История блуждающего принца

      Эйгон стоял на руинах некогда величественного Кварта. Города свободы, непоколебимой воли, что невозможно было сломить. Теперь он залегал пыльной тенью цивилизации, как безмолвная насмешка над былым благополучием. Запёкшаяся кровь облепила потную, грязную рубаху принца, измызгала его волосы. Но отвращение не было, как не было ни радости, ни грусти, вместо этого холодное принятие конца. Жестокого и бесповоротного.       Кваатийцы ходили по красной пустыне, выискивая вышивших братьев и пиками протыкая дотракийцев, даже тех, кто успел испустить дух и растерять былой румянец. Эйгон ходил среди них, не обращая внимание ни на обгорелые трупы, ни на утробные рыдания матерей, что узнавали в погибших своих сыновей. Всё это его не волновало. Выставляя козырьком ладонь, он вглядывался в даль, щурясь от багрового венца заката, что бил его по глазам. — Эй, герой, кого ищешь? — к нему подбежал резвый Эврон, с глазами, сияющими от восхищения. К кому, к нему что ли, к Эйгону? Это казалось глупым и даже несколько противным. Эврон, совсем ещё мальчишка, чуть старше Геймона, казался сейчас самим олицетворением жизни: энергичный, веселый, резвый, полный отваги и восхищения от побоища, что предстало перед ним, словно сошло с книг. Наверняка, он искал на поле брани живого брата, но живым он его не найдёт — Эйгон знал это наверняка. Не отвлекаясь на мальчишку, принц ответил неприступно и честно. — Я ищу Солнечного Огня. — Она улетела?       Эйгон пропустил вопрос мимо ушей, ему было не до праздных разговоров. Он мог бы призвать драконицу, знал: она предано откликнется на его зов, но принц не решался произнести ни слова, вспоминая разодранное крыло, которое едва помогло ей улететь. Он решил найти её сам, ориентируясь по солнцу, он ступал к разрушенной древней башне, где Солнечный Огонь находила приют среди нескончаемой Кровавой Пустоши. Он заметил её издали, не веря глазам, думая, что солнечные блики играют с ним злую шутку. Но туша Солнечного Огня, громадная как вершина Хребета Костей, не была миражом. Прячась в тени разрушенной колонны распластался истерзанный, изнывающий дракон. Сердце в груди принца дрогнуло, а казалось после всего ему впору затвердеть, точно отжить. Эйгон вдруг замер, страшась стать свидетелем скорой смерти Солнечного Огня. В носу вдруг принялось щепать и всё в глазах стало расплываться, как бывает при пьянке или при раннем подъеме. Эйгон коснулся глаз почерневшими, дрожащими пальцами и взглянув на них, обнаружил что подушечки мокрые. Он плакал, но сам не понял, как слёзы самовольно прыснули из пересохших глаз.       Кто-то схватил его за ботинок и Эйгон тотчас подпрыгнул от неожиданности. Упиваясь своим страхом, он совсем позабыл о том, в каком месте находится. Сжимая его пальцы под кожаным сапогом к принцу отчаянно тянулся юный дотракиец, рядом с ним распласталась сдохшая кобыла, перемолов молодому воину ноги ниже колена. Неразборчиво бормоча, дотракиец силился выбраться из-под туши кобылы, взмаливая Эйгона подсобить. Эйгон это не по речи понял, а по глазам, в которых больше, чем страх перед врагом, засела скорбная мольба. Эйгон сам не понял, отчего его вдруг захлестнула ярость. Гнев на себя, на этого бедолагу, которого кобыла так далёко отвела от поля брани, а вот от смерти увести не смогла, обрушился на него с головой. — Молишь меня, сука. Молишь, да? — ныне Эйгон не замечал в нём беспомощного бедолагу, в этих глазах он видел своего врага, человека, что смертельно ранил Геймона, что пробил крыло Солнечного Огня. — Они тоже молили! Тоже! Разве это справедливо? Разве ты можешь меня молить о прощении, молить о помощи? Я Эйгон Таргариен и я не прощаю своих врагов!       