What's eating you?

Что есть надежда? Кошмарное слово в любом из возможных смыслов. Для Железного Кулака это символ мятежа и бунтарства. Для революционера она преисполнена обещаний. А для меня? Иллюзия. Фантазия, которая испарилась в тот момент, когда толпа зомби разделила нас с Эрвином и Ханджи. Тошнотворная боль пронзает мой живот, когда я представляю, что с ними могло произойти. Или, может быть, им повезло куда больше, чем нам... что кажется близким к правде, ведь мы с Леви в настоящий момент пробираемся сквозь тёмные коридоры этой проклятой богом больницы. Надежда на освещенный окнами коридор, расположенный в задней части кафетерия, угасла во мне, не преподнеся нам ничего, кроме тьмы. Леви был готов к этому, держа фонарик наготове. Я снова вспоминаю рассказ Жана о сенсорной депривации, потому что поганец был чертовски прав. Его теория подтвердилась несколькими неожиданными нападениями ходячих. В связи с чем я выкладываю все свои карты на стол, молясь, чтобы сексуальные фетиши Жана работали со мной так же хорошо, как и с зомби. Я стараюсь абстрагироваться от тошнотворных запахов гнили, витающих в воздухе. Я ликвидирую каждый движущийся субъект, пока коридор не становится ничем иным, как просто чёрным экраном. Я концентрируюсь лишь на одном органе чувств, который точно не подведёт меня в таких условиях. На слухе. Должно быть, здесь какая-то ошибка. Потому что я не слышу ровным счётом ничего. Ничего, кроме неглубокого дыхания Леви. И я начинаю жалеть, что решил довериться Жану. Чувство страха вновь охватывает меня, когда я изо всех сил стараюсь услышать хоть что-нибудь в этом помещении. И внезапно звук, образующийся воздух, проходящим через дыхательные пути, становится не единственным. Моё сердце. Оно бьётся так, будто я только что пробежал марафон. Стучит в ушах, вытесняя все остальные доступные шумы, в том же ритме, что и дрожат мои вспотевшие ладони. Но потом я слышу это. Рычание, стоны, характерное эхо нежити. И очень близко. Я тяну Леви за руку, побуждая опустить фонарик, потому что действительно не хочу повторения его последнего опыта с ходячим. Он немедленно следует моему безмолвному указанию, луч искусственного света падает на пол. Я удивлён его беспрекословным согласием, возможно, из-за того, что всё ещё немного шокирован тем, что он не исключил своё доверие из моего списка привилегий. С другой стороны, нежелание Леви отпускать меня — далеко не самая странная вещь, что приключилась со мной за последние пару месяцев. Характерный звук резко вырывает меня из мыслительного процесса. Симфония клацающих зубов заставляет нас сменить направление и уйти прочь в противоположную сторону узкого коридора. Я в ужасе, и нет смысла отрицать это. Даже с этим сенсорным трюком я всего лишь мешок с костями, который может быть легко разорван когтями монстров, бродящих здесь. Сейчас я более сосредоточен, чем обычно, но это не особо помогает. Я знаю, что скрывается в этих коридорах, зомби и всё такое. А ещё эти ебучие инвалидные коляски и металлические каталки для лежачих пациентов, которые стараюсь обходить, наощупь протягивая руки вперёд. Шаги, которые я делаю, осторожны, но устойчивы, не имеют ничего общего с тем, как я двигался в первый раз оказавшись в темноте. И постепенно чувство страха покидает меня, потому что я всё контролирую. Рука в моей руке сжимается крепче, давая мне уверенность, в которой я, на самом деле, не нуждаюсь сейчас. Но я благодарен за этот знак внимания, потому что, даже если в нём нет необходимости, я всегда с радостью приму поддержку от него. Может быть, из-за его обычного поведения эти акты доброты кажутся более ценными. Может быть, я просто эгоистичное чмо, которому постоянно нужно, чтобы его холили и лелеяли. Моя совесть подсказывает, что это смесь и того, и другого, но с каких это пор я снова к ней прислушиваюсь? Однако пока что я всё ещё в этом тёмном коридоре. Всё ещё борюсь за свою жизнь. Всё ещё держу его руку в своей. Тяну Леви за неё, проверяя его, по-видимому, непоколебимое доверие. Доверие, которое, несмотря ни на что, кажется таким чертовски неуместным. Да, с моей стороны лицемерно думать о его выборе в таких негативных тонах, потому что я уверен в том, что в какой-то момент Леви подвергал сомнению моё чрезмерное доверие к нему. Ладонь сжимается сильнее, когда я пытаюсь вытащить нас из темноты. Я даже не уверен, куда именно нас веду, молясь, чтобы в конце пути не оказалось очередное полчище тварей. Человек позади, однако, совершенно