь лёгкими поглаживаниями, — но мы всё равно должны попытаться, — в этих словах есть горечь. Печаль, с которой я слишком хорошо знаком. Это тип боли, которая приходит от незнания. В глубине души он, вероятно, понимает, что они ушли, будь то на другую сторону жизни или Шиганшины. В любом случае, голос внутри подсказывает ему, что их здесь нет. И я чувствую, будто предаю их, так легко сдаваясь, но я разделяю это мнение. Не могу себе представить, что Эрвин позволил бы себе отсиживаться где-то в глубине этой кошмарной больницы, особенно, когда поблизости нет никаких военных. Человек, которого я знал, разбил бы лагерь где-то в передней части холла у окон, а не в кромешной темноте, — подожди, — рука Леви перемещается на запястье, обхватывая его с намерением остановить меня. Его пальцы медленно отстраняются от меня, и вскоре он встаёт перед жёлтым светом, его тень угрожающе отбрасывается на стену. Он направляется к кабинету, который я не заметил. Надпись на двери гласит «операционная». Чувствую, ничего хорошего не предвидится с открытием этой двери, каждый фильм ужасов готовил меня к правильному решению в этом сценарии жизни. Но я молчу, когда Леви поворачивает ручку и входит в комнату. Если раньше я думал, что вонь была отвратительной, то я жестоко ошибался; такой смрад не может принадлежать этому миру. От запаха у меня перехватило горло, и я судорожно сглотнул, отчаянно пытаясь заглушить гнилостную вонь. Не требуется много времени, чтобы понять причину атаки на моё обоняние, когда свет прорезает темноту комнаты. Стоны должны были предупредить меня о том, что процветало внутри этой адской дыры. Но тело было слишком сосредоточено на мерзотнейших запахах, проникающих в мою носовую полость. У меня такое чувство, будто я попал на шоу ужасов, и если выражение, застывшее на лице Леви, считать за показатель, то и он испытывает то же самое. Они привязаны к больничным койкам, некоторые из них. Все мечутся и извиваются, как бешеные собаки, пытаясь освободиться из своих безжалостных уз. Некоторые из них разделаны на части, кожа с туловищ содрана, совсем как при вскрытии лягушек, которое мы производили в четвёртом классе. Что, блять, здесь происходило? Неужели такой была бы моя судьба, встреть мы местных медицинских работников? Я хочу уйти, от этого зрелища у меня по спине не останавливаясь бегут мурашки. Я оборачиваюсь, чтобы сказать об этом Леви, но этого человека там нет. Внезапно стоны становятся громче, и моё сердце замирает. Направив фонарик в сторону шума, я вижу его. Выражение его лица напоминает мне день, когда мы впервые встретились, такое холодное и безразличное. Он осматривает каждого зомби, которые реагируют на его движения сопутствующим рычанием. Однако Леви не придаёт звукам значения, пока оглядывает ходячего за ходячим, и я не уверен, что же он хочет найти. Честно говоря, я немного встревожен его намерением исследовать каждую извивающуюся тварь. Он выглядит таким спокойным и равнодушным, если уж на то пошло, он просто кажется раздражённым. Это приводит мой разум в замешательство, и я просто хочу, чтобы он отказался от того болезненного положения, в которое сам себя поставил. Словно читая мои мысли, он поднимает взгляд и констатирует: — Их здесь нет, — Эрвин. Ханджи. Он хотел удостовериться, не так ли? Не хотел покидать это место, думая, что мы бросили их вновь ожившие тела в этой камере пыток. И внезапно его своеобразная инспекция выглядит больше удручающей, чем тревожной. Потому что они были его единственными друзьями, да? Кроме пары, с которой он вырос, Эрвин и Ханджи были всем, что у него было, до появления меня. И вдруг я чувствую себя мудаком из-за того, что хотел отказаться от всякого обыска и досмотра. Я мудак. Что, если это была Микаса, которую мы искали? Армин? Мог бы я так легко сдаться? Нет. Нет, я бы впивался зубами и ногтями в каждого, кто бы посмел мне помешать осмотреть каждый чёртов угол в этой