What's eating you?

Тепло костра приятно ощущается на моей коже, когда я тяну к нему раскрытые ладони. Так холодно... и это определённо преуменьшение, зима с силой вышвырнула осень за борт. Может, нам следовало найти убежище с четырьмя стенами, поскольку резкие порывы ветра постоянно напоминают об этой оплошности. Но, если здраво рассудить, то не думаю, что моя спина бы выдержала вес Леви ещё хоть чуть-чуть, потому что этот человек намного тяжелее, чем подразумевает его невысокий рост. В моём горле начинает образовываться комок, когда я вспоминаю о том, как он цеплялся за меня изо всех сил, когда мы пытались убежать от стаи ходячих. О том, как он просил оставить его позади. Я беру сучок и бросаю его в огонь, пламя жадно поглощает крошечную веточку. Это самое большее из того, что я могу сделать сейчас, чтобы выплеснуть своё разочарование. Мой разум наконец-то получает шанс замедлиться и принять во внимание всё произошедшее. Я действительно не уверен, делает ли его попытка самопожертвования меня более злым или грустным, бурное чувство в моём нутре, на самом деле, не даёт никакой хорошей отправной точки. Гнев был бы самым простым выбором. Это то, с чем я всегда отождествлял себя. То, что никогда не казалось неуместным на моём лице. То, что всегда казалось правильным. А не эта размытая неопределённость, которая сейчас бушует внутри меня. Но не похоже, чтобы гнев принёс мне сейчас какую-то пользу; будем честными, он никогда не приносил мне какую-то пользу. Тем не менее, это чувство всегда было надёжным, готовым к высвобождению. И, может быть, я должен гордиться собой за то, что так долго оставался тихим. Даже несмотря на то, что «так долго» длится приблизительно несколько минут, которые мне потребовались, чтобы разбить подобие лагеря. Так что, думаю, мне пока не стоит награждать себя за это. Хриплый вздох срывается с моих губ, когда я смотрю, как огонь потрескивает в лунном свете, тлеющие угли ненадолго освещают темноту вокруг меня, прежде чем погаснуть в тени. Если бы не надвигающаяся угроза опасности, то это было бы почти приятно. Что ж, добавить бы ещё палатку, чтобы избавиться от арктического холода. Ещё бы, ночь на улице. Я клянусь богом, когда вся эта дичь закончится, я собираюсь провести по крайней мере год, ничего не делая, кроме просмотра херовых фильмов и реалити-шоу. Да, только лежать на диване, запустив руку в упаковку с сырными подушечками. Звучит приятно. Леви, пошевелившийся подо мной, вырывает меня из мира грёз, наполненных нездоровой пищей, когда его голова сильнее утыкается в моё бедро. Он прерывисто выдыхает, воздух вокруг изо рта вырывается облачком пара от холода. И я бы предложил ему свою куртку, как и раньше, если бы не думал, что на этот раз вполне законно получу обморожение. Прижимаясь ближе, Леви выглядит так, словно тепло его тела испаряется. Я убираю чёлку с его лба и провожу подушечкой большого пальца по лбу, чтобы разгладить эту вечную морщинку. Потому что господь свидетель, этот человек заслужил хотя бы несколько минут вдали от своих проблем. И меня абсолютно убивает то, что я не могу забрать себе хотя бы половину. И что чаще всего я сам создаю их. Леви начинает расслабляться, когда я позволяю своим пальцам запутаться в его волосах, всё ещё таких мягких и шелковистых, даже после всего дерьма, через которое мы прошли. Это волшебство, и я отказываюсь верить в обратное. Он умиротворяюще мурлычет, когда я начинаю массировать основание его черепа, время от времени опуская пальцы ниже, чтобы коснуться тонких волосков на его затылке. И он такой чертовски красивый. Отблески огня подчёркивают остроту его линии челюсти, тонкие губы слегка дрожат на холоде. Моя грудь сжимается, когда он поднимает руку, чтобы сжать ткань моих джинсов. И я хочу… я так сильно хочу позволить себе почувствовать это. Не бояться всё отпустить. Но это так. Я так сильно перепуган. Потому что я чуть не потерял его. И даже не один раз. Чёрт, события, произошедшие за несколько часов до этого, были детской забавой по сравнению с тем, что я стал свидетелем того, как Леви чуть не погиб от рук Закклая. Но, может быть, когда всё это закончится, я смогу наконец признать это. Может быть, он тоже так сделает. Потому что, как бы эгоистично это ни звучало, я не могу не чувствовать, что он тоже это чувствует. Но захочет ли он вообще быть рядом со мной, когда всё закончится? Сомнение захлёстывает меня, заменяя это чувство в моём нутре нервозностью, от которой я уже хочу избавиться. Я никогда не спрашивал его, никогда не думал, что это нужно. Но, опять же, у Леви, кажется, другое определение этого слова, если я правильно помню. Чёрт, захочу ли я вообще быть рядом с ним? Я имею в виду, конечно, он что-то значит для меня. Что-то, что, если бы мне пришлось выразить словами, я бы каждый раз терпел неудачу, потому что он просто такой… Леви. Прямолинейный и откровенный. И заботливый. И… мои пальцы крепче сжимают его волосы, когда я думаю о жизни без него. Жизни после него. Что мы увидим, когда посмотрим