не испытывает никаких угрызений совести по поводу того, что его тянут в туманную неизвестность. И, будем честными, Леви по-хорошему должен отдать фонарик мне, учитывая, что вторая рука свободна. Или отпустить меня, но почему-то этот вариант кажется мне более страшным, чем выживание в темноте больницы. Однако стоит заметить, что из нас двоих он лучший стрелок; и если случится худшее, то именно он должен нажать на курок. К сожалению, я не могу озвучить свои мысли, чтобы не привлечь ещё одних нежелательных гостей, так как один из них оказывается на расстоянии дыхания. От стона монстра кровь стынет в жилах, и я стараюсь оттащить нас подальше от него. Это произвело на Леви аналогичный эффект, судя по лёгкой дрожи его ладони. И я знаю, что у него на уме сейчас точно всплывают образы нашего последнего столкновения с зомби. И что его тревожит то чувство скорой гибели, которое он наверняка испытал. Но я не позволю этому случиться. Никогда больше. Ты борешься за него, помнишь? Мысль прибавляет мне бодрости, которая растапливает весь тот тревожный лёд, что сковывал меня ранее. Я прижимаюсь к нему, всё ещё не зная, куда мы бредём, но, честно говоря, мне без разницы. Где бы мы ни оказались, это всяко будет лучше, чем делить кислород вместе с теми тварями. Рычание становится тише по мере того, как я углубляюсь в темноту, пока не становится ещё слышным эхом в конце коридора. Напоминанием о том, что сотворили люди в этом месте. Мой разум говорит мне продолжать движение, но Леви резко вырывает руку. На мгновение я иду дальше, пока, наконец, не понимаю, что моей ладони не хватает прохладного прикосновения. — Что мы делаем? — низкий голос Леви разрушает тревожное напряжение, которое я ощущал. Надеюсь, он не ожидает столь же уверенного ответа от меня, потому что его нет, — ты вообще знаешь, где мы находимся? — он явно в курсе моей неосведомлённости, вопрос звучит больше иронично, чем пытливо. И мне хочется задать встречный, почему он так беспокоится, если мог бы взять инициативу в свои руки в любой момент. С чего он передал её восемнадцатилетнему парню, который ни черта не смыслит в этой стрёмной больнице. Я открываю рот, чтобы возразить, неуместное возмущение начинает клокотать в моей груди: — Мне жаль, если мы немного заблудились, но я пытался спасти наши задницы, — издёвка выходит такой же пассивно-агрессивной, как и всегда, заставляя меня выглядеть так, словно я в нескольких секундах от того, чтобы материализовать своё растущее раздражение. Леви вздыхает, весь гнев, который он сдерживал, рассеивается с дуновением горячего воздуха. — Я действительно не хочу закончить сегодняшний день, обратившись в зомби, Зеленоглазка, — моё негодование испаряется с треском, а я медленно погружаюсь обратно в тёмные глубины собственных эмоций. Собираюсь съязвить в ответ, когда его фонарик подсвечивает то, что можно посчитать настоящим подарком Фортуны, — твою же мать, — проклятие слетает с губ Леви шёпотом, когда он проводит желтым лучом света по стене ещё раз. Я делаю шаг навстречу, отбрасывая широкую тень от фонарика. Это действительно дар свыше, но на Земле зовётся «планом помещения». Мои пальцы медленно проводят по стеклу, собирая и убирая пыль. И, чёрт возьми, эти бабочки, что появились в животе, должны быть прибережены для таких вещей, как любовь и первые поцелуи, но вот они здесь, практически порхают внутри меня при виде карты эвакуации здания. Мои глаза исследуют её, пока я не нахожу тусклую красную точку с отметкой «вы здесь». — Лестничная площадка А, — фонарик подсвечивает то же место, что я увидел на карте, и конечно же, прямо справа от нас обозначен вход на пролёт. — Какой бы полезной ни была эта информация, думаю, мы ищем ту, на которой будет написано «выход», — медленно поворачивая голову, я пытаюсь изобразить самый красноречивый «заткнись нахуй» взгляд, на который только способен, своими большими и яркими глазами. У меня явно не получается, потому что сейчас наблюдаю ту самую ухмылку Леви, еле видную в тени за фонариком. Решаю, что средний палец будет более эффективным способом намекнуть ему, насколько его шутка забавная, от чего уже приглушённо смеюсь я сам. Закатывая глаза, я поворачиваюсь обратно к плану помещения. И хотя я не признаю этого вслух, Леви прав. Размашисто ладонью убираю оставшуюся пыль, полностью обнажая заплесневелое стекло под ней. Мой взгляд хаотично скользит с одной стороны карты на другую выискивая заветное слово. И, наконец, вот