больнице. Я подхожу к Леви и кладу ладонь ему на плечо. — Нам не обязательно уходить. Если хочешь, мы можем обыскать другие комнаты, — обещание кажется пустым, учитывая, что «другие комнаты» были просто кладовками, в которые, я уверен, даже распиленный на части двухметровый Эрвин бы не поместился. Но главное — предложить, не так ли? В этих серых глазах появился блеск, который заставляет моё сердце биться быстрее. И мне совершенно не следует впадать в очередной приступ романтизации посреди декораций к самому стрёмному фильму ужасов, но я думаю, что апокалипсис просто подталкивает меня быть более креативным. — Какая же ты маленькая сволочь, — он толкает меня локтём с притворным раздражением, проталкиваясь мимо меня к смежной двери, — мы проверим вот эту комнату и на этом закончим, идёт? — я киваю, радуясь, что Леви, по крайней мере, перестал косплеить мрачного жнеца. Что-то похожее на ужас пронзает меня изнутри, как только бледная рука поворачивает дверную ручку. Называйте это предчувствием, но что-то предупреждает меня, что скрытые существа за металлическим каркасом собираются провернуть то же самое, что случилось в первую вылазку с Эрвином. За исключением того, что на этот раз Леви будет играть роль Ивана. — Остановись! — я дёргаю его за плечи, оттаскивая назад, прежде чем дверь полностью открывается. Ебись оно конём. Десятки из них начинают вываливаться с полок. Их стоны, похоже, сливались со стонами прикованных к койкам ходячих. Я хватаю его за руку и вытаскиваю из комнаты, захлопывая за собой дверь. Однако это бесполезно, рычание скребёт барабанные перепонки, пока они продолжают гнаться на нами. Скорость на нашей стороне, но на их — численность; зомби заполняют коридор в считанные секунды. Я почти забываю, что у меня есть пистолет, но, честно говоря, их слишком много, чтобы тратить патроны. Леви тоже это понимает. И он бежит, ища выход. Внезапно я вижу её. Практически безопасную комнату от ублюдков, преследующих нас по пятам. Я распахиваю двойные двери, вытаскиваю топор Леви из-за пояса и засовываю между ручек. Зомби яростно колотят в дверь, но по опыту знаю, что импровизированный замок, который я смастерил, не подведёт. Волна облегчения захлёстывает меня, когда я осматриваю комнату. Адреналин мощным приливом покидает моё тело, заставляя сползти по двери на пол. Леви смотрит на меня с любопытством. — Как ты узнал, что здесь будет кафетерий? Мои губы растягиваются в лёгкой ухмылке, которую, я знаю, он может видеть, потому что в помещении есть множество окон. — Моим донором спермы был врач. Он привозил меня в больницу в детстве. Я всегда играл в кафетерии, выпрашивая у буфетчицы печенье. Увидел вывеску, висящую над дверью, и понял, что это будет самое безопасное место, которое мы только сможем найти сейчас. — Донор спермы, да? — я устало киваю головой, потому что мои дэдди ишьюс — это последнее, о чём мне хочется заводить разговор. И, в любом случае, он уже знает, почему я не ассоциирую себя с этим человеком, слова слишком свежи в памяти. Прежде чем я успеваю ответить вербально, взгляд Леви опасно сужается, устремляясь в угол помещения. Достав пистолет, он подходит к чему-то, напоминающему мешок с картошкой. Он взводит курок, и мешок движется, показывая светлую макушку. Копна волос, которая выглядит чертовски знакомой. Не может быть. У меня перехватывает дыхание, а сердце перестаёт биться. Голова поворачивается, лазурные глаза широко раскрыты от невысказанного страха; глаза, которые раньше были такими яркими, потускнели, стали почти прозрачными, а синий оттенок лишь слегка проглядывается. Я задыхаюсь от имени, слетающего с моих губ: — А-Армин? — его глаза расширяются, вызывая улыбку на моём лице. Улыбку, которая быстро исчезает, когда я вижу, как он отступает ещё дальше в угол с ножом в руке. Это не тот ясноглазый мальчик, которого я оставил в супермаркете. Это кто-то совершенно другой. Олицетворение страха.