Кроличье сердце

Вскоре после того, как Стив уходит, Уилл обнаруживает, что он здесь не единственный пленник. Он действительно заперт в подвале, и помимо комнаты, в которой находится он, есть две другие; Уилл — в дальней от лестницы, ведущей в жилую часть дома. Его соседку из смежной комнаты зовут Пэнни. Она окликает его через сквозное вентиляционное отверстие в стене сразу же, как только они остаются одни. Пэнни рассказывает ему, что до его появления здесь, его комната пустовала, и что кроме Стива она не видела здесь больше никого; что их третья соседка — Мелисса, похоже, окончательно сошла с ума, и Уилл думает о том, что в подобных обстоятельствах это совсем его не удивляет. Пэнни говорит, что Мелисса почти постоянно спит, а когда не спит — она поёт, и очень скоро Уиллу приходится убедиться в этом лично. Её голос отвратителен, она фальшивит, и она горланит песни на весь подвал до тех пор, пока у неё в очередной раз не садится голос. В тайне Уилл радуется тому, что между ними есть стены: порой желание сломать Мелиссе шею (конечно, исключительно из милосердия), прекратить её страдания, становится почти нестерпимым. Он не озвучивает эту мысль Пэнни вслух. Пэнни говорит, что до того, как он появился здесь, она и сама всерьёз переживала за собственный рассудок, неделями находясь среди этого безумия: весь круг её общения составляли только психопат Стив, медленно и методично нарезающий её на куски, и воющая целыми днями Мелисса. Держаться за реальность с каждым новым пробуждением становилось всё труднее. Уилл думает о том, что ему знакомо это чувство. Он также думает о том, что узнай Пэнни его получше, она была бы не так рада новому соседу. — Возможно, если бы я тоже сошла с ума, стало бы проще, — говорит она, тяжело и устало вздыхая. — Вполне адекватная реакция на такое. Я даже немного завидую ей. Но, знаешь, Чарли, я, наверное, просто не готова принять и смириться с тем, что в этом мире действительно могут происходить подобные вещи. Что люди вроде него существуют; топчут эту землю своими мерзкими ногами. Что у них, возможно, есть жёны, дети, матери, которых они целуют теми же губами, которыми… — Она не произносит «они едят нас», но это и не требуется. У неё почти нет родных и близких, кто стал бы её искать, и Уилл даже через стену чувствует одолевающую её безысходность. — Надеюсь, он сдохнет. — Её голос срывается на тихий плач. — И он, и его друзья-уроды. А потом в них заведутся черви, которые станут медленно жрать их внутренности. Она тихо плачет, и когда поток её слёз иссякает, она сетует, что понятия не имеет, как давно здесь находится. Она сбилась со счёта в первые же дни пребывания в этом месте, а теперь ей кажется, что с тех пор, как она в последний раз видела дневной свет, успели пройти целые недели. — Когда тебя постоянно накачивают наркотой, считать дни становится сложно. Не имеет никакого смысла. Уилл, по правде, тоже не знает, сколько дней прошло с тех пор, как он отрубился в своём номере. Сколько дней заняла дорога. Как далеко Стив его увёз. Сколько дней он провёл здесь. Его биологические часы сбились, и время здесь тянется ме-едленно. Когда он в последний раз проверял календарь, шла вторая половина ноября. Здесь нет ни часов, ни окон, и приблизительно дни он может считать только по подносам с едой, которые Стив, по крайней мере, исправно приносит три раза в день. Он думает о еде. Он лениво размышляет о том, что, если Ганнибал по каким-то причинам испытывал необходимость некоторое время поддерживать жизнь своих жертв, он предпочитал делать это при помощи питательного раствора. Пища, приготовленная его рукой, была для друзей; свиньи, дожидающиеся своей участи в его подвале, обречённые на убой, не удостаивались такой чести (конечно, если дело не касалось предварительного маринования). Теша свои садистские наклонности, он мог скормить своим жертвам их собственную плоть в качестве последнего ужина, но на этом его церемонии заканчивались. У него были стандарты. И как же Ганнибал развратил его, боже, если всё это вписывалось Уиллом в рамки его новой нормальности. (Тебя он тоже всего лишь мариновал все эти месяцы, разве ты не видишь? А позже, наверняка, накормил бы тебя ужином из тебя же. По особому случаю накрыл бы стол белой скатертью и сервировал его своими лучшими столовыми приборами. Он бы приготовил что-то незамысловатое, использовав самый минимум ингредиентов, но это было бы вкуснее всего остального, что ты пробовал в своей жизни. Это ты бы тоже принял и простил ему?), — тихо язвит его подсознание, но Уилл устало отмахивается от него, как от назойливой мухи, потому что очевидно: сейчас Ганнибал и вся его социопатическая блажь — не его проблема, по крайней мере, временно. Он подумает об этом позже, если выберется из этого подвала. Стив, в отличие от Ганнибала, был менее дотошен и претенциозен в вопросе кормёжки. Однако он, возможно, тоже станет кормить их настоящей едой лишь до определённой поры. По мере изъятия органов переваривать обычную пищу станет слишком энергозатратно для организма, это перестанет стоить затраченных усилий, и вряд ли Стив ценит подобное. В любом случае он, кажется, действительно получает удовольствие от готовки. Его еда съедобна, но в ней нет ничего особенного. Никакой изысканности, никакого восторга (и никакого шоу). Уилл с тем же успехом мог бы сжевать сэндвич или картошку с автозаправки и не почувствовать разницы. Стиву