На этих словах Эйгон вытянул нож и подняв голову юнца за короткую косу полоснул остриём по его шее. Кровь по новой окропила рукава принца, обожгла его руки, что и так горячились от пустынной жары и гнева. Подхватив мертвеца подмышки Эйгон принялся вызволять его, остервенело тянул, пока наконец из-под кобылы не выглянули перебитые ноги. Немощный дотракиец для кхаласара хуже любого мертвеца, Эйгон был уверен, что оказал ему лишь услугу, а он окажет услугу Эйгону, накормив собой дракона. Нагрузив мертвеца на плечо, шатаясь, Эйгон двинулся на встречу к Солнечному Огню.       Присутствие Эйгона она почувствовала раньше, чем заметила его приближение. Тело Солнечного Огня покачнулось, ободранное крыло распрямилось в слабой надежде взлететь. — Keligon ziry! — повелел Эйгон. — Я сам.       Он бросил к ней ещё тёплый труп и отошёл, не мешая трапезе. Не сводя с Эйгона взгляда, драконица опустилась к добыче и поглотила юнца с ногами. Она была голодна, а Эйгон не помнил, когда в последний раз кормил её. Теперь он жалел, что не смог донести ту бездыханную кобылу, зря только мясо пропадало, но Эйгон бы не осилил её дотащить при всём желании.       Его пальцы коснулись сухой, золотой чешуи Солнечного Огня, она потянулась к нему мордой, замлев прикрыла глаза, когда он огладил её морду. Эйгон обошёл её стороной, рука прошлась по шее, туловищу и осторожно коснулась плечевого сустава, после чего крыло вздрогнуло и подогнулось, точно постыдно упрятало своё уязвлённое место. В перепонках широко и рвано расходились прорези от наконечников стрел. Крыло не сможет зарасти — Эйгон это понимал без прикрас. Никогда более Солнечный Огонь не воспарит в небо столь лихо, как было прежде. — Это моя вина. Оставь я тебя в Королевской Гавани ничего бы этого не произошло. И ты, и Геймон — были бы целы.       Говоря это, Эйгон и сам не верил в правдивость своих слов. Кто знает, чтобы его ожидало в столице, после смерти отца. Возможно, пришлось бы воевать с сестрицей, а какой уж исход был бы у этой войны, только богам ведомо. Разве было бы проще Геймону, оставайся он там же, в бойцовой яме? Сколько бы он протянул так? При его крепости, ярости, возможно, года два-три и не больше. Может, мальчишке и вовсе на роду было написано без вины страдать? Эйгон брал его надоедливым путником, слугой, что скрасит одиночество, а потом и сам не заметил, как вместо зыбкой воли захотел даровать этому ребёнку счастье, на которое Геймон и не рассчитывал. И этого у Эйгона не получилось. Теперь, оценивая пройденный путь, без привычного ребячества и легкомыслия, Эйгон приходил к мнению, что судьба всё же не благоволила ни ему, ни его спутникам. Может, то было наказание за трусливый побег, заставивший его бросить жену и детей? Но отчего же должны были страдать другие, вместо Эйгона, которому так повезло уцелеть в этой битве? Он бы согласился взять всю боль на себя, лишь бы не видеть её в глазах тех, кем он стал так дорожить. — Я тебя заберу отсюда, ты не будешь больше прятаться, — Эйгон приник к могучей шеи Солнечного Огня, чешуя поцарапала щёку, от того, как сильно он к ней прижимался. — Моя хорошая девочка, ты моя опора, всегда была. Ты столько обо мне заботилась, впору теперь и мне позаботиться о тебе.       Эйгон возвращался к Кварту, борясь с диким желанием выпить. Сейчас бы забыться на мгновение, вернуть себя прежнего, прижать бы какую-нибудь доступную девицу за углом и по-быстрому, задрав юбку, оттрахать. Пока Эйгон шёл по Кровавой пустоши, упиваясь грёзами, он смело перебирал варианты девиц, с которыми уже успел порезвиться в Кварте, но ни на одну из них его естество в штанах так и не отозвалось. Эйгон с ужасом понял, что никого теперь и не хочет, кроме той дикой, рыжей бабищи, которая больше, чем трахалась с ним — лупасила его по чём зря. Что за ведьма! Напустила на него какие-то колдовские чары, что он уже и баб других ни видеть, ни трахать не хотел. Ни красавица, ни сексуальная мастерица — а больше, чем кто-либо его взволновала. Может это и была та самая гадкая, слащавая любовь? А как разобраться? Похоть Эйгон знал, привязанность знал, а любви не видел. Разве отец с матерью любили друг друга? Разве Эйгона кто-то любил? Нет. Но инстинкты подсказывали ему, что ошибки быть не может. Раз он думал о ней постоянно, защищать бросался её, а теперь уж и трахать других не желал, стало быть эта она. Любовь.       