Кроличье сердце

Этот парень отличается от всех, кого Стив встречал когда-либо, чем-то неуловимым. Что-то в нём буквально кричит от отчаяния; весь его внешний вид умоляет о том, чтобы его увели отсюда и как следует о нём позаботились. Стив замечает это сразу же. Сейчас середина промозглого ноября, на улице — сыро и до безобразия холодно, на часах — позднее время, и это одна из тех безлунных ночей, когда проворачивать свои дела ему удаётся с особенной лёгкостью и удовольствием. Стив встречает его в овощном отделе круглосуточного супермаркета — единственного на всё это захолустье, затерянное где-то посреди Орегона: он заехал сюда по дороге домой, и почти со стопроцентной уверенностью он может утверждать, что незнакомый парень просто выбежал за добавкой из дешёвого мотеля, находящегося через дорогу. Из своего угла Стив рассматривает содержимое чужой корзины. Упаковка яиц, колбасок, несколько пачек каких-то полуфабрикатов и, конечно, три бутылки крайне дешёвого виски. Незатейливый набор человека, которому всё равно, чем набивать свой желудок. К тому же, учитывая такое количество скверного алкоголя, он явно решил, либо не просыхая пить днями напролёт, либо сразу надраться до обморочного состояния, если не сотворить с собой что похуже. И каким человеком был бы Стив, если бы позволил ему это? Он берёт в руки пачку какого-то печенья, делая вид, что страшно заинтересован его составом, и остаётся незаметно краем глаза наблюдать за незнакомцем. И со взглядом старой побитой псины этот парень, словно находясь в трансе, уже добрый десяток минут держит в руках спелый томат, не зная, что делать с ним дальше: положить в свою корзину или вернуть обратно в ящик к другим томатам. Мужчины Стиву обычно не интересны, но вот именно этот, — не вопреки, а благодаря окружающей его ауре обречённости, — цепляет его и оттого кажется исключительно притягательным. Он выглядит как человек, которому нечего терять. Ему на вид, может быть, лет сорок. Возможно, они даже ровесники, и могли бы учиться в параллельных классах и быть дружны в детстве. В другой раз Стив предпочёл бы выбрать кого-нибудь помоложе, но ему отзывается то, что он видит. Голос в голове кричит ему: «Хватай!», и Стив ничего не может с собой поделать. Он хорошо сложен — компактнее Стива, его широкие плечи и узкую талию видно даже под немного измятым чёрным пальто. У него длинные ровные ноги, красивые руки, слегка завивающиеся на концах короткие тёмные волосы и достаточно свежий розовый шрам на небритой щеке, за которым, — Стив готов поспорить, — стоит удивительная история. И как же удачно состоялась эта встреча именно сегодня. То что надо. Стив кладёт печенье обратно на полку и плавно смещается в сторону незнакомца. — Возьмите свежий эстрагон, не пожалеете, — нарушает он чужое уединение, улыбаясь при этом самой обаятельной из всех своих припасённых улыбок. Мужчина вздрагивает, словно уже очень давно выпал из реальности и всё это время находился мыслями где-то далеко отсюда. — В самом деле? Голос у него стальной, тихий, надтреснутый, — словно после каждого слова он забивает в своего собеседника метафорический гвоздь. Такой голос можно использовать как оружие, если знать, как им пользоваться. Стив — знает, и по его спине точно пробежал бы холодок, не будь он собой. Взгляд синих глаз задерживается на лице Стива всего на мгновение: он вспыхивает секундным замешательством из-за того, что так внезапно кто-то возник рядом, а затем вдруг стекленеет, и становится чрезвычайно колючим, и, может быть, даже немного агрессивным. По касательной скользнув по нему глазами, незнакомец будто вор, застигнутый врасплох, в конце концов совсем отворачивается и, положив многострадальный томат обратно в ящик, отступает к другой витрине. — Простите, что так грубо привязался посреди ночи, — в примирительном жесте Стив доброжелательно взмахивает руками, кивая взглядом на яйца в корзинке. — Я часто готовлю племянницам по утрам омлеты, и эстрагон в этом деле просто незаменим. Они в восторге, клянусь. Вам обязательно стоит попробовать. Не хочу оставлять о себе странное впечатление. Мужчина позабавленно вскидывает бровь: его взгляд немного плывет, глаза блестят; вероятно, он даже принял немного на грудь перед походом в магазин. Стив подбирается к нему ещё немного ближе и принимается осматривать овощи. Он придирчиво выбирает несколько красных перцев, а затем хватает томат, до этого так долго рассматриваемый незнакомцем, подносит его к лицу, вдыхает запах. Он разглядывает его со всех сторон и затем, удовлетворённый, опускает его в свою корзину. — Слишком поздний час, чтобы покупать продукты племянницам на завтрак. Так заботливо с вашей стороны, — говорит незнакомец, бегло оглядывая прилавок с травами, но так ни на чём и не останавливаясь. — Любите готовить? — Моё страстное увлечение в свободное время. Днём