друг на друга после всего этого? Сможем ли мы просто забыть все зверства, свидетелями которых пришлось стать вместе? Сможем ли мы взглянуть в глаза друг другу и не увидеть безвозвратного желания просто забыть весь этот хаос? Или мы будем постоянными напоминаниями друг другу о мёртвых? О наших друзьях, которых мы не смогли спасти, об обещаниях, которые мы нарушили, о жизнях, которые мы забрали? — Дежурство всегда будет означать, что ты будешь делать странные вещи, наблюдая за мной, а не обстановкой, да? — я не заметил, что сон Леви прервался, будучи слишком погружённым в свои мысли. Когда я не отвечаю, он переворачивается на спину, глядя прямо на меня, — ты выглядишь дерьмово, — это заставляет меня изогнуть бровь, смотря на всё ещё полусонного Леви, который вытягивает свои руки над головой, продолжая, — или будто тебе нужно отойти в ближайшие кусты, — я почти испытываю искушение столкнуть его со своего бедра, когда он зевает. Почти. — Классика, — он лениво пожимает плечами на мой комментарий, похоже, всё ещё слишком уставший, чтобы отвечать, — что ты будешь делать после всего этого? — он хмурит брови, смотря на меня в замешательстве. — Думаю, это вполне очевидно, — после слов следует очередной зевок. Я бы сказал, что ему следует ещё отдохнуть, но Леви, похоже, относится к тому типу людей, которые отказываются снова засыпать после того, как проснулись, — найти тех придурков, с которыми мы по какой-то не богоугодной причине разошлись, — любая уверенность, которая у меня была в получении ответа, вылетает в окно вместе с его словами. Конечно, он думает о том, чтобы найти Эрвина и Ханджи. О своём следующем шаге. Потому что зачем заранее планировать будущее, которое может никогда не наступить? По тому, как Леви смотрит на меня, я могу сказать, что моё поведение явно изменилось. И пройдет совсем немного времени, прежде чем, — что-то не так? — грёбаные швейцарские часы. Я избегаю его взгляда, чтобы не дать ему обнаружить то, что я расстроился. Реально, десять из десяти, Йегер. — Это не имеет значения, — его глаза прищуриваются, он явно всё ещё не совсем отошёл от нашей последней стычки в церкви. Вздыхая, я признаю поражение и смотрю в эти серебристые глаза, — ты, наверное, посмеёшься. Он фыркает, поднося пальцы к вискам, пытаясь, по-видимому, прогнать изнеможение. — Испытай меня. Делая глубокий вдох, я позволяю своему телу адаптироваться к нынешнему спокойствию Леви. Я могу сказать, что это не работает, по дрожи в моём голосе, когда я пытаюсь начать: — Что ты хочешь делать после этого? После того, как мир... не знаю, апокалипсис закончится? — Леви, кажется, не удивлён моим вопросом, а если и удивлён, то отлично скрывает это. Я почти ожидаю быстрого ответа, чего-то такого, что не оставит места для сомнений. Вместо этого он поворачивает голову, прижимаясь щекой к моим джинсам. Кажется, проходит вечность, прежде чем я решаю, что он не собирается отвечать. Что совсем не успокаивает бурю, назревающую в моей груди. Мои глаза крепко зажмуриваются, когда я готовлюсь просто сказать ему, чтобы он забыл об этом. Что для меня это не имеет значения. Что мне просто было любопытно. Даже если ни одна из этих вещей не является правдой. — Это всё ещё вполне себе очевидно, Зеленоглазка, — и все мои сомнения в себе, вся моя неуверенность исчезают с его словами. Я почти хочу, чтобы он повторил их, просто чтобы получить точное подтверждение. Но когда я открываю глаза и смотрю на него сверху вниз, то понимаю, что у меня есть все подтверждения, которые мне когда-либо понадобятся. Он со мной. И если эта ухмылка является каким-либо признаком, то мне кажется, я смогу его удержать. Чёрт, это звучит так, будто Леви какая-то верная декоративная собачка... что, я думаю, не так уж далеко от истины, учитывая, что он всё ещё лежит поперек моего бедра, — ты думал, я бы бросил тебя только потому, что мы больше не сможем вместе убить парочку-другую зомби? — он протягивает руку, чтобы обхватить мой подбородок большим и указательным пальцами, — вопреки распространённому мнению, ты мне нравишься немного больше этого, — я улыбаюсь тому, как он поглаживает мою кожу, расслабляясь от прикосновений, будто это единственное, что мне нужно в этом мире. — Мы можем завести собаку? — мой вопрос вызывает дрожь от прикосновения Леви к моему подбородку. Заставляет его опустить руку назад, чтобы она легла на его грудь, когда он смотрит на меня с недоумением, — я имею в виду после того, как это закончится. Мама никогда. — я останавливаю себя; рана затянулась, но всё так же болезненна. Леви замечает мою паузу и теребит пальцами нижний край моей рубашки. Я не могу точно разглядеть выражение его лица, но я почти уверен, что оно побуждает меня продолжать. Глубоко вздохнув, я начинаю снова, — у меня никогда не было собаки, но я всегда хотел её, — коротко и по существу; может быть, немного поспешно, но я хвалю себя за то, что смог выстоять, несмотря ни на что. — Конечно, но не больше меня, — усмехаюсь, представляя, как Леви пытается бороться