этого он, конечно, не озвучивает, потому что зачем его лишний раз расстраивать? Стив всегда приносит её в приподнятом настроении и не против поболтать обо всякой ерунде. Потому что он — то ещё трепло. Пару раз он приносит Уиллу чистую одежду (и если Уилл что-то в этом понимает, то рубашки очень даже хороши собой) и забирает грязную. Делает запасы. Однако, в отличие от Пэнни, Уилла он не рискует отводить в душ, поэтому все банные процедуры тому приходится производить в небольшой раковине в своей комнате. Чёртов фетишист-людоед. И он, и его покупатели. Мнит себя вершиной пищевой цепи. Однажды вечером, во время очередного приступа болтовни Стива, Уилл, не то чтобы не имея ясного намерения, встречается с ним взглядами и проваливается в него, в его разум так глубоко, что чистотой его ничем не замутнённого безумия почти доводит себя до припадка. По крайней мере, именно так он себя чувствует, когда выходит из оцепенения. Он понятия не имеет, чем посчитал это Стив, но Уилл… Уилл на короткий момент стал им; и он собственными руками… …добывал мясо, рождённое и взращённое только для того, чтобы удовлетворить его аппетит. И если никто другой не может, то я буду заботиться о них, кормить их и утешать их ради того, чтобы они радовали меня. Все они — моя добыча. Отставшие от стада, трепетные лани для моего стола. Я стану с ними единым целым. Я помещу лучшие их части на витрину, потому что это моя священная обязанность — разделить этот вкус с моими дорогими друзьями. Такова моя миссия. Таков мой замысел. Ублюдок похищает и жрёт одиноких девушек, заведомо отбирая самых слабых, самых оторванных, хорошеньких, но самых невзрачных из них; тех, кто легко попадёт под влияние красивого очаровательного мужчины. Неспособных оказать физического сопротивления. Их тело для него — просто товар для вечно голодного, ненасытного потребителя. И каким-то образом Уилла тоже угораздило вписаться в его МО. Что же, он намерен этим воспользоваться. — Он сдохнет, Пэнни, — говорит ей Уилл через стену. — Он обязательно сдохнет, поверь мне. Воображаемый Ганнибал продолжает молча смотреть на Уилла долгим ровным взглядом из противоположного угла комнаты, но Уилл упорно игнорирует его. Он ложится на матрас, отворачивается к стене, подтягивает к груди колени и прячет в них лицо. Свободной рукой он баюкает шрам на животе. *** Время терпит, и Стив не спешит браться за Чарли. Вместо этого он занимается разделкой ноги Мелиссы для других клиентов. На весь дом грохочет зажигательная попса 80-х, заглушая бой молотка для мяса и электромясорубки, но сегодня Стиву недостаточно весело, чтобы подпевать, потому что его мысли то и дело возвращаются к его новому приобретению. Стив крайне редко изменял привычкам: он всегда охотился только на женщин. Они были слабыми, пугливыми, глупыми; красивыми наивными куколками, пользующимися повышенным спросом; с которыми он всегда был способен справиться, даже если те пытались дать ему отпор. Его метод был отработан годами. Он цеплял их в круглосуточных магазинах, дешёвых барах, на остановках и автозаправках, — это были несчастные заблудшие в его угодья души, брошенные всеми и не знающие, куда себя деть; выпущенные в дикий мир специально для него. Он был осторожен и у него был отлично намётан глаз: он всегда без проблем вычислял и подманивал тех, кого точно никто не станет искать. И он не привык иметь дел с мужчинами по ту сторону кухни. Мужчины — всегда лишние хлопоты. Стив почти сразу выясняет, что этот парень… Оказывается тем ещё чудаком. Исходя из своего многолетнего опыта, Стив ожидал, что Чарли придёт в ужас, услышав планы на себя и в целом узнает о пищевых пристрастиях Стива. Но тот, напротив, выглядел едва ли впечатлённым: словно для него превращать людей в еду было совершенно обыденным явлением. С тем же успехом Стив мог сообщить ему о том, что трава зелёная. Отсутствие должной реакции немного обескураживало. Это всё ещё мог быть просто шок: ему попадались девицы, которые, осознав, куда они попали, впадали в ступор и уходили в себя, но… Женщины, как правило, едва успев очнуться в его подвале, сразу же принимались кричать, рыдать и трястись от страха. Некоторые поначалу считали это розыгрышем и держались до последнего, прежде чем наконец закатить истерику. Иногда они выбешивали его своим поведением так сильно и так быстро, что он разделывал их спустя всего несколько дней, не затягивая, лишь бы больше не слышать их воплей. Это сулило определённые денежные издержки, но Стив никогда не делал исключений: свежее мясо оставалось свежим ровно до тех пор, пока оно не становилось причиной его плохого настроения и не нарушало его душевное спокойствие. Чарли же был тих и хладнокровен как каменная глыба даже спустя несколько дней, словно он оказался в детском лагере, а не в доме у мясника. Кем он был? Чем он занимался? Исходя из того, что Стив разузнал о нём за эти дни, у того были явные проблемы или с головой, или с людьми. Или всё сразу. Стив, конечно, всегда любил поболтать, но когда начинал говорить Чарли, он выдавал очень неоднозначные вещи и вёл себя… странно. И дело было, скорее, даже в том, как он держал себя: всегда собранный, вежливый, немного язвительный, и как-то раз он улыбнулся ему так ярко, что Стив на секунду забылся, зачем он вообще затащил этого парня в свой подвал. Мужчине там было не место. Тогда его впервые внезапно посетила мысль: мог ли Чарли