оно... ну, не совсем, но «главный вход» звучит подходящим. — Нашёл, — резкий вдох раздаётся позади, — мы близко. Всего несколько поворотов, и мы в шоколаде, — я запоминаю схему коридора передо мной. Влево, влево, вправо. Влево, влево, вправо. Сохраняю последовательность в своей памяти, потому что вряд ли Фортуна расщедрится на ещё одну карту по пути на свободу. В глубине души я задаюсь вопросом, как нам настолько повезло не встретить зомби здесь. Вероятно, следует прекратить думать о таком, ведь вспомнишь лучик — вот и солнышко. Солнышко, которое стонет и рычит, — погнали, я всё запомнил, — Леви не пытается спорить, когда звуки надвигающихся на нас ходячих становятся всё более отчаянными и кровожадными. Я вырываю фонарик из руки Леви прежде, чем он успевает пресечь это. Но я не собираюсь рисковать, оставляя его более беззащитным, чем он уже есть, учитывая у него отсутствие иммунитета. Однако, по этой грани и проходит граница его доверия. — Что ты делаешь? — его шёпот резок и непреклонен, вся прежняя насмешливость теряется в жёсткости его слов. И я знаю, что не будь мы здесь, он схватил бы меня за плечи и вытряс ответ, но нарастающая громкость от присутствия зомби вынуждает Леви просто следовать по моим стопам. Внезапный рывок за предплечье заставляет меня повернуться к нему, пытающемуся не отставать от моего ускоренного темпа. Его лоб нахмурен, на лице застыло выражение неуверенности. И мне хочется сказать, что сейчас не самое лучшее время для игры в двадцать вопросов, и что, возможно, мы сможем вернуться к этому позже, когда за нами не будет следовать неопределённое количество нежити. Но мой внутренний голос решает восстать против меня, заставляя объясниться, почему я похитил фонарик из его руки. — Тебе нужен твой пистолет на случай, если... — Мне плевать, что у тебя иммунитет. Эти ублюдки всё ещё в силах разодрать твою чёртову глотку, и я почти уверен, что ты не переживёшь разрыв яремной вены. Если только ты что-то не скрываешь от меня, — и как бы ни была полезна эта способность, я знаю, что стена, расписанная моими внутренностями, действительно оставит меня немного больше, чем в плохом настроении. Леви воспринимает моё молчание как ответ на его невысказанный вопрос, — именно. Так что завязывай с этими играми в героя. Если кто-то и нуждается в защите, так это твой зад, — и я уверен, что Леви хотел, чтобы его речь пробудила мою гордость, но он особо не отличался красноречием, и этот раз не стал исключением. Потому что вместо того, чтобы ободрить меня, его слова напомнили мне о собственных предыдущих подвигах. И, блять, я думал, что тяжесть той агонии пала с моих плеч. Я думал, что расплата, с которой мне пришлось столкнуться на той злосчастной кухне после гибели Армина, помогла мне избавиться от чувства вины. Так оно и есть. И я помню, что простил себя. Что больше не стану жить в непреодолимой депрессии. Что я живу ради него. Ради Леви, — чёрт, я не это имел в виду, Эрен. Неозвученные извинения Леви вытаскивают меня из омута мыслей, возвращая назад в больничную версию подземелий, разве что, без драконов. Он смотрит на меня, в серебристых омутах сверкают искры сожаления, предназначенные мне. И я бы остановился, сказал бы ему, что его обеспокоенность больше не имеет смысла, что я поборол демона внутреннего отчаяния. Но лязг зубов раздаётся прямо у нас за спиной, а гниющая плоть пропитывает и так спёртый воздух резким запахом. — Ничего страшного. Нам просто нужно... — мир замирает, когда пара потрёпанных рук обвивает меня за плечи. Шипение тяжёлого дыхания возникает прямо у уха, а существо, издающее этот звук, уже готово вонзить свои зубы в мою шею. Предчувствие боли заставляет мои мышцы напрячься под кожей, сухожилия подтягиваются, поскольку тварь сильнее впивается пальцами в мои плечи. Полагаю, я должен посмеяться над этой шуткой Фортуны, ведь Леви буквально только что говорил о том, что я не выживу после укуса в шею. Но вместо агонии я ощущаю что-то влажное и липкое на лице. Дуло пистолета направлено прямо на меня, я могу разглядеть дым, исходящий от него. Кого же мне благодарить за такого золотого человека рядом со мной? Леви оказался достаточно быстр, чтобы расправиться с зомби позади меня. Мы должны бежать, потому что выстрел явно привлечёт сюда много тварей. Но у меня не получается. Я парализован. То ли от страха, то ли от удивления. Единственное, что сейчас движется — это дрожащие руки, из-за чего фонарик хаотично освещает коридор, служа маяком для