с сенбернаром, а пёс проводит слюнявым языком по его щеке. И он бы позвал меня на помощь, но кто ещё тогда смог бы запечатлеть эту сцену на видео? Что-то расцветает в моей груди при этой мысли. О доме, уюте. Потому что это то, чего я хочу. И я хочу, чтобы это было с Леви, — и ничего такого, что линяло бы. Это дерьмо будет невозможно убрать, — он перестает теребить рубашку, чтобы оценить мою реакцию. Вероятно, ищет в моих глазах какой-нибудь аргумент в пользу того, что он слишком избирателен. Но, чёрт возьми, я просто рад, что он рассматривает это предложение. — Мы можем назвать её Бинго, — практически слышу, как он закатывает глаза, когда усмехается, поднимая пальцы, чтобы щёлкнуть меня по носу. И называйте это как хотите, но я не могу не найти этот маленький кусочек нормальности успокаивающим. Может быть, чем-то вроде надежды. И, боги, Эрвин действительно гордился бы мной, не так ли? — Ты такой придурок, — улыбка снова растягивает мои губы, пока я наслаждаюсь тем, как сияют глаза, когда он встречается со мной взглядом. И я, наверное, слишком сентиментален. Наверное, слишком много думаю о том, как мы прижимаемся друг к другу под лунным светом. Но, несмотря ни на что, трепет в моей груди не утихает. На самом деле, только усиливается. — Ты застрял с этим придурком, мудак, — я снова запускаю пальцы в пряди чёрных волос, не прекращая убеждать себя в том, что это точно волшебство, пока шелковистые локоны скользят по кончикам моих пальцев. Леви удовлетворённо вздыхает, и на его лице появляется ухмылка. — К сожалению. Я фыркаю, на самом деле не думая, когда мой рот снова открывается: — Думаю, я влюблён в тебя, Леви, — предполагалось, что это будет какая-то плохо сформулированная реплика, может быть, даже небольшое оскорбление, просто чтобы добавить немного остроты. Но вместо этого я предлагаю ему недвусмысленное признание. И это не похоже на то, что я сказал настоящие слова, которые, чёрт возьми, просто бьются в груди с каждым ударом моего сердца, но, тем не менее, он знает. Эти искры в его глазах поют песни о моей оплошности. Я просто жду, когда на его лице отразится замешательство, а на лбу появится морщинка. Жду, когда мне скажут то, что я уже знаю. То, что я уже чувствую. Но я ошибаюсь. Бледная рука протянулась, чтобы накрыть мою щёку, угол неудобный из-за того, что Леви всё ещё лежит поперек моих ног. Эта ухмылка не исчезла, но стала немного другой. Выглядит непривычной на этом лице. Будто её примерили спустя много лет. И я действительно не уверен, чего ждать от него, что он скажет или сделает. Его действий самих по себе уже достаточно, чтобы мои ладони вспотели, а сердце заколотилось. И кто-то однажды сказал, что поступки говорят громче слов, но я не считаю, что этот человек когда-либо встречался с Леви. — Думаю, это взаимно, Эрен. Потому что это было практически оглушительно.

***

— Да блять, в последний раз говорю, я в порядке, — Леви закатывает глаза, сбрасывая мою руку со своего плеча, пытаясь тащиться впереди со своей злосчастной лодыжкой. Со вздохом легко догоняю его, но стараюсь больше не предлагать помощь, потому что он ведёт себя как ребёнок, раздражаясь из-за своей травмы, будто это как-то может помочь её заживить. Наверное, во всём виновата его гордость... ну, нет, это определённо его гордость. Потому что Леви был в полном порядке, когда мы двинулись в путь с утра. Ну, если считать «полным порядком» посиневшую и распухшую лодыжку. Он не устраивал эту мелодраму, пока я поинтересовался, нуждается ли он в моей помощи, и не дай бог, чтобы кто-нибудь спросил Леви, блять, Аккермана, нужна ли ему помощь. Он был намного резче в своём отрицании, когда я впервые обратился к нему, и я могу только догадываться, что где-то в этой тёмной душе есть небольшое чувство вины за то, что рявкает на меня. А теперь я веду себя подобно герою мелодрамы. Великолепно. — Мы можем остановиться отдохнуть в любое время, как ты захочешь, Рокки, — мне не нужно смотреть на него, я уже знаю, что он бросил на меня свой фирменный взгляд с прищуром, шуточка вышла такой же язвительной, как я планировал. Но в независимости от того, что его гордыня не позволяет ему согласиться на протянутую руку помощи, его тело говорит об обратном. Он наклоняется навстречу мне, когда я снова пытаюсь просунуть руку под его плечо, — ну неужели. — Иди нахуй, — он мямлит себе под нос, крепче прижимаясь ко мне. Иногда я задаюсь вопросом, кто из нас на самом деле старше. — Не волнуйся, я не скажу Ханджи, — Леви даже не пытается спорить, вероятно, зная, что есть многое, что я не собираюсь рассказывать Ханджи. Или Эрвину, если уж на то пошло, но этот человек настолько внимателен, что, скорее всего, разберётся во всём и без моего вмешательства. И, чёрт возьми, я скучаю по ним. Громкий смех Ханджи. Понимающие взгляды Эрвина. Я скучаю по всему этому. Пиздец как сильно. Мне в голову не приходило, что я смогу когда-либо привязаться к кому-то ещё, помимо моих былых товарищей. А потом они просто появляются подобно принцам на белых