оказаться таким же, как он? Какова была вероятность того, что в его машине оказался другой убийца? В конце концов, при Чарли был пистолет. У него был с собой отличный охотничий нож (найденный Стивом за поясом джинсов позднее, когда он усаживал его в свой автомобиль). Он не был похож на дилера, и не был похож на копа. Он однозначно от кого-то бежал или кого-то преследовал, и производил впечатление человека, имеющего проблемы с законом, и с ворохом секретов за плечами. Стив никогда прежде не встречал таких как он. Может быть, всё дело было в том, что Чарли с самого начала слишком сильно выбивался из ряда его типичных жертв. Чарли стал не просто одним из немногих подцепленных им мужчин, — он находился в зрелом возрасте и, соответственно, уже только поэтому был обладателем совершенно другого склада ума, нежели молоденькие дурочки (или даже молоденькие дурачки), к которым Стив был привычен. К тому же он сумел достаточно времени продержаться в его подвале без эксцессов, чтобы успеть хорошо зарекомендовать себя. Может быть, дело было в том, что Чарли в целом был умнее и интереснее всех остальных людей из окружения Стива, — серой безликой массы, вызывающей у него только зевоту. Все друзья и знакомые Стива были совершенно заурядными; никто из них не имел никакого отношения к «его миру». Даже его клиенты — приятели по клубу — были другими, — людьми совсем другого круга: в конечном счёте просто потребители, которым никогда не доводилось пачкать руки. Чарли — не такой. Стив прекрасно отдаёт себе отчёт в том, что Чарли — сильнее любой из пойманных им женщин; он видел его тело, видел крепкие жилистые мышцы, скрытые под невзрачной одеждой. Он хорошо изучил его оружие, его шрамы, включая шрамы от пуль, и, конечно, это очевидно, что Чарли был далеко не так прост, как Стиву показалось на первый взгляд. Он опаснее. Его оплошность. Серьёзный просчёт. Ему, конечно, стоило знать лучше, что такие шрамы на лице должны были его больше насторожить, чем привлечь. И, боже, Стив давно не вёл себя так беспечно. Так что у него есть все основания сомневаться и тянуть время. Всё с самого начала получилось немного спонтанно. Забрав мужчину, он уже изменил своим привычкам и рисковал оказаться втянутым в неприятности, которые совсем не вписывались в его планы. Такие неприятности запросто могли вообще разрушить все его планы. К тому же Стив поступил слишком опрометчиво, завязав с Чарли разговор в магазине. Ему не стоило этого делать. Провернуть дело можно было гораздо проще, тише, чище, и не привлекая к себе лишнего внимания. Так или иначе, во избежание проблем он всё ещё может просто убить его и найти новую жертву. Может. На него никто не выйдет. Он просто разделает и съест его, и никто этого никогда не узнает. У Стива есть ещё несколько дней в запасе, прежде чем он будет вынужден отправить заказ клиенту. Но почему-то он тянет время и до сих пор не может заставить себя взяться за скальпель. Чарли удалось заинтересовать его, поэтому Стив пока попридержит его. Просто чтобы посмотреть, что будет дальше. *** — Нет, нет. Не надо. Ему снится кошмар. Лицо и грудь покрыты холодным потом; чёлка кольцами прилипла ко лбу, а влажная насквозь футболка — к коже. Он часто-часто дышит, мечется по матрасу из стороны в сторону, постанывая и скуля, и цепляется пальцами за одеяло и простыни с такой силой, что его костяшки белеют от натуги. — Прости меня. Пожалуйста, прости меня. Пожалуйста. Ледяной препарирующий взгляд преисполнен разочарованием. Когда острый нож отсекает его печень, — осторожно, чтобы не повредить другие внутренние органы, — Уилл распахивает обезумевшие от ужаса и такой реальной боли глаза и наконец-то просыпается, рывком вырываясь из кошмара и хватаясь за свой живот. Это ощущается как выныривание из-под толщи холодной воды: лёгкие, словно пронзённые тысячей иголок, полыхают от недостатка кислорода, желудок сжимается в давящем спазме, словно его вот-вот вывернет наизнанку, а тело заходится в таком сильном ознобе от напряжения, что он боится раскрошить собственные зубы. Его сердце колотится как ненормальное. Вдобавок у него пульсирует шрам на животе, — так сильно, как если бы его действительно только что заново вскрыли. Но это был не тот вечер, не тот нож, и вовсе не тот шрам: Ганнибал потрошил его на стальном столе в своём балтиморском подвале ножом для разделки мяса и был максимально отрешён. Уилл был в сознании, когда Ганнибал длинным продольным сечением разрезáл его от грудины до паха, и, конечно, Уилл видел, с каким маниакальным предвкушением, с какой мрачной сосредоточенностью, с каким завидным бессердечием, он это делал. Желая поскорее распилить его, нарезать на куски и разложить по вакуумным пакетам для более длительного сохранения. Желая поскорее покончить с ним. Отринуть всё остальное и получить наконец его нежное мясо. Только для себя. Весь он теперь — просто еда для его стола. Ещё одна грязная неблагодарная свинья, не заслуживающая своих органов. Своей жизни. Растрачивающая её впустую. Кровь лилась рекой. Он чувствовал, как она пульсирует и затапливает его, клокоча в горле, выплёскиваясь наружу в такт биения ещё живого сердца. Он слышал, какие чавкающие звуки издавали чужие пальцы, копаясь и перебирая его органы через ровный разрез. Очнувшись, Уилл до сих пор чувствует медный привкус на языке, чувствует запах собственных внутренностей. Гнилостный, мерзкий, отвратительный, — так, как