я работаю пластическим хирургом. — О… — Рука мужчины дёргается к шраму на щеке, словно сама по себе. Видно, что ему приходится приложить усилие для того, чтобы неприязненно оторвать её от своего лица и уронить обратно вниз. — Простите, — снова извиняется Стив. — Это было ужасно. На самом деле я не имел в виду ничего такого. Не знаю, зачем я об этом упомянул, это не была реклама или что-то типа того. Мой болтливый язык часто несётся вперёд меня и постоянно доставляет мне проблемы. Тот только кивает головой, отстранённо хмыкая и скаля зубы в подобии улыбки, подразумевая что-то вроде «да, дерьмо случается, рекламировать незнакомым людям услуги по пластике лица в два часа ночи было явно не лучшим вашим ходом». Разговор, кажется, исчерпывает себя на этой ноте (если Стив не решится перевести его в зону флирта, а этого делать он вовсе не собирался), поэтому Стив, оценив реакцию, решает просто закруглиться. — Не буду вас больше отвлекать. Обычно у меня нет привычки привязываться к незнакомцам с дурацкими советами, — пристыженно и робко улыбается он, дружелюбно качая головой. — Доброй ночи. Стив неловко прощается, а затем разворачивается и уходит в сторону кассы. — Доброй ночи, — бормочет незнакомец себе под нос. Стив оборачивается, чтобы ещё раз примирительно взмахнуть ему рукой в ответ, и замечает, как мужчина взглядом провожает его спину. Так их взгляды (льдисто-озадаченный незнакомого мужчины, и смешливо-благожелательный — Стива) пересекаются снова. Слишком хорош и слишком потерян, чтобы просто отпустить тебя, — с ещё большим воодушевлением замечает Стив. И подмигивает ему. Будь это девушка, он бы сразу же рассыпался в комплиментах и непременно взял у неё номер телефона, чтобы позже пригласить выпить что-нибудь в баре. Но на свидания с парнями Стив не ходит и пытаться назначить ему новую встречу, кажется нелепым, так что он просто покидает магазин, садится в свой автомобиль и принимается ждать. Это не занимает много времени. Сквозь высокие панорамные окна супермаркета он видит, как незнакомец расплачивается на кассе, складывает покупки в пакет и выходит из магазина. Едва успев выйти наружу, он достаёт одну из бутылок, вскрывает её на крыльце и прямо там присасывается к горлышку. Отлично. Можно считать, он уже у него в руках. Минутой позже Стив довольно хлопает себя по метафорическому плечу: он не ошибся, посчитав этого мужчину постояльцем мотеля. Он наблюдает, как тот подходит к своему номеру, шарит долго рукой в кармане в поисках ключа, а затем, отперев наконец замок и плечом толкнув дверь, вваливается внутрь. *** Оказавшись в номере, Уилл разочарованно вздыхает. Голова ощущается тяжёлой и гудит; ни несколько украденных часов сна на неудобной кровати, ни ночная прогулка на свежем воздухе никак не заставили его почувствовать себя лучше. Он в растерянности останавливается посреди комнаты, не понимая, какой чёрт его дёрнул купить яйца с колбасками. У него не было ни сил, ни желания готовить себе — его бы не хватило даже на яичницу. Его мозг тут же слишком живо рисует ему предательскую картинку: Ганнибал, который вдруг приезжает за ним и застаёт его вдрызг пьяного и беспомощного, и хорошо если на диване, а не в луже рвоты на полу. И вместо того, чтобы подвергать его в очередной раз бессмысленным истязаниям, он бы держал над унитазом его голову, пока Уилл избавлял желудок от содержимого. Затем он бы приготовил ему лёгкий питательный завтрак из минимума продуктов, — но это было бы так вкусно, как только он умеет. Его бы несомненно порадовало, что Уилл позаботился о том, чтобы в его холодильнике были настоящие продукты (а не только полуфабрикаты и дешёвая выпивка). Позже он бы уселся напротив Уилла и устроил ему неминуемый сеанс психоанализа, и в своих мечтах Уилл даже позволил бы ему это сделать, чтобы они наконец-то обсудили свои недомолвки, взаимоотношения и перспективы. После этого Уилл почти наверняка согласился бы бежать с ним хоть на край света. Если бы, конечно, Ганнибал пожелал взять его с собой, а не бросил истекать кровью на грязном, провонявшем куревом ковролине. Стоя в одиночестве в кромешной темноте, он моргает и недовольно прочищает горло, дёргая головой, ругая себя за подобные мысли почти сразу, потому что эти фантазии, — насколько бы ярко он ни представлял их себе, насколько бы сильно он в них порой ни растворялся, — они слишком оптимистичны. Несбыточны. Ганнибал не приедет. И тем более не станет для него готовить. (Он бы с вежливым интересом только наблюдал, как ты корчишься, чтобы сначала сделать твои мýки чуть менее невыносимыми для того, чтобы немногим позже заставить тебя страдать ещё больше). Уилл морщится, останавливая себя от дальнейших накручиваний. Предсказуемо — у него ничего не выходит. Потому что это не то, что он может контролировать. В конце концов он бросает всё содержимое