конях, спасают меня как какую-то принцессу в заточении. Они спасли меня. И, боги, я нуждаюсь в них так же сильно, как и в Леви. Конечно, чувства совершенно другого толка, но всё же. Я хочу их вернуть. — Хочешь, поделюсь секретом? — я смотрю вниз на Леви, который слегка морщится при каждом шаге. Когда я не отвечаю, он берёт на себя смелость продолжить, — я всегда могу сказать, когда тебя что-то беспокоит, — моя челюсть сжимается, когда я снова устремляю взгляд на опавшие листья под нашими ногами, не особо желая услышать подтверждение того, что я как открытая книга для него. Но если Леви и замечает мой дискомфорт, это его всё равно не останавливает, — у тебя такое выражение лица. Знаешь, будто ты не здесь, — и я не могу ничего поделать с тем, что моя голова машинально поворачивается, чтобы встретиться с ним глазами... только он больше не смотрит на меня, устремлённый на что-то вдалеке, — будто ты ненавидишь себя, — он шепчет последнюю фразу, слова теряются в прохладном ветерке, который развевает его волосы по лицу. Пожалуй, я не должен был этого слышать, как и многие другие вещи, произнесённые между нами. Но я слышал. И не знаю, как реагировать. Правда кажется лучшим вариантом, учитывая, что ложь ничего не делает, кроме как создаёт стены фальши. Стены, которые, будучи обнаруженными, почти никогда не могут быть обрушены. — Я не ненавижу себя, — то, как Леви останавливается, указывает на то, что я уже начал класть кирпичи. И я чувствую, как гнев вырывается наружу, мой защитный механизм готов дать ему волю. Но эти глаза усмиряют меня. Эти чёртовы глаза, — я не... я.… я просто... — в его взгляде нет ни обвинения, ни осуждения. Будто он просто хочет, чтобы я сказал ему правду, какой бы отвратительной она ни была, — я просто хочу вернуть их. И не думаю, что мог быть более искренним, даже если бы попытался. Леви ничего не говорит, просто утягивает меня в одно из самых крепких объятий, используя руку на моём плече. Это напоминает мне о том времени, когда я прибежал в его комнату после казни той женщины в Стохесе. Когда я думал, что всё потеряно. Когда я думал, что сломлен. Но он показал мне, что это не так, просто мне не хватало кое-какой детали. Детали в его лице. И что, возможно, ему не хватало детали в лице меня. И я думаю, что именно здесь я ошибся во всей этой херне с апокалипсисом. Потому что я всегда говорил, что привязанности губительны. Что сближение с кем-то другим равносильно самоубийству. И я ведь поверил. Думал, что это заурядное оправдание одиночества было веской причиной держаться подальше от разумной части человечества. Что у тебя была семья и больше никого нельзя подпустить близко. Никаких исключений. Но я так заблуждался. Потому что я держусь за свое. — Мы найдём их, Эрен. Мы... — моё сердце замирает от этой паузы, потому что я сразу думаю о худшем. О толпе зомби, — ёбнуться, — окей, это не она. С этим словом он ослабляет хватку вокруг меня и начинает ковылять в направлении — действительно, ёбнуться. Хижина. Чёртова хижина. Я расплываюсь в улыбке, когда думаю, что это было бы лучшим вариантом, как мы можем обнаружить Ханджи и Эрвина. Что если они пошли в этом направлении, то остались бы здесь, пока мы их не догоним. Чёрт, у меня нет и половины интеллекта, которым обладает Эрвин, но я знаю, что это было бы умным планом. Мне не требуется много времени, чтобы добраться до Леви, опережающего меня всего на несколько шагов. Я бы спросил, не нужна ли ему помощь, но сомневаюсь, что он даже услышит мой вопрос, его взгляд прикован к хижине. Деревья загораживают большую часть обзора, только деревянная обшивка слегка проглядывает сквозь листву. Не помню, когда в последний раз я чувствовал себя в чём-то настолько уверенным. Потому что Эрвин и Ханджи должны быть здесь. Пожалуйста, пусть они будут здесь. Мы продираемся сквозь кусты, не обращая внимания на колючие ветки, которые, царапают наши лица. Но я не думаю, что кого-то из нас это действительно волнует, оба слишком сосредоточены на возможном воссоединении с Эрвином и Ханджи. Божечки, одна мысль об этом заставляет меня оказаться на седьмом небе от счастья. Заставляет меня чувствовать, что, возможно, этот апокалипсис не так уж плох. Что, может быть- И вдруг моё сердце останавливается, дыхание учащается. Потому что, когда здание начинает виднеться лучше, я точно понимаю, чья это хижина. — Леви, нет, — он либо не слышит меня, либо откровенно игнорирует. Нетрудно схватить его за предплечье, но оказывается крайне непростым удержать, когда он вырывается, бросая на меня взгляд, полный чистого раздражения. И я знаю, что моё объяснение должно быть реально стоящим, если я планирую помешать мужчине войти туда, — остановись, мы должны вернуться. Это небезопасно, — его взгляд сужается, и я понимаю, что потерпел неудачу. — Они могут быть там, и ты говоришь мне, что хочешь вернуться? — да, он пытается не злиться на меня, пытается воздержаться от обвинений, прежде чем я дам ему повод оставить меня здесь, — я чего-то не знаю? — Ты не