не должна пахнуть здоровая свежая плоть. Щёки печёт от невольно брызнувших из глаз горячих слёз. Его колотит. Ему так ужасно, ужасно плохо. Только после этого он замечает, что Стив безмолвно стоит у двери с подносом в руках и смотрит, жадно впитывая каждую кроху его боли и ужаса. Стив ещё ни разу за все эти дни не видел своего пленника таким напуганным, таким шокированным, таким разбитым, как от ночного кошмара только что. И снился ему вовсе не он — не Стив. Чарли кажется ранимым и жалким. И Стив просто обязан позаботиться о нём: он так нуждается в положительном подкреплении. — Твои сны пугают тебя сильнее, чем это место, — озадаченно произносит он. — Мучают воспоминания? Когда Стив таращится на него подобным образом, Уилл чувствует себя так, будто с него живьём сдирают кожу. О, так и будет, если ты с ним не разберёшься, — подсказывает ему голос в его голове. Пытаясь привести дыхание в норму, Уилл прочищает горло, сглатывая ком, и вытирает рукой лицо. — Поверь, ты не хочешь этого знать, — сверля Стива сырыми и красными спросонья глазами исподлобья, мрачно рокочет самая тёмная сущность Уилла в ответ. Он надеется, что Стив не станет давить: Уилл совершенно не в том состоянии, чтобы сейчас выкручиваться от его расспросов. Но Стив, бросив на него последний озадаченный взгляд, только опускает поднос на пол, слегка подталкивая его ногой, и выходит из комнаты. *** — Твои руки, — заявляет Стив позже — прямо с порога, когда приносит ему ужин. — Хочешь забрать их, Стив? — В голосе Уилла нет ни испуга, ни возмущения, только смирение и усталость. Всё происходящее всё больше напоминает какой-то сюр. Стив же игриво улыбается. Барабанит пальцами по двери. Суетится. — Нет. Пока нет. Хочу сделать несколько фотографий. Уилл поступает так же, как и всегда: просто впивается нечитаемым взглядом куда-то в район между его шеей и плечом. — Фотографий? — Да. У меня новый клиент. У него… своего рода фиксация, но он платит очень хорошие деньги. У тебя красивые руки. Я забрал тебя, по правде, прежде всего именно поэтому. Красивые? Руки? На взгляд Уилла у него самые обычные мужские работящие руки: с загрубевшими мозолями от постоянной работы с инструментами, не самые аккуратные ногти. Он вообще никогда не рассматривал их как что-то, что может стать объектом чужого восхищения и пристального внимания. Уилл внутренне фыркает: потому что, ну да, конечно, именно «руки» Уилла и заставили Стива его похитить, — едва ли они были первым, на что Стив обратил внимание. Он вспоминает, как чувственно, как весомо его рук всегда касался Ганнибал, и от мысли, что тот тоже мог считать их красивыми, Уилла стремительно бросает в жар. Он встряхивает головой, делая вид, будто обдумывает предложение. Хотя у него нет иного выхода, кроме как согласиться, не так ли? — Что ты хочешь от меня? Не похоже, чтобы у меня был выбор. — Выбор есть, но в твоих же интересах не упрямиться. Мне нужно всего несколько снимков. Если будешь хорошо себя вести, я отблагодарю тебя чем-нибудь приятным. Уилл прекрасно понимает, что только парой фотографий дело не ограничится. Мясник подобного толка не может нуждаться только в фотографиях. Ему будет нужен товар. А значит, его маленьким «каникулам» пришёл конец. Уилл насмешливо приподнимает бровь. — Чем-нибудь приятным? — переспрашивает он, и кривая игривая улыбка не покидает его лицо: — Например, как…? Стив улавливает подтекст, которым тот почти наверняка нарочно приправляет свои слова, и демонстративно закатывает глаза. Этот парень всегда такой… легкомысленный? — Я же говорил тебе. Мне это не интересно. Уилл смачивает губы кончиком языка и просчитывает свои варианты. Шанс, что сегодня Стив спустит его с поводка, всё равно практически нулевой. Что рискнёт подойти слишком близко для атаки? Возможно, но едва ли. Уилл успел понаблюдать достаточно, чтобы заметить, что Стив, даже несмотря на своё явное физическое превосходство, слишком осторожничает, чтобы позволить на себя напасть. И даже если так: здесь у Уилла не так много рычагов воздействия, чтобы нанести ему существенный урон. Вероятность того, что Стив решит отрезать ему ногу в случае неудачного покушения — весьма высока, а Уилл не намерен в ближайшее время злить его и лишаться конечностей, поэтому нет смысла пытаться торопить события. Он подождёт. — Хорошо, Стив, — соглашается он, подбираясь и приосаниваясь. — Я обещаю, что буду вести себя так хорошо, что тебе придётся очень постараться, чтобы сделать для меня что-то действительно приятное. Фривольность этого разговора зашкаливает даже на вкус Уилла, и он сам до сих пор не уверен, пытается ли он откровенно флиртовать или это просто попытка раззадорить добычу. Он видит интерес Стива (каким бы тот интерес ни был), несмотря на то, что тот упорно продолжает убеждать его в своей незаинтересованности. Поэтому, — здраво размышляет Уилл, — пока что он будет просто аккуратно подготавливать почву. Однажды он уже провернул подобный номер (да, и ты пробрался ему под кожу так глубоко, что не смог бы этого пережить, если бы он не захотел обратного), хватит ли у него духу пойти на это снова? Уилл пока не знает ответа, но он обязан попытаться. Стив не будет с ним любезничать, и, если что-то пойдёт не так, он просто убьёт его без промедления, — без драмы и изобличающих речей. Ганнибал в углу клацает зубами и сжимает челюсти. Его глаза блестят почти чёрным, и Уиллу сложно сказать, о чём