Разрушенный город восстанавливали все: и стар, и млад. Груду камней сваливали в кучу, с дорог смывали кровь грязными тряпками, а мертвецов сгребали в ряд, но их Эйгон не видел, тела обступили скорбящие. На фоне всеобщей тоски, Эйгон вдруг ощутил прилив неслыханного счастья. Он то здесь чужак! Ему некого хоронить было, за дом он не трясся, ничего ему здесь не принадлежало! Эва жива, Геймона спасли какие-то ублюдки синегубые, Солнечный Огонь, на лад, но дышит, а значит и проблем-то у него и нет! Эйгон не прикипел к жителям этого города, они его долго отвергали, а значит и жалеть ему некого. — Что ты скалишься, Эйгон Знаменосец? Весело тебе? — на встречу ему вышел Линас. Хромой, но к несчастью Эйгона, вполне живой. — Веселее прочих.       Линас пожал плечами. Тут он с Эйгоном охотно согласился, ему то по ком сокрушаться? Эйгон не строил из себя страдальца, а потому и злости на него не было. — Мальчишка то твой теперь Бессмертный. Он им принадлежит.       Эйгон слабо представлял, о чём ведёт речь Линас. В их местных порядках он разбираться не научился, но для себя решил твёрдо — Геймон никому не принадлежит. Ни ему, ни каким-то колдунам. — Подлечится и сам уж решит, где ему лучше! — рассудил принц, ловя неприятную ухмылку Линаса, словно Эйгон сказал несусветную глупость, от которой только смех пробирать мог. Принц проглотил обиду, не желая устраивать склоку. Сейчас на это не было сил. — Кто бы мог подумать, Знаменосец, что ты спасёшь Кварт. Точнее не ты, а дракон твой. Стал героем, девку у меня отобрал. Доволен? — Весьма.       Линас рассмеялся, но отчего-то беззлобно, словно ненависть к Эйгону смылась вместе с кровью, что была пролита в этот день. Они оба знали, не прилети Эйгон на выучку, Линас бы здесь не стоял, а значит и не осталось теперь места для вражды в их непростых отношениях. Как бы не хотел признавать этот мордоворот, а Эйгон был его спасителем, а значит и благодарить его было за что, вот только Линас не станет этого делать, даже на смертном одре. Эйгон это знал и не ждал с него тёплых слов. Достаточно было принять факт того, что топор вражды удалось зарыть. — Иди во дворец, думаю тебя там все ждут. — Я выпить хотел. — Уж прости, некому тебе сегодня налить, — Линас развёл руки в стороны, словно открывал перед Эйгоном взор на город, погрязший в руинах. — Вместе как-нибудь выпьем. — На свадьбе? — На похоронах твоих, будешь так шутить.       Как и наказал ему Линас, Эйгон пошёл ко дворцу, омылся и сменил одёжку. Причесался, побрился, закатал рукава рубахи, удивившись, насколько бледна его кожа в сравнении с загорелыми пальцами. Теперь ему предстояла встреча с Кар Дитами, видеться с которыми он сейчас хотел меньше всего. Лорд Эйфорд, должно быть, погряз в скорби по погибшим сыновьям, а Эва, Эррест и Эврон по братьям. Эйгон не мог проникнуться их печалью, он братьев не хоронил, а по Эриху и Эдуину точно плакать не стал бы. Они ему не нравились, не мог он проникнуться к ним благосклонностью и после смерти, сколь отважной она бы не была.       