понимаешь. Я в курсе, что там внутри, — протягиваю руку, чтобы схватить его, но он делает шаг назад, избегая этого. Мне просто нужно, чтобы он выслушал меня, доверился мне, — пожалуйста, — прошу, молясь, чтобы он понял причину. Увидел, как это бесповоротно глупо. Но если бы я был на его месте, если бы я думал, что Микаса заперта в той халупе… стал бы я просто уходить, повинуясь внутреннему чутью кого-то другого? Нет. Нет, я бы пробился туда зубами и ногтями, если понадобилось бы. Я бы убедился, что проверил каждый сантиметр, прежде чем уйти без неё. И это то, что Леви собирается сделать для Эрвина, для Ханджи. И я ничего не могу сделать, чтобы остановить его. — Что там, Эрен? — качаю головой, не желая думать об этом, не желая вспоминать. Запахи, вкусы, звуки. Всё. Это как какой-то долбанутый фильм ужасов, над которым ты шутишь со своими друзьями, потому что знаешь, что этого никогда не могло случиться. Ты же знаешь, что люди не настолько больны, не настолько извращены. Но ты ошибаешься. И я знаю. Я пережил это. И чёрт возьми, я не хочу, чтобы он тоже узнал, каково это, — скажи мне, — он трогает меня за плечи, в его глазах маниакальный взгляд, который понимает, что всё, что я скажу, не будет хорошим, — скажи мне, что там. — Люди, — на мгновение он выглядит сбитым с толку, не совсем понимая, что должен означать мой туманный намёк. Я не хочу говорить ему, не хочу, чтобы он знал. Видеть, как эти красивые глаза расширяются от страха. Но какой у меня есть выбор? Он собирается войти в забытое богом место, хочу я этого или нет, так что я должен предупредить его, с кем придётся иметь дело. Против кого он выступает, — каннибалы, — как я и думал, его зрачки начинают расширяться, руки, держащие меня за плечи, начинают дрожать. И я знаю, что он понимает. Понимает, почему я так непреклонен в отношении нашего ухода, — ты не можешь. Ты... — Я должен, Зеленоглазка, — наверное, я мог бы заставить себя плакать, кричать, что ненавижу его; чёрт возьми, даже ударить его по лицу за то, что он такой грёбаный идиот. Но он всё равно пошёл бы. Я знаю этот его взгляд. Я знаю эту решимость. Это желание изменить хоть что-то в этом ёбнутом мире. Даже если это что-то совсем невзрачное. И я понимаю его, потому что сам поступил бы так же. Итак, вопреки всему, что говорят мне мой разум и моё тело, я перехожу на его сторону. Он не улыбается, когда понимает, что я собираюсь позволить ему сделать это. Что я собираюсь присоединиться. Чёрт, он, наверное, прямо сейчас думает о том, как убедить меня остаться снаружи. Но если он идёт, то и я иду; ничего не изменит моего решения. Он просто мягко кивает мне, соглашаясь. И мы продолжаем идти. Я молча молюсь, что, возможно, мой разум просто сыграл со мной злую шутку. Может быть, это не та же самая хижина. Что это не тот же самый алтарь ужасов. И, вероятно, это моё же подсознание пытается унять тревогу, потому что я действительно начинаю верить. Начинаю думать, что с Эрвином и Ханджи всё будет в полном порядке, когда мы откроем эти страшные двери. Что они будут наливать чай, и чёрт возьми, Леви будет рад это увидеть. Будет счастлив. Мы будем так чертовски счастливы, верно? Я крепко зажмуриваюсь, когда мы прислоняемся к стене хижины, дерево гниёт во многих местах и выглядит таким же ветхим, каким я его помню. Потому что это оно. И как только я замечаю запёкшуюся кровь на перилах, то понимаю, что у меня испаряются последние сомнения, что этого места не существует. Потому что это точно оно. И мы прислоняемся к его грёбаным стенам. Превосходно. Я почти уверен, что ни один из нас не знает, как лучше забраться внутрь адской дыры, потому что входная дверь кажется слишком простым вариантом, чтобы его рассматривать. Но, очевидно, Леви не имеет ничего против простых путей. Наблюдаю, как он огибает край хижины с пистолетом в руке. Я протягиваю руку, но он уже ушёл, поднимается по лестнице, которая, как я помню, отвратительно скрипела. Я просто жду звука, когда подкрадываюсь ближе к углу постройки. Шум, который звучит в моей голове, подобен дьявольской музыке. Всё, что с этим местом связано. Всё, что они натворили. Вероятно, напрасно надеяться на то, что звук отпугнёт Леви. И когда я снова слышу, как шум стихает, я вспоминаю, что этот человек не собирается уходить отсюда без них. Или, по крайней мере, без ответов; подтверждения того, что их здесь нет. Я подтягиваюсь всем телом к краю, поднимаю глаза и вижу Леви на вершине короткой лестницы. Он пригнулся и, по крайней мере, старается быть незаметным, шумно отходит в сторону. Крыльцо усеяно битым стеклом, окна залатаны листами фанеры, что придает хижине классический вид апокалипсиса. Кровь всё ещё окрашивает здание точно так же, как я помню. И мурашки по моей спине бегут не от вида самой крови, а от причины, по которой она здесь. Не из-за нежити. Я хочу закрыть глаза, абстрагироваться от этого кошмара наяву. Нет, я хочу убежать. Хочу схватить Леви за руку и собрать достаточно сил, чтобы оттащить его упрямую задницу с этого чёртового