тот сейчас думает. Приспосабливайся, — напоминает Уилл себе ещё раз. — Ну же, ты должен бы мной гордиться. Или чувствуешь себя оскорблённым из-за того, что ты больше не один такой? Или тебя коробит, что от безысходности с ним я гораздо быстрее зайду дальше, чем позволил себе зайти с тобой когда-либо? Ровный взгляд Стива пытливо обшаривает лицо и руки пленника, словно просчитывая, врёт тот ему или нет. Просчитывая вероятность существования расставленной ловушки. Уилл чрезвычайно разделяет его опасения: найденное оружие и шрамы на его теле не дают Стиву покоя. И Стив верно делает, что сомневается в его готовности покориться. Но разве от этого всё не становится только интереснее? Уилл также готов поспорить, что Стиву ужасно хочется прикоснуться к этим шрамам руками и выяснить историю каждого из них: он пластический хирург, у него как минимум профессиональный интерес, и учитывая его патологию, этот интерес граничит с манией. Стив сверлит его взглядом ещё добрую пару мгновений, а затем поднимается и исчезает в дверях. Он возвращается спустя несколько минут с кэноном в руках. — Сядь. Пальцы в замок, руки вверх, — распоряжается он. Это так нелепо и одновременно так вульгарно, что Уилл еле сдерживается, чтобы не закатить глаза или не рассмеяться Стиву в лицо. Он почему-то вспоминает Дракона, который (в последние минуты своей жизни, — о чём он, наивный, тогда, конечно, даже не подозревал) собирался снять с их участием целое кино. Он онанировал потом у себя дома, пересматривая свои фильмы; на фильм с их участием он планировал онанировать тоже? Боже. Он делает как сказано, но, коснувшись Дракона, его мысли соскальзывают глубже, блуждают бесцельно. Дракон убивает семьи. Ты — семья, Уилл. Он вспоминает, как они с Ганнибалом всего за несколько секунд до выстрела стояли в доме на утёсе — в том доме, который ещё много лет назад Ганнибал подготовил для того, чтобы он стал их домом. Тогда Лектер разливал вино по бокалам за разговором об убийствах и любви, и Уилл признался ему, что теперь-то он вряд ли сможет себя спасти. Ожидая его приговора, он в покорном молчании смотрел на его лицо, в его глаза, и мог думать только о том, чтобы наконец-то пойти на поводу у своих желаний и поцеловать его. Или быть поцелованным. Он знает, что Ганнибал тоже об этом думал. Об этом и о том, чтобы воткнуть Уиллу штопор в горло, — в назидание; в наказание; в последней попытке побороться за собственную независимость, — и нарочно отошёл к окну, подставляясь под пулю, чтобы избавить себя от соблазнов. Он мог бы повторить сцену на балтиморской кухне, и на этот раз довести оба дела до конца. Одарить его своей привязанностью, наказать его за отвергнутые чувства, за три года ожидания, за суррогатную семью, на которую Уилл понадеялся его променять. Пролил бы он по нему слёзы снова, или сделал свою работу с хладным расчётом, похоронив все свои чувства в самых дальних глубинах своего дворца памяти? Уилл отмахивается от этого воспоминания, от последовавших за ним мыслей, и возвращается в настоящее, к Стиву. Он с механическим равнодушием выполняет всё, что тот ему велит, и позволяет снять Стиву столько кадров, сколько ему потребуется. В конце концов их оказывается много больше чем «несколько». Стив раздаёт сухие инструкции: «обними себя за плечи», «закрой лицо», «ладони на колени», и командуя, он оказывается весьма скуп на слова по сравнению с его обычной болтливостью. Ебучие извращенцы, — думает Уилл. Он не перестаёт тревожиться, что Стив решит затребовать какой-нибудь грязи, но этого не происходит. Уиллу определённо не хочется доставать свой член и дрочить на камеру для того, чтобы доставить удовольствие какому-то больному уроду, желающему его сожрать (Но ты был бы абсолютно не против сделать это ради своего собственного больного урода, желающего тебя сожрать, да?). И вот он уже представляет руки Ганнибала, пронзающие штопором его горло — в последний раз, касающиеся его лица и шеи; вспоминает его руки, вспарывающие его живот; его нежные крепкие руки на своём лице и в волосах, поддерживающие его в моменты слабости; руки, которые промывали его раны и накладывали мазь и повязки — всегда так бережно и аккуратно; руки, массирующие, трепетно разминающие его израненное плечо; его сильные жестокие руки на своей шее, вжимающие его в стену отеля в Техасе и оставившие после себя лиловые синяки; руки, по локоть залитые кровью, руки, сжимающие скальпель, или карандаш, или поварской нож, или автомобильный руль, или танцующие по клавишам клавесина, или парящие над терменвоксом. Он стихийно фантазирует о том, как эти руки смотрелись бы на его члене; как они растягивали бы его изнутри. Ласковы ли они были бы, или наоборот жестоки? Он не может даже догадываться. Он понятия не имеет. Образы и ощущения сменяются так интенсивно и живо, и захватывают его настолько всецело, что у него перехватывает дыхание. И когда Стив где-то на периферии произносит «положи их себе на шею», Уилл, как и сотни раз до этого, во всех красках представляет, как Ганнибал — с растрёпанными влажными волосами и горящими в исступлении глазами — наваливается на него сверху, всем своим весом вжимая его в пол; как он кладёт свои сильные знающие руки на его шею. И сдавливает её. Без колебаний. Уилл осторожно переводит взгляд в угол, и видит, что Ганнибал по-прежнему сидит в кресле с ожидающим выражением на лице, закинув нога на ногу, и носок его