ходячих. Не уверен точно, что смогло вывести меня из ступора, но я следую за Леви, тянущим меня за запястье железной хваткой. Стены кажутся размытым чёрным пятном, пока меня бесцеремонно тащат сквозь темноту под саундтрек голодной нежити. Я вспоминаю, что ходячие двигаются относительно медленно, поскольку мой разум старается полностью осознать ситуацию, в которой мы находимся. Но этот факт совсем не помогает нам избавиться от тех, что встречаются на пути; из-за чего Леви приходится выполнять роль акробата за нас двоих, безупречно маневрируя нашими телами между десятками протянутых рук, жаждущих схватить нас. Неожиданно мы достигаем конца коридора, упираясь в окровавленную стену. Леви делает паузу, судорожно дыша, когда спрашивает: — В какую сторону? — в какую сторону? Блять, в какую сторону? — в какую сторону, Эрен? — он кричит, совсем не заботясь о толпе зомби, неуклюже приближающейся к нам, с каждой секундой сокращая расстояние. И они так близко, чёрт, как же они близко. И их так много. Только по стонам точно могу сказать, что их число превосходит количество наших пуль, и что мы ни за что не выберемся отсюда живыми, если будем загнаны в угол, — Эрен! Влево, влево, вправо... помнишь, тупица? — Влево, влево, вправо, — говорю тихо, будто на меня снизошло прозрение. Влево, влево, вправо, — Налево, бежим налево! — я дёргаю его за предплечье, таща в направлении, которое должно обеспечить нам свободу. Звук возводимого курка эхом раздаётся в коридоре, он уже готовит патроны на случай, готовясь к худшему. Но пули не нужны, так как коридор почти полностью свободен, только пара безногих ходячих тихо стонет у стены. Но, опять же, прямо за нами следует огромное количество зомби, так что держать оружие наготове — не самая плохая идея. Я повторяю указания вслух, будто мантру. Влево, влево, вправо. Почти уверен, что Леви слышит меня, но, похоже, не имеет ничего против моего лепета. Влево, влево, вправо. Я уже вижу конец коридора в свете фонарика, поэтому заранее говорю, — налево. Толпа тварей почти отстала от нас, зомби спотыкаются друг о друга и мешающие каталки в конце коридора. Но даже если бы эти ублюдки были на другой планете, я бы всё равно бежал со всех ног. Однако нельзя сказать то же самое о Леви. Он резко останавливается, из-за чего я врезаюсь в его спину. И меня очень интересует, какого чёрта он творит, пока не замечаю то, что привлекло его внимание. Операционная. Он выглядит восхищённым, серебристые глаза пробегают по табличке с названием. И я хочу бежать дальше, но ему нужно получить ответы, не так ли? Он явно хочет знать, почему десятки зомби были связаны и вспороты, будто это часть ёбнутого научного проекта. И кто я такой, чтобы отказывать ему в душевном спокойствии, которое может принести ему это решение? Поэтому я ничего не говорю. Ничего, когда он отпускает мою руку. Ничего, когда он идёт к двери. И ничего, когда он, наконец, заходит в комнату. Леви исчезает за дверью, а я задаюсь вопросом, действительно ли ответы того стоят. Действительно ли нужно узнать, что люди делали с этими существами. Мне кажется, что Стохес побил все рекорды в садистских практиках, но это было грубой ошибкой. Всё тот же гнилостный запах не вызывает ничего, кроме отвращения. Зомби оживились из-за нашего возвращения, их изрубленные руки бьются о ремни в тщетных попытках освободиться и утолить свою жажду. Другие же без устали колотят в закрытую дверь, расположенную внутри комнаты; я вижу их конечности и искорёженные лица через запотевшее стекло. Кто знает, сколько их покоится за дверью. Десятки? Сотни? Как бы то ни было, это звучит одинаково много, и у меня чешутся руки выбраться отсюда. Но я заставляю себя отвлечься и сосредоточить всё своё внимание на одной единственной фигуре. Леви стоит спиной ко мне, опустив голову и слегка двигаясь слева направо. Приблизившись к нему, я вижу, что он читает. Что он нашёл ответы. И они приносят то удовлетворение, как я и ожидал, когда наконец поднимаю взгляд на его лицо. Рот слегка приоткрыт, брови нахмурены в замешательстве, он выглядит потрясённым. Чувствующим отвращение. Сунув папку мне в руки, Леви, не говоря ни слова, выходит из комнаты. Чёрт, я не думал, что это будет настолько плохо. Вероятно, мне не стоит смотреть, учитывая, что я и так довольно сильно разочаровался в человечестве за рекордные сроки. Но любопытство погубило кошку, не так ли? И у меня точно вырастут уши и хвост, потому что я открываю папку документов. Ебануться.