крыльца от греха подальше. Но также я хочу спасти их. Эрвина. Ханджи. Ведь разве не говорил, что они нужны мне так же сильно, как и мужчина, стоящий передо мной? Но именно этот страх сдерживает меня. Страх перед неизвестным. Страх, что мы войдём внутрь и нас встретят дулами пистолетов. Страх, что Эрвин и Ханджи находятся в сотне километров в противоположном направлении, а мы зря рисковали своими жизнями. И это мощная штука, этот неподдельный ужас, который подкрадывается к вам сзади, когда вы меньше всего ожидаете. Раздирает ваши внутренности до тех пор, пока вы не задрожите от животного страха. Я чувствую его действие, когда поднимаюсь по лестнице, мои колени уже дрожат. И я ненавижу это. Ненавижу, что моё тело пытается предать меня, когда я больше всего в нём нуждаюсь. Ненавижу, что оно пытается предупредить меня. Потому что неведение — это блаженство, и я, вероятно, чувствовал бы себя в миллион раз лучше, если бы перестал воображать, что может находиться за этими дверями. Леви дотягивается до ручки раньше меня, будучи на несколько шагов впереди, даже несмотря на хромоту. Интересно, почувствовал ли он что-то, дотронувшись до неё? Может ли он почувствовать зло, ужасы, которые наверняка скрываются за этой дверью? Лёгкая неуверенность в его движениях говорит мне всё, что нужно знать. — Леви, — шепчу я, стараясь не шуметь, пока дёргаю его за куртку. Потому что это глупо. И, чёрт возьми, он это знает. Потому что чем больше я думаю об этом, тем больше отказываюсь верить, что Эрвин Смит позволил бы поймать себя каннибалам. И, может быть, мой разум просто тщетно пытается найти какой-нибудь предлог, чтобы покинуть это место, но мне плевать. Его здесь нет, не может быть, — пожалуйста. Леви поворачивает голову, чтобы на секунду встретиться со мной взглядом, глаза наполнены чем-то вроде вины, сожаления. И я знаю его следующий шаг. Знаю, что он принял решение, как только приблизился к этим ступеням. Он поворачивает ручку. Первое, что поражает меня — это запах, всепоглощающий и сводящий с ума. От него желудок начинает скручивать от отвращения. Он напоминает о гниении, разложении. Смрад рисует в моём сознании страшные, обезображенные картинки, от которых тошно. Половицы скрипят, когда мы проходим через порог, почти так же, как и на крыльце. За исключением того, что звук здесь слышится в миллион раз громче, ведь монстры могут притаиться за любым углом. Но не похоже, что мы смогли бы их увидеть, учитывая, что здесь кромешная тьма, последние лучи света исчезают с закрытием обветшалой деревянной двери. Я роюсь в своём рюкзаке, отчаянно пытаясь достать фонарик, который был лучшей находкой за последние пару недель. Кончики пальцев касаются знакомого пластика, когда я лихорадочно достаю находку из рюкзака. Согласно статистике, уведомление о своём присутствии группы маньяков-убийц не приводит к высокой выживаемости, но насколько я помню этих уродов — а я хорошо помню этих уродов — то, скорее всего, если бы они были здесь, то уже убили бы нас и готовили ужин из наших селезёнок. Но, так или иначе, этот факт не умаляет трепета внутри, который очень просит меня уйти. Беги, Эрен, беги. Фонарик начинает освещать отдельные участки комнаты, быстро переходя от одного объекта к другому. Здесь грязно, полы покрыты старой кровью, мебель перевёрнута и сломана. Этот вид разгоняет мой и без того учащённый сердечный ритм. Я могу их встретить в любой момент, встретиться лицом к лицу с монстрами во плоти. Мои движения быстры, я не задерживаюсь на одном месте долго из-за непреодолимой тревоги, просачивающейся в мой разум. Чем скорее мы уберёмся отсюда, тем лучше. Я не вижу лица Леви, но могу представить его, когда он переступает через сломанный стул. И я молча молю о том, что его любопытство удовлетворено, что мы можем уйти отсюда. Но как бы не так; он продвигается вглубь комнаты. Беги, Эрен, беги. Этот голос в моей голове становится настойчивее, колотя изнутри по черепу в тщетной попытке привлечь к себе внимание. Я стараюсь заглушить его с каждым шагом, медленно задыхаясь от собственной глупости. И я хочу послушаться... боги, блять, как же я хочу послушаться. Но я не могу оставить его здесь. Не тогда, когда я знаю, что его ждёт. Не уйду без Леви. Свет начинает мерцать, и мне остаётся только гадать, не знак ли это свыше, чтобы я убирался отсюда к чёртовой матери. Или, может быть, Фортуна просто хочет усложнить нам жизнь. Возможно. Колеблющееся свечение продолжает мерцать на фоне беспорядочного скопления предметов, разбросанных по полу. Разорванные книги, битое стекло, ёбушки, там, вероятно, есть наполовину обглоданный труп, который нам только предстоит найти. Это поднимает мою и без того чрезмерную тревогу до заоблачных высот. Напоминает мне те шаблонные сцены в фильмах ужасов, где тупая блондинка вот-вот получит своё. Та, которая достаточно глупа, чтобы уйти в одиночку, в то время как серийный убийца разгуливает на свободе. Я просто жду, показывая пальцы вверх неизбежной трагедии. Того, чего я мог бы избежать, по