туфли вызывающе задран кверху. И Уилл чувствует себя совсем немного больным по этому поводу. Пальцы Ганнибала барабанят по подлокотникам, его челюсть выкачена вперёд, губы сжаты в тонкую жёсткую линию, и глаза мерцают в мрачной задумчивости. Уилл понимает, что к этому моменту у него уже крепко стоит, и теперь он уже ничего не может с этим поделать. Дыхание давно сбилось с ритма; он бегло смачивает губы языком. Ох, чёрт. (Ну и кто здесь нахрен больной урод?) Он не знает, заметил ли это Стив. Он надеется, что нет. Он знает, что окажись сейчас здесь Ганнибал, он заметил бы точно. Он бы учуял это своим носом. Но Стив только делает шаг к двери и опускает фотоаппарат, просматривая сделанные фотографии. Кажется, результат его устраивает, потому что после минутной тишины он бросает на Уилла ещё один долгий нечитаемый взгляд и, выключив камеру, выходит из комнаты. *** На следующий день, принося ему утром завтрак, Стив спрашивает: — Я обещал тебя порадовать, если ты постараешься. Есть какие-то пожелания? Уилл справедливо решает, что проситься «погулять» будет излишне самонадеянно с его стороны, поэтому он говорит, что не отказался бы от каких-нибудь свежих газет. Стив бормочет что-то вроде «этого добра навалом», и приносит стопку почти сразу же. По большей части это женские журналы, так что Уилл не выглядит удовлетворённым. Он безмолвно показывает Стиву обложку ELLE, и выражение скепсиса на его лице буквально кричит само за себя. Стив только нежно ему улыбается, будто бы каясь, и добавляет: — Придётся подождать. Раз уж вчера ты побыл таким хорошим мальчиком, позже я достану тебе что-нибудь другое. Ему кажется, он тратит всю свою выдержку на то, чтобы его не передёрнуло от слов «хороший мальчик» в исполнении Стива. Когда предметы и комната перед глазами Уилла внезапно начинают плыть и вращаться, впервые здесь его накрывает паникой по-настоящему. Тогда-то он и понимает, что слишком расслабился, потерял бдительность и забыл, где он вообще находится. Должно быть, он просто не успел проснуться. Ганнибал никогда не сдабривал ядом свою еду, не смея портить пищу и предпочитая более интимные методы расправы, но это вовсе не означало, что он гнушался подсыпáть туда снотворное. Стиву, похоже, подобные методы тоже не чужды. Уилл успел съесть даже меньше трети порции, когда тело перестаёт держать его вертикально. Он как подкошенный падает на бок, стакан с соком вываливается из его рук, расплёскивая липкую жидкость по полу, и последнее, что он почти ясно различает, — это Стив, стоящий в дверях, задумчиво и жадно наблюдающий. Ублюдок ловит кайф от своей важности. — И не то чтобы это стало для Уилла новостью. — Питается прикованным к нему вниманием. Изнывает от ревности и недоумения, что не им до сих пор заняты все мои мысли. Хочет быть единственным, кто теперь важен для меня. Хочет показать, как он добр ко мне. — Постарайся расслабиться. Ты уже никак не сможешь повлиять на происходящее, — успокаивающе ровно звучит голос Стива, но выходит всё равно словно в насмешку. — Страх и стресс плохо влияют на мясо. Уилл фиксирует, как он приближается, он видит подступающую к нему пару ног. Он хочет вытянуть вперёд руки, оттолкнуть его, брыкнуться, может быть. Но у него не выходит, потому что тело наливается свинцом, руки и ноги больше его не слушаются. — Слишком изысканная добыча, — слышит он над своим ухом тёплый шёпот Ганнибала. — Рано или поздно ты должен был оказаться на столе. Жаль только, что не на моём. Он чувствует чужую руку на своей голове; чувствует, как она гладит его по волосам, как ласково большой палец очерчивает шрам на лбу. — Ты же не думал всерьёз, что сможешь избегать этого вечно, милый? Он не знает, кому она принадлежит; реально ли это. Может быть, это только чудится ему, — сейчас он не уверен. Но стон — отголосок реакции, — его стон. Он настоящий. — Мясу горько от того, что оно скоро умрёт, — едва ворочая языком, шепчет Уилл. Ещё он хочет сказать Стиву, чтобы тот к нему не прикасался, чтобы убрал от него свои грязные руки. Что Ганнибал убьёт его, когда найдёт, что Уилл сам его убьёт, если Стив посмеет с ним что-то сделать, но его губы и язык становятся такими же ватными, как и всё остальное тело, поэтому единственное, что ему удаётся в конце, — снова слабо застонать, когда он чувствует, как чужие пальцы начинают ласково бороздить короткие пряди. Мерзко. Он хочет сказать: «Не надо, пожалуйста». — Ты был таким послушным все эти дни, поэтому в благодарность я не стану тебя будить, когда начну резать, — благоговейно обещает Стив. — Всё будет хорошо, Чарли. Ты был хорошим. Я обещал о тебе заботиться, и я позабочусь. Ты ничего не почувствуешь. Ганнибал так любил зарываться пальцами в его волосы. Так любил баюкать в ладонях его лицо. Руки, которые приносили ему невыносимые боль и страдания и даровали такие необходимые заботу и ласку. Руки, прикосновений которых так не хватало. По прикосновениям которых он был так голоден. От прикосновений которых он сам добровольно отказался. Этими руками он вырезал органы из своих жертв, пока они ещё дышали. Пока находились в сознании. Он заставлял их смотреть. Заставлял их есть себя. (И ты мог бы стать следующим.) — Нет. Картинка меркнет. Уилл отключается. *** Он приходит в себя в той же самой комнате и делает судорожный вдох. Закат, морской прибой на стене. Его тело ноет, и самочувствие отвратительное. В панике у него подскакивает