Пациент № 78

Возраст: 13

Симптоматика: у пациента отсутствовали какие-либо отклонения до того, как на правое предплечье была нанесена рваная рана.

4 час: когнитивные функции угнетены, способность отвечать на простые вопросы снижается.

7 час: поражённая область постепенно разлагается, когнитивные функции полностью утрачены.

10 час: смерть.

Пациент № 113

Возраст: 10

Симптоматика: у пациента отсутствовали какие-либо отклонения до того, как на левом плече была нанесена рваная рана.

1 час: не прекращается кровотечение, смерть неизбежна.

2 час: смерть.

Мои глаза остановились на пометках о возрасте пациентов в регистрационных листах. Десять? Тринадцать? Чёрт возьми... боги, это даже хуже Стохеса. Это же дети. Они убивали грёбаных детей. Папка с глухим стуком падает на пол из моих дрожащих пальцев, документы разбросаны по плитке. Дети. Теперь в этом столько смысла. В выражении лица Леви, в том, почему он ушёл. В этом так много смысла. Потому что это негласное правило, что дети неприкосновенны. Конечно, зомби не следуют этому закону, но люди? У людей это знание должно быть выгравировано в сознании. И эти самые люди просто всё проебали, не так ли? Они забрали всякую надежду у божества наверху, что человечество — не кучка социопатов, и сбросили её в самую глубокую пропасть. Мои руки всё ещё дрожат, когда я пытаюсь выйти отсюда, задевая бедром одну из больничных коек. Блять, больничные койки, к которым, очень вероятно, были привязаны дети-зомби. Меня мутит. Вполне обоснованно начинаю переживать, что в любой момент те чёртовы шоколадные батончики вернутся ко мне самым неприятным из всех возможных способов. Схватившись за живот, я пытаюсь абстрагироваться от новой информации. Дети. Ёбнуться, дети. Мои ноги дрожат, когда я направляюсь к двери, пытаясь думать о чём угодно, но не мучениях, через которые прошли жертвы. В конце концов, я добираюсь до выхода, хватаясь за пальцами за дверь. Пройдя через порог, я прислоняюсь к ближайшей стене и задираю голову к тёмному небу. — Мы монстры, да? — он сидит рядом со мной на земле, его глаза изучают те же неподвижные звёзды. И мне хочется не согласиться, потому что мы не монстры... ну, по крайней мере, не он. Но Леви имеет в виду человечество в целом. — Всё так, — просто и по существу. И его устраивает ответ, судя по согласному хмыканью. — Так было всегда, да ведь? Людям просто нужна была вся эта хуйня, чтобы оправдать свою жестокость, — уверен, если бы этот человек сейчас не находился в больнице, кишащей ходячими, то подкурил бы одну из своих раковых палочек, — «сопутствующие потери. Это неизбежные жертвы процесса излечения». Бьюсь об заклад, это то, что уроды говорили себе каждый раз... — он делает глубокий вдох, закрывает глаза и втягивает голову глубоко в плечи, — я так устал, Эрен, — обречённый тон звучит совершенно чуждо по сравнению с привычным глубоким тенором, будто ему здесь не место и он незаконно вторгается на постороннюю территорию. Сломленный. И это слово обычно приберегается только для меня, но я не могу не думать, что Леви сейчас чувствует то же самое. Я протягиваю к нему руку, чтобы ласково пригладить тонкие тёмные пряди, ниспадающие ему на лицо. И я мало что могу сделать, мои слова ничего не изменят, но это не мешает мне пытаться. Потому что Эрен Йегер не может сдаться. Только не снова. — Мне жаль, Леви, — и в миллионный раз, я не понимаю, почему извиняюсь. Это не я привязывал детей. Это не я скормил их ходячим. Но извинения кажутся правильными, слетая с моих губ. И Леви соглашается с этим, склоняясь к моему прикосновению, — мне так жаль. Я никогда не видел, как он плачет, и сомневаюсь, что когда-нибудь стану свидетелем этого события; но, тем не менее, я чувствую, что это самое близкое к тому, пока он дрожит в моих объятиях. И это ломает меня. Потому что этот человек такой сильный, такой чертовски храбрый. И я не могу сопротивляться жжению в уголках глаз, когда чувствую его дрожь на моей груди. Вскоре ручейки бегут по моим щекам, бесшумно стекая каскадом по загорелой коже, чтобы соединиться под подбородком. Я знаю, что раньше утверждал, что наши объятия, наполненные болью, достойны «альбома для вырезок из апокалипсиса», но развернувшаяся сцена действительно является очередным подтверждением. Это определённо идеальная картина из мира Армагеддона. Два человека молча страдают на больничном полу, один слишком отчаялся, чтобы проливать слёзы, а другой с мокрыми щеками беззвучно плачет. Совершенство.