пакета в холодильник, и бутылки жалобно звякают друг об друга, когда он хлопает дверцей. Он включает телевизор для фонового шума, потому что напиваться в одиночестве в полной темноте и тишине — ещё более жалко, чем он себя ощущает. Кое-как он стаскивает с себя пальто, небрежно бросает его на обшарпанный стул и, прихватив початую бутылку виски, не разуваясь, падает на кровать. Уилл в любом случае планировал надраться и проспать минимум неделю. Может быть, он подкармливал бы своё тело время от времени разогретой мороженной пиццей, но по большому счёту — здесь, в этой глуши, он просто хотел свободно предаться саморазрушению. Ему была нужна передышка. От беготни, от мыслей, от Ганнибала и самое главное — от себя. А потом, если бы Ганнибал за ним не приехал, — он бы просто сел на ещё один случайный автобус и отправился дальше — в новый город, в новый мотель. И если бы Ганнибал всё же заявился на его пороге… Что ж, отбросив все мечты о завтраках, они бы, вероятно, просто разбежались по разным углам комнаты и молча сверлили друг друга нечитаемыми взглядами: Уилл — из гордости, Ганнибал — из любопытства, и чьё терпение в этом случае иссякло бы раньше, — он понятия не имеет. Он задаётся вопросом, как долго Ганнибал вообще позволит ему от себя бегать, прежде чем сядет ему на хвост? Чем это в итоге закончится? (А захочет ли он вообще тебя преследовать? Нет, не-а. Кажется, он уже давным-давно согласился отпустить тебя на все четыре стороны, да только ты отказываешься это принять.) Но воображение распаляется. Уилл тут же представляет, как Лектер настигает его в очередном городе. В ночном мраке бесшумно проникает в его номер, нарочно будит его: закрывает ему рот ладонью (как будто Уилл мог закричать), пережимает пальцами его горло и высказывает ему всё, что о нём думает. Или, может быть, он придёт заранее и останется дожидаться его возвращения с прогулки, чтобы затем тенью шагнуть из тёмного угла, приставив острое лезвие к его шее. Или проберётся ночью к его постели, чтобы во сне ввести ему лекарство и увезти в очередное логово, где он сможет заняться им более плотно. Кровавые фантазии о расправе заставляют сердце Уилла забиться чуть быстрее. Конечно, с большой долей вероятности Ганнибал решил бы пойти совсем другим путём — например, усеять Штаты валентинками из трупов. И ждать, когда Уилл сам его отыщет. Конечно, в таком случае, искать его стал бы не только Уилл, но Ганнибал любит заигрывать с властями. Это не стало бы для него препятствием. Уилл не знает, какой из вариантов он бы предпочёл. Ему, по правде, все равно. Даже сейчас, когда Уилл находится за сотни и тысячи миль от него, образ Ганнибала по-прежнему продолжает постоянно маячить перед его глазами; даже своим несуществующим пристальным взглядом он словно пытается выпить из Уилла душу. Уилл может слышать его тёплое размеренное дыхание за своим плечом, чувствовать его невинные, но вовсе не нечаянные касания, ловить его запах. И отчаянно хотеть, чтобы все эти вещи происходили в реальности, а не были плодом его больного воображения. Он продолжает убеждать себя, что от этих почти безобидных видений, — кровавые они или нет, — бóльшую часть времени он способен легко отмахнуться (или сделать прямо противоположное, если у него случается редкое настроение обкатать их у себя в уме ещё немного). И, в конце концов, это не те тёмные энцефалитные времена, когда он бредил в горячке, теряясь во времени и пространстве; сейчас он прекрасно осознаёт, что реально, а что — нет. Иногда воображаемый Ганнибал донимает его разговорами, и тогда не обращать внимание на причуды собственного разума становится немного сложнее. Не то чтобы Уилл считал это поводом для жалоб: порой Уилл позволяет себе с ним разговаривать. Он делал это и прежде, а теперь всё просто… словно перешло на немного другой уровень, так зачем бы ему беспокоиться? Неважно, что кровавые сцены каждый раз накрывают Уилла с головой; неважно, что иногда он проваливается в них вполне осознанно. Неважно, что иногда его сердце почти останавливается от ужаса, в панике выпрыгивая из горла, — он знает, что это просто его собственные фантазии, и этого достаточно для того, чтобы повторять себе, что с ним всё нормально (в рамках его собственной «нормальности»). Ничего нового. В этом однозначно есть что-то мазохистское; он знает, что наказывает сам себя. Он просто не может удержаться от этого, как нельзя удержаться от того, чтобы не содрать корку с недавно зажившей раны. Он не может это контролировать, но он может это перетерпеть. Он не знает, почему так никогда и не обсудил это всё с Ганнибалом. Вероятно, потому, что вместе с этим ему пришлось бы зацепить слишком большой пласт других вещей, о которых им стоило поговорить. Он не хотел о них говорить. В любом случае, сейчас Уилл чувствует себя слишком измотанным, чтобы придавать