пульс. Он на удачу пытается пошевелить руками и ногами, и с облегчением выдыхает, когда понимает, что все его конечности на месте. Но эта тянущая тупая боль… Он не знает, сколько времени прошло, но наркотик всё ещё циркулирует по его организму; он чувствует себя вялым и хорошо вмазанным. Уилл обессиленно сдвигает с себя одеяло, и понимает, что вот оно. Кожа на животе снова чувствуется онемевшей, чужой, — он так долго восстанавливался после прошлой операции, что это невозможно забыть, боже. Он не знает, что он испытывает — злость или облегчение. Уилл рад, что его конечности при нём, но что забрал это ублюдок? Он однозначно сможет прожить без этой потери, не так ли? Но как же его злит, что кто-то — кто-то посторонний, кто-то чужой — вскрыл его, покопался в его внутренностях, отрезал от него кусок, для того, чтобы затем кому-то продать его. Чтобы съесть его. Нет. Это никогда не должно было случиться с ним. Не так. Не здесь. В этот самый момент неожиданно за стеной начинает пронзительно кричать Пэнни. Уилл слышит и неразличимое бормотание Стива. Он слишком живо может себе вообразить всё, что происходит в соседней комнате: как она плачет, как он сжимает её маленькое худое и слабое тело, как отчаянно она бьётся, пытаясь задеть и навредить ему хоть чем-то. Как он улыбается её тщетному сопротивлению, скручивая её по рукам и ногам, словно она какая-то тряпичная кукла. Уилл стискивает зубы и закрывает глаза. Он никак не поможет ей сейчас. Он выберется отсюда и, — ох, — он заставит Стива пожалеть обо всём, что он сделал. *** Стив не мог не заметить, насколько Чарли наблюдателен. Он почти физически чувствовал его взгляд своей кожей каждый раз, оказываясь рядом, — даже когда просто проходил мимо его комнаты. И он ничего не мог поделать с собой — с тем, что такое пристальное внимание — было волнующим, щекотало нервы. Поэтому сегодня, позже вечером, когда он, как и обещал, приносит ему ещё немного свежих газет и журналов и сваливает целую стопку у матраса, внезапное полное отсутствие чужого интереса бьёт его словно удар под дых. Несмотря на то, что Стив с самого начала честно его предупреждал, Чарли, вероятно, в своей чуднóй голове успел напридумывать себе что-то и, похоже, поверил, что за красивые глаза Стив в конце концов просто отпустит его. А когда оказалось, что ничего подобного не произойдёт — глупо и по-детски обиделся. Лёжа на матрасе Чарли лениво листает дамский журнал, остановившись на страницах с рецептом какого-то десерта. — Вот же блядь, я так устал, — не обращая внимания на его тихую забастовку, жалуется Стив, приваливаясь к стене с фотообоями. Он несколько часов проторчал в операционной; ему пришлось заняться двоими сразу в один день: сроки по Чарли поджимали, но это была его собственная вина, — он сам откладывал работу с ним до последнего. Стив падает на задницу и срывает с себя медицинский колпак, бросая его куда-то на пол. В другой руке у него стакан с напитком. Он во всех подробностях жалуется, как рано сегодня проснулся, что не смог больше заснуть и что ночью проспал всего несколько часов. Он рассказывает много чего ещё, упоминает нескольких «цивильных» пациентов, жалуется на Пэнни, но его пленник не выглядит заинтересованным. Стив что, со стеной разговаривает? — Обезболивающее ещё действует? — в конце концов спрашивает он. Возможно, Чарли вообще его не слушает: он и так постоянно на своей волне. То и дело проваливается в себя — прямо как тогда в магазине, и никогда не известно, каким он оттуда вернётся: робким и застенчивым или нахальным и дерзким. Он такой странный. Стив думает о том, что у Чарли может быть какое-то психическое расстройство. Шизофрения, например? Он в этом не слишком силён, не его профиль. К тому же он совершенно точно регулярно дразнит его, и Стив не совсем понимает, чего Чарли пытается этим добиться, какие сигналы он посылает. Рано или поздно Стив всё равно c ним покончит. Ему не поможет этот его «флирт»; он уже как-то плавал в подобном пару раз, и ничего путного из этого не вышло. Это глупо. — Значит, молчанка? — наконец-то выдыхает он, раздосадованный его незаинтересованностью. — Ладно. Потребуется немного времени. Но позже ты начнёшь осознавать, что реальность не всегда оправдывает ожидания. Мы все умираем. Вопрос только в том, как именно. Учитывая весь жизненный багаж Уилла, ему ничего не хочется сейчас больше, чем рассмеяться в ответ. И попытаться сломать ему шею. Он решает, что стоит сдержать свои порывы при себе, и не собирается поощрять болтовню Стива. Уиллу невооружённым глазом видно, что Стив безумно одинок. Даже несмотря на то, что у него есть какая-то своя «дневная» жизнь и клиника, он слишком много времени проводит в подвале, в том числе за пустой болтовнёй вместе с ним. Как сейчас. Это, вроде как, играет Уиллу на руку. Поэтому, если он хочет показать Стиву свою значимость, ему нужно казаться благодарным и быть милым. Он это сделает. Но на своих условиях. — Почему ты был так добр ко мне, Стив? — отстранённо спрашивает он, не реагируя на его ультиматумы, перебивая его излияния. Стив недовольно двигает челюстью, играя желваками, и делает вдумчивый глоток из стакана. В конце концов он просто опускает взгляд в пол и досадливо щёлкает языком. — Я уже говорил тебе: ты мне нравишься. — Он поднимается, собираясь уходить, и зависает в дверях. — Но не… Не зазнавайся слишком. Тебе всё равно отсюда никуда не деться. Просто