***

Ранний зимний холод радует меня, напоминая о том, что я больше не заперт в больнице ужасов. Леви не произнёс ни слова с того момента, как мы покинули адскую дыру; путь был довольно быстрым и простым, как только мы собрались с мыслями. Он даже не взглянул на меня, шёл, не отрывая глаз от дороги впереди. Мне хочется узнать, куда мы направляемся, ведь уже прошёл как минимум час, как мы бесцельно бредём по шоссе. Но мои слова сейчас будут неуместными, он вполне доволен этой некомфортной тишиной. Я машинально поднимаю руку, чтобы нервно потереть затылок, когда чувствую, что остатки моего зомби-друга всё это время были на моём лице. — Блять, — ругань отвлекает взгляд Леви от дороги, он переводит его на меня. И впервые за последние дни я чувствую, что мы вернулись к исходной точке. Потому что в этом взгляде нет прежней искры... больше нет. Он пустой. Абсолютно опустошённый. Раньше я бы сказал, что это типичный Леви, но не сейчас. Не тогда, когда я увидел весь спектр эмоций, который он так виртуозно скрывал. И меня снова мутит. — Сделаем крюк у ручья. Я слышу журчание совсем рядом, — он не даёт возможности возразить, уходя с шоссе и скрываясь в бурой листве. И я понимаю, что дело не только в поведении, но и в словах. Опустошённый. Этот человек не отличался излишней эмоциональностью, но это. Это совсем неправильно. Это не Леви. Это не Леви. Я бегу за ним, когда он исчезает в деревьях. Листья хрустят под моими ботинками, пока я стараюсь сориентироваться и идти на звук воды. И вскоре замечаю знакомую спину, покрытую шрамами. Он сидит без рубашки у самой воды, скрестив ноги и смотря вдаль. Я не очень хорошо разбираюсь в людях, ещё хуже разбираюсь в Леви, поэтому совершенно не знаю, как ему помочь. Армин бы знал. Армин бы... Армин мёртв. Честно говоря, мне гораздо больше нравился внутренний голос, что давал колкие замечания, а не постоянно напоминал мне о моих ошибках. Заткнув его, я подхожу к Леви, пытаясь сохранить смелость, которой, не уверен, что обладаю. Он сердится, когда я сажусь рядом с ним, одновременно снимая куртку, потому что если он собирается страдать от холода, то и я тоже буду страдать. Какой в этом смысл, даже не спрашивайте меня. Я виню напряжённое состояние в том, что оно подпортило причинно-следственные связи в моей голове. Несколько минут проходят в молчании, ни один из нас не хочет нарушать тишину. Я громко испускаю вздох, надеясь тем самым побудить Леви заговорить, потому что я херово умею утешать людей; и я чувствую, что если этот человек скажет хоть что-то, то мне будет легче справиться с задачей. Но, разумеется, я не получаю ничего, кроме холодного пренебрежения, поскольку он продолжает смотреть в кристально чистые воды. — Я не знаю, как с тобой разговаривать, — естественно, слова вылетают прежде, чем я успеваю себя остановить. Я почти жалею об этом, но затем он поворачивает голову, одаривая меня взглядом, который кажется менее потерянным, — я... — и, знаете ли, это никогда не было легко, даже когда Леви не смотрел на меня выжидающим взглядом, как сейчас, но теперь это кажется практически невозможным, — ты сбиваешь меня с толку, и я не знаю, что могу сделать, чтобы заставить тебя чувствовать себя лучше, — боги, как же жалко звучит. Я почти готов сдаться и просто молиться высшим силам, чтобы Леви наконец выкарабкался из этого состояния, потому что я совсем не справляюсь. Но я дал себе обещание. Одно единственное обещание. И если мне не ради чего жить, тогда какой в этом смысл? — я просто... — он смотрит на меня в ожидании, приподняв одну бровь и едва приоткрыв губы, — ты всегда знаешь, как мне помочь, даже если говоришь обратное и... и я не такой. Мой арсенал заканчивается на извинениях и объятиях. Так что, честно говоря, я совсем не в своей тарелке сейчас. И что-то стремительно вспыхивает в этих серебристых глазах, что-то, чего я не видел долгие часы. Этот блеск придаёт мне смелости, побуждает продолжить: — Я просто... Леви, я просто хочу, чтобы ты был счастлив. И я знаю, как эгоистично это может прозвучать, учитывая, в каком дерьме мы живём...но... но однажды ты сказал мне, что я не одинок. Но и ты тоже. Я здесь. И.