Эйгон решительно вошёл в зал, сразу заметив четырёх рыжеволосых людей, с устремлёнными взглядами в его сторону. Кар Диты казались на удивление собранными, только Эврона выдавали покрасневшие от слёз глаза, он как младший из них хуже остальных боролся с печалью. — Наконец и лорд Эйгон Эмерос посетил нас, — холодным тоном его привечал лорд Эйфорд. Чужая фамилия резала слух, но Эйгон не подавал вида, только в глубине души поразился, что предложение Эйфорда, в которое принц доселе слабо верил, не оказалось пустым звуком. — лорд Маллараван сегодня не с нами, он оказывает помощь в городе.       Эйгону было наплевать на то, где находился Маллараван, его волновало другое. — Я хочу, чтобы Солнечный Огонь жила подле дворца и прошу выстроить здание для неё. — Как ты себе это представляешь? — На родине драконы жили в Драконьей Яме, она была громадной, но для одного дракона таких размеров и не нужно. Я хочу, чтобы она была рядом со мной, если вы хотите, чтобы я остался. — А ты оставаться не хочешь, значит? — лорд Эйфорд сцепил руки в замок, испытывающе взглянув на Эйгона. Ему была ведома правда, причина по которой Эйгон более не сможет уехать и эту причину Эйгон выдал сам, слабо скосив взгляд на побледневшую Эву. Она тоже была ранена при нападении на Кварт, но держалась ровно, не выдавая ни боли, ни сломленности. — Хочу, — отрезал Эйгон. — Но своего дракона в пустыне не брошу. Не после тех жертв, что пришлось пережить. — Не прогони ты дракона, жертв было бы меньше! — взревел Эррест. Эта громадная детина, во всём полагающаяся на своих братьев, казалась теперь особливо одинокой и несчастной. Словно пёс, потерявший хозяина. — Мой дракон ценнее любого из вас! — Так мы тебе безразличны? — заплакал Эврон.       Да! — хотелось закричать Эйгону, но стыд перед Эвой не позволил выронить правду. Единственной, на кого ему было не плевать в этом чертовом Кварте, была она! Но с чего эти глупцы решили, что Эйгон будет рисковать тем немногим, что у него осталось, ради них? Рано они его в герои записали. Думают, раз даровали чужое лордство, значит и хомут на него нацепили? Нет! Эйгон достаточно жил по матушкиной указке и точно не собирался подчиняться теперь кому-то другому. И всё же, взгляд Эвы, прожигающий его насквозь, усмирял пыл, с которым ему хотелось бездумно броситься на этих рыжих олухов. — Не безразличны, — скрипя зубами, соврал Эйгон. — Тогда почему мои братья мертвы? — Эррест, прекрати! — вступилась Эва. — Наши братья погибли героями, ты не смеешь их оплакивать. Они с честь погибли, о лучшей смерти мужчина и мечтать не может. — Эва права, — равнодушно сказал лорд Эйфорд, словно говорил о чужих людях, а не о собственных сыновьях. Он не позволял себе упиваться отцовской печалью, неся венец власти выше собственных чувств. Эйгона это восхитило, но он сомневался, что смог бы когда-нибудь так же спокойно смириться с гибелью своих родных. — После того, как ты спас Кварт, ты можешь просить, что хочешь. Мы выстроим Логово для твоего дракона, обещаю. Всё-таки его безопасность важна и городу. Только я не могу тебе обещать, что это произойдёт скоро, сейчас важнее отстроить город, многие кваатийцы остались без крова. — Согласен. — Что-то ещё?       Эйгон знал, что пока предлагают, надо пользоваться всеми благами, но сейчас не мог собрать воедино все свои нужды. Геймона забрать? Это он и без Кар Дитов сделает. Геймон неотъемлемая часть Эйгона, здесь он и просить никого не будет. Но что ещё ему просить? Ему даровали титул лорда, его пригрели во дворце, о его драконе позаботятся. О чём ещё можно было желать? Ответ нашёлся сразу. — И не выдавайте Эву за Линаса. Я сам на ней женюсь, если она научится наконец мне не перечить и станет во всём мне подчиняться! — Не стану, — возмутилась Эва, постыдно краснея. — С чего ты вообще решил, что я хочу за тебя замуж?       