крайней мере, сам, но не смог. Я не в силах оставить его одного. И если бы это был фильм, то, я думаю, мы явно достигли кульминации. Леви остановился, окидывая взглядом окровавленную дверь. Это он. Момент истины. Потому что если Эрвин и Ханджи здесь, то они будут за этой дверью. В том подвале. Ужас начинает накатывать на меня, когда я вспоминаю, как в последний раз провёл ночь в этой адской дыре, думая, что в любой момент эти сумасшедшие ублюдки спустятся по лестнице, намереваясь вырезать мои органы. Я вижу, как слегка дрожит рука Леви, когда он тянется, чтобы схватиться за ручку с багровым покрытием, вероятно, чувствуя сомнения, действительно ли это то, чего он хочет. Отвратительное подтверждение или тревожная двусмысленность. Ни один из вариантов не звучит многообещающе, но, честно говоря, я бы проголосовал за всё, что избавило бы меня от путешествия по переулкам памяти. Дверь издаёт болезненный скрип, когда открывается, не предоставляя нам ничего, кроме темноты. Беги, Эрен, беги. Я пытаюсь удержать фонарик в руке, когда Леви начинает спускаться по лестнице; тусклое свечение плохо освещает ступени перед ним. Я почти удивляюсь, как, чёрт возьми, я ещё не упал и не сломал шею, быстро следуя за ним, но что-то совершенно другое занимает передний план моего сознания. Оно проникает в мои ноздри, вызывая тошноту до такой степени, что приходится зажать рот свободной рукой, чтобы заглушить звук рвотного порыва. Всё это слишком знакомо, такой запах слишком сильно отпечатывается в глубине вашего сознания. Он никогда по-настоящему не исчезнет. Будет напоминать вам обо всех зверствах, связанных с этим местом. И, чёрт возьми, я помню. Даже свет, кажется, подвергается влиянию запаха, мерцая в бешеном темпе, и я отсчитываю секунды, пока нас не окутает полная темнота. Я поворачиваюсь к Леви в попытке оценить выражение его лица, чтобы увидеть, достиг ли он своей критической точки. Его глаза следуют за колебанием света, сканируя окровавленные столы, рассматривая куски гниющей человеческой плоти. Широко раскрыв их и приоткрыв рот, он застыл, не двигаясь. Я делаю шаг вперёд, убирая руку ото рта, чтобы схватить его за плечо. Леви вздрагивает, слишком глубоко погружённый в этот гротескный кошмар. В фильмах ужасов всё было неправильно, потому что сейчас мы наблюдаем реальность. Это гораздо хуже, чем существа, которые шастают по ночам; чем тот убийца, который наносит последний удар топором по глупой-глупой девчонке. Перед нами олицетворение настоящей искусности человеческой расы в способах уничтожать друг друга. Это и есть истинный страх. Вот что отражается на лице Леви, когда его губы начинают дрожать. И на мне, когда мои колени начинают слабеть. Очнувшись от оцепенения, Леви разворачивается и проносится мимо меня, даже не взглянув ни на что, кроме лестницы перед ним. Но это не имеет значения. Я уже видел выражение его глаз, отвращение, омерзение… страх. И я хочу обнять его, сказать мужчине, что у нас всё будет хорошо. Что это не наш мир, а всего лишь его часть. Но я знаю, что он готов уйти, и я не собираюсь этому препятствовать. Разворачиваясь, я поднимаю ногу, чтобы подняться по лестнице, Леви всего на пару шагов впереди меня из-за своей лодыжки. Я ничего не говорю, поворачиваясь, чтобы последовать за ним, зная, что это одна из тех ситуаций, когда мои слова будут бессмысленны. Что Леви придётся частично пережить увиденное в одиночку. Свет движется вместе со мной, когда я поворачиваюсь, быстро освещая ужасы позади нас. И я почти удивлён, что успеваю разглядеть это, учитывая, что так сильно сфокусирован на побеге. Ну... увидеть его. Беги, Эрен, беги. Фонарик выпадает из моих рук, останавливаясь на фигуре, забившейся в угол. Звук падающего на пол предмета заставляет Леви снова обратить свой взгляд на меня, заставляет его дыхание сбиться, потому что я знаю, что он видит то же самое, что и я. Я бы не назвал себя остолбеневшим, потому что мои ноги определённо двигаются. Может быть, только мой разум заморожен от непонимания, реально ли увиденное, не имея возможности удостовериться. Я машинально двигаюсь навстречу фигуре, шаркая ногами об пол. Полная противоположность Леви, который, хромая, успел обогнать меня. Его руки нетерпеливо сжимают эти сильные, широкие плечи, которые я, честно говоря, уже не думал, что увижу снова. Но сейчас они выглядят совсем по-другому, ссутулившиеся и поникшие. Так непохоже на ту полную надежды позу, которую, казалось, всегда держал этот мужчина. — Эрвин, — голос Леви срывается, когда он произносит имя мужчины, мысль о том, что он никогда больше не увидит его, вероятно, является причиной. Глаза Эрвина распахиваются, теперь это лишь тусклые напоминания о былых ярко-синих бриллиантах. Он выглядит ужасно, и я могу только представить, что чувствовал Леви, когда обнаружил меня под землей в Стохесе, потому что ситуация очень схожая, — Эрвин, — он трясёт его, — Эрвин, говори со мной, чёрт тебя дери. Его глаза фокусируются на осатаневшем Леви, который всё ещё впивается пальцами