… — делая паузу, я вновь поднимаю взгляд на человека, сидящего рядом со мной. Его рот всё ещё приоткрыт, но выражение растерянности испарилось, появилось кое-что другое. Изумление. И этот вид так и подначивает меня покончить с этим, произнести заветные слова, — я... я беспокоюсь о тебе, Леви. Пиздец, как сильно, — последние слова почти шепчу, будто они не предназначены для того, чтобы быть произнесёнными вслух. Но я имел в виду каждое чёртово слово. Я любл... подождите, нет. Я оттаскиваю себя от пропасти, пытаясь проглотить ещё больше непреднамеренных признаний в чувствах. Потому что я не... я не люблю его. Я... я не... холодная рука резко обрывает мою внутреннюю борьбу с самим собой, обрушиваясь сверху на мою собственную в нежной ласке. Я не поворачиваюсь к нему, он всё ещё старается что-то найти в тёмных водах ручья. Просто сижу в тишине, позволяя последним произнесённым словам окутать нас. И если бы холод в данный момент не щипал меня за задницу, я бы сказал, что эта тишина скорее расслабляет, но, к сожалению, чем дольше я сижу неподвижно, тем больше я рискую получить обморожение. Похоже, погода достаточно суровая и для Леви, который убирает свою руку с моей, достаёт свой носовой платок и окунает его в воду. Почти завораживает то, как его бледные тонкие пальцы деликатно полощут ткань, очищая от грязи. И, может быть, я просто слишком вычурен в своих мыслях, но я не могу не отметить то, что нахожу это простое действие прекрасным. Он выжимает платок жилистыми руками, тем самым возвращая избытки воды обратно в поток. Леви поворачивается ко мне, на лице не осталось и следа от прежней безжизненности и мучений. И это меня радует. Даже если он не смог выразить это вслух, я помог ему. Я сделал его счастливее. Он без предупреждения прикладывает платок к моей шее, чем напоминает, что Леви — не самый нежный человек на свете. Дрожь пробегает по моей спине от ледяной воды, что стекает с ткани. Я импульсивно пытаюсь отодвинуться от холодного платка, но меня тут же возвращает на место сильная рука. — Будет куда эффективнее, если ты снимешь рубашку, — я поднимаю бровь, — тогда она не промокнет, ты, маленький извращенец, — закатывая глаза, я снимаю шмотку через голову, пытаясь скрыть улыбку за тканью. Потому что это Леви. Саркастичный поганец, который каким-то образом умудрился занять место в моём сердце. И я знаю, что его резкая перемена настроения не может быть здоровой. Хотя было ли его возвращение в реальность из того подавленного состояния странным? Чёрт, я пытался... я пытался покончить с собой, и вот я здесь, упрекаю двухчасовую прострацию Леви в том, что она вредна для здоровья. Вообще, я сам так же легко и стремительно вышел из того состояния. Оно просто покинуло меня. И покинуло Леви. Действительно ли сложно поверить, что он так быстро вернулся к себе прежнему? Нет. — Ты напугал меня там до чёртиков, — голос Леви эхом отдаётся в моей голове, пока он продолжает вытирать запёкшуюся кровь с моей шеи. И я не уверен, должен ли что-то отвечать ему, учитывая, что этот человек уже достаточно наслушался моего голоса. Но по мере того, как тишина возвращается к нам, становится очевидно, что он ждёт ответа. — И ты меня напугал до тех же самых чёртиков, — рука на моей шее замирает, и на мгновение я думаю, что мне следовало просто смириться с тишиной. А ещё я уверен, что мне совсем не нужно было тревожить рану, которую он буквально только что получил. Но, чёрт возьми, это же так по-йегеровски. В конечном счёте, рука возобновляет движения, хоть и немного грубее. — Это были дети. Что ты ожидал от меня? Забыть и двигаться дальше? — язвительность в его голосе ставит под угрозу любой мой ответ, потому что я непреднамеренно стал объектом его эмоциональной разрядки. Он глубоко вздыхает, и я знаю, что он пытается сместить с меня фокус своей горечи и злости. Но, честно говоря, я возьму на себя это бремя, если это будет означать, что он не закроется в себе снова, — я знал, что мир ёбнулся... но я не был в курсе, что настолько, — его глаза сосредоточились на пятнах крови, покрывающих мою кожу. Я останавливаю его руку за запястье, потому что уверен, что он прошёлся по одному и тому же месту раз десять, и оно практически начинает гореть. Его глаза устремляются к моим при прикосновении, а ткань внезапно останавливается на одном месте. Мои пальцы начинают водить по внутренней стороне его запястья, выписывая невидимые буквы на тонкой коже. Прищуренный взгляд, которым он красовался секундами ранее, становится довольным, черты лица постепенно смягчаются с каждым касанием моих пальцев. — Ты херово отвлекаешь, — лёгкая ухмылка начинает растягивать уголки его губ, когда он вытаскивает свое запястье из моей хватки. И я не могу сдержать улыбку на своём лице; умиротворённость этого момента помогает искоренить все тревожные воспоминания, которые запечатлелись в моём мозгу за последние двадцать четыре часа. — Позволю себе не согласиться, — я быстро обхватываю свободной рукой его затылок, притягивая к себе для быстрого поцелуя. И я отказываюсь верить, что это тот же человек, который медленно погружался в пучину меланхолии рядом со мной всего пару минут назад. Может быть, у Леви есть какой-то злой брат-близнец, о котором он мне не рассказывал. Я бы запросто поверил в существование двойника, а не в реальность передо мной сейчас. Это то выражение глаз, которое заставляет меня задуматься. И хотя ранее я уверял себя в его прямоте, оно застаёт меня