своим мыслям такое большое значение. В конце концов Ганнибал всегда был и будет где-то рядом, и не имеет значения где в действительности он окажется: в соседней комнате, в соседнем штате или на другом конце света, в его голове или в его сердце (и Уилл определённо старается не думать о тех разах, когда руки Ганнибала оказывались в прямом смысле в его теле, — во избежание неверных ассоциаций). Вопреки размышлениям рука Уилла деликатно обрисовывает шрам на его животе поверх рубашки. Она почти скользит ниже, останавливаясь над линией ремня, но в последний момент он одёргивает её и рвано вздыхает, плотно сжимая глаза и массируя их пальцами через опущенные веки. Нервная дрожь проходит сквозь тело, и он снова присасывается к горлышку бутылки. Выбравшись из Атлантики, придя в себя, отплевавшись от воды и отдышавшись, с нескрываемым гневом Ганнибал спросил у него, планирует ли Уилл остаться. Тот, не тратя ни секунды на раздумья, переплёл свои ослабевшие, посиневшие пальцы с его такими же и просто сжал его руку в ответ. (Ему стоило бы сломать тебе шею прямо там на берегу за твою выходку). Они ни разу не поднимали тему того, что произошло на утёсе. Вначале они устраняли ущерб, нанесённый Драконом. Затем жизнь двинулась своим чередом, и с каждым новым днём Уиллу казалось всё более неуместным бередить едва зажившие раны. (Зажившие? Нет, не обманывайся.) Ганнибал, возможно, и придерживался иного мнения, но он никогда не давил (неслыханно!), продолжая только бросать многозначительные взгляды в его сторону, и Уилл был намерен беззастенчиво этим пользоваться так долго, как только мог. Они осторожно танцевали вокруг друг друга, сближаясь ровно на столько, чтобы не вторгнуться в чужие границы и не пожелать снова причинить другому вред. Ну, по крайней мере именно так это чувствовал Уилл. Ганнибал всегда оставался бесконечно вежлив, сдержан и учтив. Он взял на себя все хлопоты по их перемещению и решение остальных организационных и финансовых вопросов. Учитывая их статус беглецов, в этом не было ничего удивительного. Но Уилл не знал, как к этому относиться: было сложно принимать это как должное. С другой стороны, не то чтобы у него было много вариантов: в его жизни больше ничего не осталось. Он совершенно осознанно потерял всё в ту же секунду, когда принял решение прийти к нему в камеру. Но он уже доверился Ганнибалу когда-то прежде (чтобы позже оказаться брошенным им в жаркую пасть болезни, в загребущие лапы закона, — ты ведь помнишь, как он с тобой поступил, что он с тобой сделал!), и оказалось, так просто — сделать это снова: позволить себе слепо положиться на кого-то другого и просто плыть по течению рядом. Так же просто, как сесть в полицейскую машину, из которой прямо на проезжую часть Ганнибал хладнокровно вытолкнул труп офицера. Так они остановились в квартире Ганнибала в Вашингтоне, пока залечивали раны после схватки, — прямо под носом у ФБР, — что раздражало Уилла и несказанно веселило самого Лектера. Затем нанесли небольшой визит вежливости его психотерапевту. Сразу после — провели некоторое время в доме Ганнибала на западном побережье, недалеко от границы с Канадой, и в той лесистой тиши Уилл снова стал хуже спать. Вскоре они двинулись на Кубу, где остались почти на полгода, — и Уилл готов признаться, что, несмотря на практически не прекращающиеся ночные кошмары, время, проведённое на Кубе, было едва ли не самым безмятежным в его жизни. Он не тешил себя надеждами, что с ним на буксире Ганнибал как-то поумерит свою кровожадность. Когда дело касалось их безопасности, Ганнибал был беспощаден. И по правде, Уилл с трепетом ждал того момента, когда он проявит себя: ему просто хотелось поскорее отодрать этот пластырь — получить ещё одно свидетельство того, что Ганнибал — тот, кто он есть; что именно с ним Уилл сбежал, бросив семью и дом. Что Уилл теперь — такой же, и пути назад не будет. Они заключили своего рода соглашение, и главным его правилом было — не отсвечивать. Так несколько человек пали жертвами обстоятельств, опознав в них известных беглецов, и он точно знает, что однажды Ганнибал приволок кого-то в их подвал. Уилл не интересовался деталями. Он пришёл к согласию со своей совестью. Ну, или ему так казалось. Бóльшую часть времени. На Кубе они сняли небольшой дом, и, хотя между их спальнями пролегал всего лишь узкий коридор, они едва ли пересекались друг с другом. Уилл чувствовал себя мешающимся придатком и иногда задавался вопросом, за каким чёртом Ганнибал вообще держит его рядом (он просто по-прежнему хочет тебя сожрать). Он, вероятно, выжидал, когда Уилл для себя что-то решит, сделает какой-то шаг навстречу, но Уилл, прячась в отрицании, с этим совсем не торопился, и по всему выходило, что он просто тянул из Ганнибала ресурсы. По прошествии пары недель избегание превратилось в рутину. Чтобы не просиживать