в плечи Эрвина. — Леви? — даже голос звучит безнадежно, и от этого мне хочется кричать. Кричать и рыдать из-за всей этой бесчеловечности. Потому что, если Эрвин Смит потерял последнюю надежду, тогда Боги, спасите нас всех. Леви прерывисто вздыхает, когда его лоб прижимается к плечу Эрвина: — Да, это я, — пальцы скользят по верёвке, туго обмотанной вокруг мужчины; путы сильно впиваются в его грудь, привязав Эрвина к столбу прямо позади него. Леви вытаскивает нож из-за пояса и начинает разрывать её, почти так же маниакально, как и тогда, когда нашёл меня. Это кажется слишком знакомым. И я не могу избавиться от чувства, что мы не сможем просто уйти отсюда. — Где Ханджи? — спросил я. Глаза мужчины снова закрылись, его подбородок упал на грудь. — Блять, — Леви поворачивается ко мне, все еще разрезая веревки, когда говорит, — Эрен, — вина в его глазах, его спина, это отчаянное желание просто всё исправить, заставляют моё сердце сжаться, — помоги мне. Я бросаюсь к Эрвину и обхватываю его щёки слегка дрожащими руками. Мои глаза распахиваются, когда я полностью осматриваю его: непривычная щетина, лицо в шрамах и синяках. Он прошёл через ад. Как и мы, собственно говоря. Но это та пытка, о которой ты больше никогда не заговоришь, та, которой ты позволяешь преследовать свои собственные мысли только из страха запятнать чужие своими демонами. — Эрвин, где Ханджи? — мои большие пальцы скользят по колючей коже, пытаясь донести, что всё будет хорошо. Что я знаю, кто эти люди. Через что он прошел. Но все мои утешения напрасны, когда он понимает, кто его успокаивает. — Эрен, — он вырывается из моей хватки, когда говорит. Смотрит на меня так, как будто я сделал что-то ужасно неправильное; глаза расширены, голова мотается из стороны в сторону, — нет, Леви, остановись, — Эрвин направляет свой взгляд на него, пытающегося перерезать толстую верёвку; и даже с силой, которой обладает Леви, он едва справился с первой, нож слишком тупой, чтобы справиться с задачей без достаточного количества времени, которого у нас точно нет. Леви бросает быстрый взгляд на Эрвина, прежде чем вернуться к работе, бесполезно пытаясь освободить человека до того, как нас обнаружат. — Леви, ты должен выслушать меня. Хватай Эрена и уходи. Он не... — Заткнись нахуй, — Леви обрывает мужчину, прежде чем тот успевает продолжить, пальцы сжимаются вокруг оков, которые не поддаются лезвию ножа, — мы не оставим тебя здесь. — Я не позволю вам убить себя, — рявкает он на Леви с решимостью, которую я видел только тогда, когда он попросил нас отрубить ему руку, — оставь меня, — мои руки дрожат в воздухе, я не уверен, должен ли отстраниться от Леви и потащить его вверх по лестнице или позволить ему продолжать свою дурацкую работу, — я не позволю тебе сделать это. — Я не спрашивал твоего разрешения, Эрвин, — он говорит это с такой обреченностью, что я знаю: ничто не сможет повлиять на его решение, и я думаю, Эрвин тоже это понимает. Итак, он поворачивается ко мне. — Эрен, — я смотрю в эти глаза, когда-то мёртвые и безжизненные, теперь сияющие крошечным проблеском надежды. Надежды, что он сможет вытащить нас живыми отсюда, — ты хочешь, чтобы Леви умер? — моё сердце внезапно замирает, и я чувствую, что точно знаю, что я должен делать этими руками. — Заткнись нахуй, Эрвин. — Он умрёт, если ты не заставишь его уйти. Ты хочешь защитить его, так? — да, в самое яблочко, я так сильно хочу защитить его. Больше всего на свете. Мне нужно защитить его. Беги, Эрен, беги. Леви рычит, стискивая зубы, разочарование в его жилах практически осязаемо, — заткнись, ты, упрямый кусок дерьма! Мы не уйдем без тебя, так что... Боль отдаётся в задней части моего черепа, когда я чувствую, что медленно начинаю раскачиваться, и я клянусь, что Леви всё ещё говорит. Я вижу, как его рот двигается вверх и вниз в гневных движениях. Но я не могу разобрать ничего, кроме приглушённых звуков его ругательств. И моё зрение ослабевает, почему моё зрение ослабевает? Я чувствую онемение, чувствую, что падение, в котором я сейчас лечу на пол, не причинит боли при ударе. И это не так. Это просто дезориентирует. Что ж, вся эта ситуация сбивает с толку. Я предполагаю, что моё падение было именно тем, что нужно Эрвину, чтобы убедить Леви прекратить попытку спасения, потому что я вижу, как мужчина роняет нож и склоняется рядом со мной. Но у него никогда этого не получается. И я ни черта не могу с этим поделать. Не тогда, когда я наполовину в бреду и быстро теряю сознание. Я могу только смотреть, как пара мускулистых рук обвивается вокруг шеи Леви. Могу только смотреть, как великан поднимает его с земли. Могу только наблюдать, как Леви отчаянно вцепляется в предплечье, прижатое к его горлу. Могу только наблюдать, как он начинает неуклонно обмякать в руке монстра. И, наконец, я больше не могу видеть. Потому что всё чёрное. И единственное, о чём я могу думать, когда моё зрение окончательно угасает — это то, что из ситуации нет никакого выхода. По крайней мере, не у обоих. Не в этот раз.