врасплох. Этот взгляд. Боги, эти глаза смотрят на меня так, словно я — единственное создание в этом мире. Словно я — единственное, что он видит. И это ощущается блаженством, чем-то совершенно замечательным. Если бы у меня была возможность провести вечность в этом моменте, я бы не сомневался в своём решении. — Маленькая сволочь, — оскорбление прерывается игривой ухмылкой, из-за чего кличка звучит намного милее, чем ему хотелось бы, — повернись, — я без возражений выполняю его команду, оборачиваясь к нему спиной. Позади меня раздаётся резкий вдох, и я с опаской поворачиваю голову к Леви. В качестве ответа на свою обеспокоенность я получаю деликатные прикосновения к своей спине. Его дыхание срывается, когда кончики пальцев проводят по свежим выпуклым шрамам, выделяющимся на моей загорелой коже, — мне жаль, — извинения звучат почти так же отчаянно, как и тогда, когда я услышал их в первый раз в Стохесе, прежде чем он опустил хлыст мне на спину. Но они совсем необоснованны, ведь я давно простил этого человека за проступки, ответственность за которые лежит на Закклае. Я собираюсь сказать об этом, когда он опускает ткань на кожу, смывая кровь и грязь. Мне кажется довольно глупой идея снова пытаться убедить Леви в том, что он совсем не виноват в пытке, но он такой же упрямый, как и я. Поэтому я решаю выкинуть эту мысль из головы, чтобы просто насладиться нежностью, которую он сейчас проявляет по отношению ко мне. Это приятно; ощущение того, что тебя балуют в этом мире, настолько далеко и краткосрочно, что я почти забыл, каково это. И когда Леви заканчивает заботиться обо мне, я решаю, что хочу сделать то же самое для него. Он снова макает носовой платок в ручей, мышцы перекатываются под кожей, когда он наклоняется вперед. — Как насчёт тебя? — не ожидал, что это предложение заставит его задуматься, но это произошло. Он перестаёт споласкивать ткань и бросает на меня вопросительный взгляд. — Я в порядке. — Ты грязный. Давай... — Я сказал, что я в порядке, — его тон балансирует между безысходностью и раздражённостью. И если он думает, что пара резких слов выведет меня из себя, то он ошибается. — Это из-за твоих шрамов, так? — наверное, мне не следовало поднимать тему, которой он явно стыдится, но в глубине души я решил, что он не оставил мне выбора, кроме как играть грязно. И я ожидаю бравады, задетой гордости, даже игнорирования, но вместо этого он кидает мне в лицо мокрый носовой платок и бормочет что-то, соглашаясь. Когда я убираю ткань, закрывающую вид, то понимаю, что Леви отвернувшись сел передо мной, предоставляя лучший доступ к своей бледной коже. Я немного робею, потому что, в отличие от него, не хочу шокировать Леви температурой сырой ткани. Несмотря на все мои усилия, касание всё равно вызывает у него лёгкую дрожь, сопровождающуюся чередой прошёптанных проклятий. Сдерживая смешок, я начинаю с его лопаток, массируя напряжённые мышцы под материалом. Он удовлетворённо мурлычет, и этот звук вскоре становится моей главной целью. Протираю его спину платком, уделяя много времени каждой зарубцованной линии... что не остаётся незамеченным Леви. — Не знаю, заметил ли ты, но я не горжусь этими шрамами. Так что перестань благоговеть перед этими грёбанными отметинами, — его прямота заставляет руку замереть на его спине, обличающие слова вызывают глухую боль в моей груди. Вздыхая, он пытается смягчить сказанное ранее, — я совершил много ошибок, Зеленоглазка. И за большинство из них был награждён таким образом. Повторю: я не горжусь ими, и шрамы не заслуживают того, чтобы их лелеяли, — и внезапно я чувствую себя мудаком из-за того, что напоминаю ему о былых временах, которые он предпочёл бы похоронить в памяти. Теперь становится ясно, почему рубцы были щекотливой темой для него. Невнятное извинение почти срывается с моих губ, прежде чем я вспоминаю, что уже просил прощения у этого человека сегодня, и что слишком много слов из моих уст звучали жалко. Поэтому молча заканчиваю протирать его спину, что, вероятно, выглядит как акт пассивной агрессии; но, честно говоря, я не доверяю себе, что не произнесу эти два слова, если открою рот. Надевая рубашку и куртку, я стараюсь забыть, что предпринимал какие-либо попытки пробиться через этот барьер Леви; когда у него появится желание посвятить меня в подробности своего прошлого, он даст знать об этом сам. — Эрен, — моё имя, звучащее в воздухе, заставляет обернуться к Леви, который уже успел полностью одеться, — я не... — его голос прерывается чем-то ужасающим. Чем-то, что, как я думал, мы слышали в последний раз много километров назад. И внезапно больничная обитель зла перестаёт казаться такой уж страшной. Потому что этот шум является источником настоящего страха, отличием абсолютной безнравственности. Двигатель грузовика. Совсем рядом с нами.