штаны в четырёх стенах безвылазно и не висеть на чужой шее, Уилл устроился на пристань чинить лодки, и он не имел ни малейшего понятия, чем в это время занимался Ганнибал. Утром его всегда ждал готовый завтрак, вечером (он редко возвращался раньше одиннадцати) — изысканный ужин. Иногда они как цивилизованные люди выбирались куда-то вдвоём. Иногда они проводили вечера в общей гостиной или на веранде. Ганнибал что-то читал или рисовал в блокноте, и Уилл мог дремать часами неподалёку, слушая, как шелестят страницы книги или царапает бумагу карандаш. Но несмотря на эту видимость близости, они больше никогда не были близки. Они практически не разговаривали, и воспоминания о тихих уютных вечерах у Ганнибала дома или в его офисе, безжалостно кусали его за пятки. Напряжение превратилось в третьего человека в комнате. Оно сопровождало Уилла постоянно, где бы он ни находился. Он даже не особенно задумывался о возможных последствиях, которые так или иначе позже настигали его в кошмарах и навязчивых образах. Он знал, что, вопреки его снам, одним солнечным утром Ганнибал вряд ли зарежет его на их кухне. Он знал это. И всё же он не мог выбросить тревоги из головы и закрывался в себе ещё больше. Возвращаться обратно в Штаты на взгляд Уилла было полнейшим безумием, но у Ганнибала обнаружились какие-то безотлагательные дела, и потому Уилл собрал свои немногочисленные вещи и просто последовал за ним. Так они оказались в Техасе. Там всё наконец-то полетело к чертям. Прошло всего несколько дней с тех пор, как они заселились в отель. Так что очередным утром в местных новостях Уилл услышал о зверски убитом недалеко от своего дома Дэвиде Уоткинсе, одиноком отце троих малолетних детей. Выпотрошенном и без правой руки. Что-то закоротило внутри Уилла в тот момент. У них был чёртов уговор. Никакой мелочной мести. Никаких выставленных напоказ трупов. Никаких грёбаных трофеев. И ему не нужно было воспроизводить в своём сознании сцену преступления, чтобы представить, как и почему это произошло. Он просто знал, что ни одного объяснения Ганнибала не будет достаточно для оправдания этой выходки. (Едва ли он вообще снизошёл бы до оправданий, мелочный деспотичный ублюдок). Мало того, что он убил ни в чём не повинного человека, он ещё и очень постарался, чтобы, надругавшись над телом, поставить под вопрос их собственную безопасность. До сих пор они числились в списке пропавших без вести. Лучше бы им было именно там и оставаться, но Ганнибал, видимо, посчитал иначе. Уилл был вне себя от ярости. Он ходил кругами по номеру, то хватаясь за собственные волосы, то впиваясь пальцами в плечи. Он пытался успокоиться. Он убеждал себя, что Дэвид Уоткинс мог оказаться мерзким типом и чертовски плохим отцом; что его дети от его смерти ничего не потеряли; что он однозначно заслужил это. Но желание Лектера покрасоваться перед… Перед кем? И чего ради? Предполагалось, что это будет быстрая поездка, но в итоге она обернулась полной катастрофой. Как мог он так поступить с Уиллом? Когда Ганнибал вернулся домой, Уилл закатил ему форменную истерику. Они разгромили номер. Он не помнит, как и в какой момент в его руке оказался нож. Он вообще не помнит, как дошло до прямого противостояния (в котором у него откровенно не было ни шанса); ярость затмила собой все остальные чувства. Уилл полоснул его лезвием, и Ганнибал играючи закрутил ему за спиной руку, после чего впечатал его лицом в стену, выбив из него весь дух, и так сильно сжал пальцы под его челюстью, что напрочь лишил Уилла возможности сделать новый вдох. Это был первый раз со времён Дракона, когда Ганнибал так откровенно продемонстрировал ему свою силу. На нём. В голове царили хаос и смятение. Уилл чувствовал себя едва живым, когда Лектер его выпустил. Шея и горло были будто в огне. Уилл знал, что хватка такой силы оставит после себя пятна, и позже они действительно превратились в мрачно-лиловые синяки, которые сходили почти две недели. Его горло болело. Казалось, он болел весь. Так что, нет, он не мог там больше находиться. При всей его выдержке и готовности к худшему, он не мог больше этого выносить. Этой вежливой безучастности. Этого молчаливого неодобрения. Тонких манипуляций, преследующих цели известные только одному Ганнибалу. Постоянной неосведомлённости его планами. Взрыва. Насилия, которое могло прорваться сквозь бреши в костюме в любой момент. Насилия, которого каждый из них однозначно заслуживал. Их общий потенциал был бы сокрушительным, практически безграничным. Они должны были стать чем-то другим, чем-то бо́льшим, чем-то сильным и прекрасным, но вместо этого они просто паразитировали друг на друге, потому что Уилл отказал им в возможности реализовать себя. Уилл молча подцепил сумку со своими вещами и пулей вылетел из номера. Ганнибал безучастно и молча наблюдал за его мельтешением, но Уилл