отдыхай и… не думай ни о чём. Когда дверь за ним закрывается, Уилл делает глубокий вдох. Бок немного болит, но боль терпимая. Он придвигает к себе стопку свежих газет и с тоской смотрит на дату. Идёт вторая неделя с тех пор, как он здесь. *** Теперь, когда у Уилла появилось так много макулатуры, он часто читает им с Пэнни вслух, чтобы хоть как-то скрасить серость дней. В одном из старых женских журналов он находит послание, накарябанное ручкой на полях: «Если ты читаешь это, значит, ты ему нравишься. Используй это. Продолжай, блядь, бороться. Сила за тобой». За подписью Сами Акбари. Уилл спрашивает о ней у Пэнни, но Пэнни не была с ней знакома и ничего о ней не слышала. Возвращаясь к записке: ох, он полон желания бороться. Как бы сильно он ни нравился Стиву, он не думает, что у него в запасе так уж много времени. В человеческом организме не так много органов, которые можно забрать без непосредственного риска для жизни или здоровья. Вдобавок Уилл вполне уверен, что Стив не станет наносить внешние увечья без серьёзной на то причины и преждевременно уродовать «товар». Если его «заказчик» онанирует на руки, что ж, руки он, скорее всего, заберёт последними. Хотя… Ни в чём здесь не стоит быть уверенным. Другое дело, что Уилл не собирается также лишаться почки или части кишечника в ближайшее время. После серьёзных полостных операций он станет слишком слаб, а потеряв конечности — едва ли опасен. Ему очень нужно ускориться. Он должен выбраться отсюда. Однако в его голове уже давно засела одна мысль, и она грызёт его и не даёт ему покоя. Несмотря на то, что он точно знает, что подобное предположение едва ли возможно по ряду причин, он не перестаёт задаваться вопросом: что, если Ганнибал знает? Знает о Стиве и обо всём, что творится в подвале этого дома. Знает, и находится где-то там, в стороне. И с интересом молчаливого наблюдателя следит за тем, как Уилл в очередной раз выпутывается из подстроенной им западни. Когда-то давно он хладнокровно отправил его к Баджу. Натравил на него Тира. Долархайда. Далеко ходить не нужно: его провал в доме у Хоббса случился из-за вмешательства Ганнибала — по чистой прихоти Ганнибала. Так что, Уиллу, очевидно, не стоило бы удивляться, если бы Ганнибал решил снова бросить его в руки очередного убийцы. Тем более, что повод у него есть. Ганнибал цокает языком и, сложив пальцы в замок, наклоняется вперёд, упираясь локтями о колени. — Звучит очень похоже на меня. Я мог бы это устроить, — задумчиво говорит он из своего угла. — Ты мог бы это устроить, даже не моргнув глазом. Но это невозможно, — спорит Уилл с самим собой. — Он не поступил бы со мной так снова. Отчего-то он твёрдо уверен, что несмотря на все беды, что по итогу свалились на голову Лектера по его «вине», несмотря на его предательство, несмотря на его внешнюю холодность, несмотря на то, что Уилл был полон решимости убить их обоих на утёсе, — Ганнибал ни за что бы не допустил, чтобы Уилл погиб от чужой руки. Не теперь. Он вынес его с Ондатровой фермы на своих руках, и в тот день что-то надломилось в нём. Он отсидел ради него три года в заключении. Он не позволил Дракону его прикончить. Решись Ганнибал избавиться от него, он выпустил бы Уиллу кишки собственными руками (буквально): он бы ни за что не упустил подобной возможности. Жизнь Уилла значила для него что-то. И если он действительно натравил Стива на него, то сделал это только для того, чтобы заставить Уилла снова запачкать свои руки. Не для того, чтобы Стив его сожрал. Его предательский разум продолжает шептать обратное. (Вы так много времени провели вместе в бегах, а он больше никогда не пытался сблизиться с тобой, показать свой интерес. Он таскал тебя с собой скорее по привычке, чем из привязанности. Удобный компаньон, чтобы не чувствовать себя совсем одиноким. Он едва не убил тебя. Он просто отпустил тебя, будто не желал марать об тебя руки. Он молча наблюдал за тем, как ты уходишь и даже не попытался тебя остановить. Он не предпринял ни одной попытки найти тебя, хотя ты наследил достаточно и оставил ему для этого уйму времени. Он мог хотя бы один единственный раз позвонить тебе. Он должен был давно позвонить тебе, если он правда дорожил тобой. Беделия обманула тебя. На самом деле он вовсе тебя не любит. Ты даже перестал казаться ему интересным. И с чего ты вообще взял, что он мог когда-либо хотеть тебя? Он с лёгкостью переживёт, если ты подохнешь от рук другого убийцы; он уже оставил тебя позади. И в отличие от тебя он с лёгкостью смог пережить ваше разделение. Потому что ты его не заслуживаешь. Потому что ты разочаровал его.) Уилл знает, что по крайней мере большая часть из этого — неправда. Знает. Но не может об этом не думать. Ганнибал уже отнял у Уилла абсолютно всё, что было ему дорого. Он вынудил Уилла отречься от всего остального, а взамен оставил ему только шрамы и кошмары. Уилл не станет заблуждаться на его счёт: Ганнибал может быть достаточно жестоким для того, чтобы отнять у Уилла ещё и себя. Он переводит дыхание и жмурится. Он не натравил бы на него очередного психопата. Он не оставил бы его здесь нарочно. Ведь не оставил бы? Ночью ему снится, как в Техасе Ганнибал оглушает его, разбивая ему голову об стену их общего номера. Он усаживает его за стол, пристёгивает его к стулу ремнём, вскрывает его череп, и наконец-то завершает начатое во Флоренции. Суп из чабреца и петрушки по-прежнему кажется невкусным.