не взглянул на него ни разу, прежде чем хлопнуть дверью. Сейчас же стыд жрёт Уилла напополам со злостью. Он злится на Ганнибала и злится на себя. Он не хотел ранить его. Он никогда не должен был его ранить, — не теперь, не после того, как сбросил их с утёса, — какие бы там мысли ни продолжали всё время ворочаться в его голове. Ганнибал мог бы — должен был — последовать за ним сразу же: удержать его — насильно, если придётся, связать и посадить перед собой, и заставить его говорить; спасти его, — вытащить Уилла из плена собственной головы, ведь Ганнибал всё видел, всё знал, — просто не мог не знать; убить его, в конце концов, чтобы избавить их обоих от страданий, — сделать что угодно. Но отчего-то он не стал и просто позволил ему уйти. И предательское сознание Уилла продолжало нашёптывать ему: Ты просто ему надоел. Поэтому к чёрту всё. Он устал. Он провёл в автобусе больше двенадцати часов и отсидел себе всю задницу. Он проснулся в дороге от очередного кошмара и до смерти напугал своего соседа. Он заснул в номере и проснулся от кошмара снова. Он вымотан. Он расстроен. Он злится, и он скучает. О боже, как же Уиллу его не хватает. Он чувствует себя невыносимо потерянным, нелепым и незрелым, и злится на себя за это ещё больше. Уилл касается рукой шеи и слегка сдавливает её. Следов чужой руки там давно нет и его горло давно перестало болеть, но прикосновение всё равно доставляет ему какое-то извращённое тёмное удовольствие. В номере и за окном темно. На экране ТВ мелькают какие-то картинки, — он смотрит на них, но видит только размытые пятна. На улице моросит мелкий дождь, так что под мерный стук капель, обжигающе-мерзкий виски и собственные кислые мысли он в конце концов отключается. *** Свет в номере не загорается. Вокруг мотеля царит провинциальная темень, и по близости нет ни камер, ни других людей. Место просто идеально подходит для того, чтобы Стив мог беспрепятственно осуществить свой замысел. В комнате у незнакомца сломаны жалюзи, поэтому благодаря отсутствующим и измятым ламелям и яркому освещению телевизора, Стиву, аккуратно притаившемуся у окна, прекрасно видно всё, что там происходит. Он наблюдает, как его цель валится на кровать и в одиночестве начинает печально напиваться. На его измождённом лице — полное безразличие к чему бы то ни было. Он даже ни разу не достаёт проверить свой мобильный телефон. В какой-то момент его губы томно приоткрываются, а рука бережно, будто в ласке, проводит по животу, готовая вот-вот порхнуть ещё ниже, но этого так и не происходит. Зато Стив видит, как некоторое время спустя, — когда чужие глаза совсем заволакивает хмельным туманом, — этой же рукой незнакомец придавливает собственную шею. Слишком сильно на взгляд Стива, чтобы это можно было принять за случайность. И он пьёт, и пьёт, и пьёт, и в конце концов засыпает с бутылкой в руках. Жалкое зрелище. Стив выжидает ещё некоторое время, затем практически без труда взламывает хлипкий замок и тенью скользит внутрь. Он сильно рискует, делая это. Дверь неприятно скрипит и издаёт щелчок, когда Стив её открывает, бутылка всё-таки выскальзывает из рук его почти-жертвы и падает на пол, укатываясь под кровать, проливая остатки пахучей жидкости. Однако мужчина не просыпается и только поворачивает на другой бок голову. Он не вздрагивает, даже когда игла входит в шею. Стив достаёт из-под кровати чужую дорожную сумку, отмечая, что других вещей, помимо неё здесь нет. Сумка набита лишь небольшим количеством одежды — даже смотреть особо не на что. Там же он находит пузырёк викодина, и, к большому его изумлению, на дне её похоронен пистолет. Следом он проверяет пальто, в котором находится бумажник и забытый мобильный телефон. Он наконец-то узнаёт его имя: Чарльз Монро, — именно так указано на кредитке и правах. Его мобильный телефон включен и ловит сигнал, но на экране нет ни одного оповещения о пропущенных звонках или сообщений, звук выключен, и батареи осталось всего шесть процентов. Узнать больше Стиву, к его сожалению, не удаётся: экран блокировки не пропускает его дальше, а модель оказывается достаточно старой, чтобы на ней не было активации отпечатком пальца. Чарльз Монро не выглядит как человек, по которому кто-то будет тосковать. Однако у него есть пистолет, и это — тот ещё тревожный сигнал. Тем не менее Стив упрямо засовывает его за пояс своих брюк, бумажник с телефоном и снятое пальто он прячет в сумку, её тоже забирая с собой, потом взваливает на плечо бесчувственное тело (весит тот не много) и выходит из номера, закрывая дверь на ключ. Никто никогда не увидит и не узнает, что здесь произошло. *** Уилл открывает глаза. Кажется, что он куда-то едет, что его куда-то везут, хотя он точно помнит, что засыпал в кровати. Но сознание чувствуется спутанным, конечности и язык ощущаются ватными, и картинка перед глазами плывёт и двоится. О… Ему знакомо это состояние. Его снова накачали какой-то дрянью. Как же он устал от этого дерьма. Какого чёрта с ним снова происходит? Он почти уверен, что видит чей-то мужской профиль, и щурится, пытаясь сфокусироваться на человеке рядом. Он пытается что-то сказать, но, похоже, из его рта доносится только хриплое шипение и собственный стон. Это точно его голос? Очень скоро машина останавливается — он знает это, потому что его перестаёт укачивать. Раздаётся какое-то долгое шуршание, чьё-то бормотание, а затем следует острая жалящая боль в шею. Где он? Кто с ним рядом? Это не Ганнибал. И вряд ли это копы. Куда его везут? Он снова проваливается в темноту. *** В следующий раз Уилл просыпается в каком-то помещении. Воздух здесь застоявшийся и незнакомый, пахнет ремонтом, пылью и совсем немного сыростью. Чтобы сперва оценить обстановку, он пытается дышать размеренно и не торопится открывать глаза. Он терпит неудачу сразу же, потому что, стоит ему осознать собственное тело и язык, отвратительно прилипший к нёбу, как его настигают вертолёты, и он ничего не может поделать со страдальческим стоном, вырвавшимся из глубины горла. Когда среди пыльной тишины до него так и не доносится ни единого звука, он всё-таки рискует открыть глаза. Первое, что он видит, — это серый потолок. Его немного слепит светом ламп, но когда Уилл несколько раз моргает и привыкает к освещению, то понимает, что здесь не так уж светло. Нет окон. На одной из стен наклеены фотообои с закатом сочного алого цвета в океане. Остальные видимые стены — цвета бетона и камня. Затем он обнаруживает, что лежит на ровной твёрдой поверхности — на матрасе на полу, а следом чувствует ужасную сухость во рту и мягкое одеяло в руках. Всё немного качается и плывёт, но он делает усилие над собой и заставляет себя приподняться на локте. Адское похмелье после выпитого накануне алкоголя в совокупности с… чем бы там его ни накачали, могло бы убить Уилла прямо сейчас. — Ты, — говорит он, когда зрение проясняется достаточно, и он видит мужчину из магазина, ровно сидящего на металлическом табурете метрах в пяти от него, со стаканом янтарной жидкости в руках. Уилл скользит по нему взглядом, ни на какой его черте особенно долго не задерживаясь. — Я помню тебя. Ты хирург-повар из супермаркета. — Это я, — просто отвечает тот и делает глоток напитка. — Меня зовут Стив, Чарли, и ты у меня дома. Его голос, его манера держаться, то, как спокойно он попивает свой напиток, не отрывая от Уилла беззастенчивого взгляда — острого как нож, хищного взгляда, — пока Уилл очевидно валяется под одеялом на полу у него дома (в подвале?), — заставляет пробежаться по спине бывшего специального агента толпу мурашек. Он знает, что это за чувство, он испытывал его неоднократно в своих реконструкциях, в них же он сам не раз становился его причиной. Он знает, с кем он. Как можно было так вляпаться, — с чувством досады задаётся он вопросом к вселенной. Это не очередной грёбаный охотник за головами: ему не известно настоящее имя Уилла — ублюдок просто успел обшарить его вещи (ну конечно же он их обшарил) и нашёл только фикцию. Уилл злорадно размышляет, понравилось ли ему увиденное (да-да, говнюк, я умею пользоваться оружием), и что при таких исходных он намерен делать с ним дальше. — Что происходит, Стив? — вкрадчиво спрашивает он. — Как я здесь оказался? Стив вздыхает и театрально склоняет голову, возводя глаза к небу, будто оказывается ужасно недоволен тем, что ему приходится объяснять такие очевидные вещи. — Я зашёл в твой номер. Накачал тебя наркотой, — наконец произносит Стив. Разве что пальцы не загибает. — Привёз тебя сюда. Ты был так пьян, что мне абсолютно ничего не стоило сделать это с тобой. Уилл наконец-то находит в себе силы для того, чтобы полностью сесть. Голова опасно кружится. Его руки свободны, но на лодыжке что-то есть, и стаскивая с ног одеяло, он действительно замечает, что она закована в тяжелый металлический браслет. Он на пробу дёргает ногой. Цепь, приковывающая его к полу, предсказуемо звенит. Так просто его не снять. Ох, чёрт. При удачном стечении обстоятельств, он мог бы попробовать задушить Стива этой цепью. Уилл ничего не может поделать с кроткой улыбкой, которая непроизвольно искажает его лицо. Он знает, что это нервное, но сейчас ему очень важно собраться с мыслями. Ему нужно понять, а для этого ему нужно получить больше исходных данных. — Зачем, Стив? Стив делает ещё один глоток и обворожительно улыбается. Боже, наверняка кому-то эта улыбка могла показаться невероятно обаятельной и располагающей. Сколько человек повелось на неё? И предсказуемо первыми в голову приходят мысли о Теде Банди. Такой же привлекательный и харизматичный. Достаточно умный для того, чтобы неуловимо проворачивать свои грязные делишки годами. Тёмные аккуратно расчёсанные волосы с пробором сбоку, открытый лоб, дымные серо-голубые глаза, ямочка на подбородке: очень мужественное лицо. Внушительное телосложение; он явно будет гораздо сильнее и крепче Уилла. Возможно даже, массивнее Ганнибала. С такой внешностью он мог бы пойти в модели. Но вот он здесь. И у него есть подвал, в котором он держит своих пленников, закованными в цепи. В котором Уиллу так не повезло оказаться. — Я бы рассказал тебе, но ты умом тронешься. Какова была вероятность, что, выскользнув из рук одного маньяка, он тут же повстречает следующего? На этой чудной мысли интоксикация снова даёт о себе знать, потому что внезапно Уилл чувствует тошноту, поднимающуюся вверх по горлу. Неопределённость наваливается на него всем своим весом, разум буквально разрывается от числа возможных исходов. Уилл не может с ними справиться, не может думать. Приспосабливайся. — Расскажи мне, — почти велит он. Давай же, расскажи мне свой замысел. — Хочешь знать правду? Ладно. — Стив очень резко поднимается со своего табурета и делает несколько шагов в сторону Уилла. Уилл заставляет себя не дёрнуться от этого движения. Он остаётся сидеть на месте, внимательно следя за каждым его шагом. — Я продам твоё мясо, — произносит Стив почти нараспев, и вот это производит на него куда более устрашающее впечатление. Он останавливается от Уилла в нескольких шагах и опускается перед ним на колено, чтобы заглянуть ему прямо в глаза. Уилл не позволяет ему поймать свой взгляд. — Люди платят мне за такое большие деньги. На продажу идут даже кости и волосы. Даром не пропадёт ни одна часть. Где-то там на задворках памяти над Уиллом хохочет один Гаррет Джейкоб Хоббс. Улыбка Стива такая восторженная и плотоядная, что у Уилла скребётся под ложечкой. Он больше никак не реагирует, его взгляд продолжает бесприцельно блуждать по его лицу, стремясь считать как можно больше микроэмоций. За этим занятием он, наверное, сейчас выглядит как потерянный щенок. Но ему этого мало, ему нужно получить больше информации, чтобы выяснить свои шансы на благополучный для себя исход. И увеличить их. Стив находится на расстоянии вытянутой руки. Уилл мог бы атаковать его. Но он не думает, что у него сейчас хватит сил с ним справиться. У него почти наверняка их не хватит ни сейчас, ни позже. Вблизи Стив выглядит действительно крепким парнем; если он так же силён, как Ганнибал, у Уилла нет шансов сейчас себе помочь. — Ты очень спокоен для человека, оказавшегося в твоей ситуации, — не может тот не восхититься тем временем. — Мне это нравится. Мне это очень нравится. Мне кажется, мы с тобой поладим. В какой-то момент Уилл почти видит, как Стив протягивает руку и касается его лица (обводит пальцем шрам — тот, что сияет бледной полосой на лбу и как собаку треплет по взъерошенным волосам), но в действительности этого не происходит. Уилл едва замечает, что успел затаить дыхание. — Я не стану убивать тебя, пока нет. Чем свежее мясо, тем лучше. На тебя у меня другие планы, Чарли. Так что ты ещё немного поживёшь. Пока не начнёшь надоедать мне, ясно? Стив поднимается с пола и отходит к двери в противоположной от кровати стене. Оказавшись на пороге, он снова поворачивается к Уиллу лицом: — На раковине найдёшь адвил и воду. Обещаю, что пока ты будешь полезен, я хорошо о тебе позабочусь. О. — Стив. — Да? — Ты… — Уилл знает, о чём хочет спросить, но слова упорно не хотят складываться в предложения. Потому что даже в мыслях это звучит мерзко. В конце концов он смачивает губы и ему даже не требуется притворяться, чтобы изобразить охваченное паникой лицо, когда он медленно проговаривает: — Ты собираешься что-то ещё делать с этим телом, Стив? Стив заливисто смеётся, словно его действительно веселит такое предположение. — Нет, Чарли. Я не играю с едой. И я не заинтересован в мужчинах. — Улыбка всё ещё растягивает его рот, но глаза остаются невозможно холодными, жёсткими. — Но я буду тебе готовить, я очень хороший повар — я не соврал, я принесу тебе новые вещи. Главное, веди себя прилежно, иначе случится кое-что плохое. — Не будь грубым, Уилл, — звучит с укором голос на периферии сознания. Уилл бросает взгляд в угол комнаты, где Ганнибал сидит в кресле, положив ногу на ногу и молчаливо взирает на него с выражением вежливой заинтересованности. Его хитрые глаза задорно блестят; он слегка наклоняет голову, и губы расплываются в загадочной улыбке. Нехорошее предчувствие змеёй вползает Уиллу под рёбра. Он смаргивает. — Не будь грубым, Уилл, — говорит он снова. — Иначе будешь съеден. Уиллу не нужно было полжизни изучать криминалистику, чтобы понять, какое это «кое-что плохое» могло последовать за нарушением правил, и определённо не нужен был для этого Ганнибал. Он в гостях у людоеда-коммерсанта, который ценит сотрудничество. С этим можно работать. Это можно использовать. Ганнибал задирает подбородок, щуря глаза.