Эйгон посмотрел на неё долгим, тяжёлым взглядом. Губы растянулись в уверенной улыбке, отчего глаза слегка прищурились, пропуская озорной блеск. — Ты хочешь. — Подчиняться я тебе не стану, ещё чего, буду я слушать какого-то пьяницу! — Знаю, что не будешь, но попытаться стоило.       Лорд Эйфорд не сменился в лице, словно знал, что этим дело и кончится. Может потому и не препятствовал их сближению? Неужто и сам был не против породниться с чужеземцем? А, может, в тайне и он чтил род древней Валирии, зная о происхождении Эйгона. Благо, Вестерос был так далеко, что едва ли Эйфорд мог узнать о прошлом Эйгона. Иначе бы он не согласился женить женатого человека. — Если у вас любовь, то я не против.       Эва и Эйгон сморщили лица, услышав слова о любви. Едва ли наступит тот день, когда они в таком согласятся признаться, да и столь громкие слова по своей сути ничего не значили. Говорить можно всякое, словам веры нет, вместо них всё решают поступки, а поступки были таковы, что всякий раз, когда Эйгон оказывался в беде, Эва стремилась к нему на помощь и он был готов отплатить ей той же монетой. Впервые, без навязывания, без принуждения, Эйгон был готов самолично расстаться со своей драгоценной свободой. Может, то было временное помешательство, но сейчас, в эту минуту, ему хотелось только одного — Эву. Спать с ней, жить с ней, ругаться, посмеиваться над ней и целовать, целовать, целовать.       Эва, заметно хромая, подошла к нему и резко хлопнув по щекам притянула к себе, впиваясь в губы поцелуем. — Если ты когда-нибудь попробуешь мне изменить, лорд Эйгон, я задушу тебя этими же руками. — Если догонишь. — Не сомневайся, догоню. И лучше для тебя будет, если это сделаю я, чем мой брат…       Миновал месяц с дня сражения. Эйгон каждый день ходил к Солнечному Огню, даже когда лил дождь или поднималась жуткая песчаная буря. Ту кобылу он всё же смог ей скормить, заручившись помощью Эврена и Эрреста, ему удалось дотащить её до дракона.       Ужиная с Кар Дитами, Эйгон постоянно вопрошал на счёт Геймона, но лорд Эйфорд мягко уходил от темы, не отвечала на его вопрос и Эва, когда они оставались в покоях наедине, сохраняла молчание. Она лишь бледнела и склоняла голову, словно каждый такой вопрос, больно впивался ей в сердце. Не находя ни от кого помощи, Эйгон решил сам навестить Дом Бессмертных. Ломился в неприступную дверь, пока наконец её не распахнули сморщенные руки синегубого старца. Эйгон несколько растерялся, вид Бессмертного не выдавал в нём обычного человека и глаза, сухие и безжизненные смотрели словно сквозь него, точно не видя перед собой. — Ты пришёл к мальчику? — Я пришёл за ним, — горячо сказал Эйгон. — Ну раз пришёл, то заходи.       Двор, в который он вошёл, сразил непробиваемым молчанием. Словно Эйгона утянуло под воду. Даже шаги Бессмертного не нарушали покой и сам он точно плыл по земле, так странно и столь бесшумно ступали его ноги. Ни единой живой души не встретилось Эйгону по пути. Пару раз он замечал синие мантии, головы, спрятанные капюшоном, но стоило ему задержать взгляд, образы расплывались перед ним, точно мираж.       Эйгона подвели к той же комнате, в которой оставили Геймона. Когда Эйгон обернулся на Бессмертного, то не обнаружил его. Вот только что ступал позади него, в нескольких шагах, а теперь бесследно исчез. Его неожиданное отсутствие несколько приободрило Эйгона. Значит он сможет увести Геймона без всякого сопротивления. Толкнув дверь, Эйгон вошёл внутрь и оказался в кромешной темноте. Занавешенные шторы не пропускали света и только слабый отсвет с коридора очерчивал богатое убранство комнаты. Эйгон распахнул дверь настежь, чтобы обдать комнату светом. У окна, укрытого шторами, он заметил бледную, худую тень Геймона. Эйгон подорвался к нему, но прежде чем коснуться, распахнул шторы. Свет наполнил комнату, упал на обнажённый стан ребёнка. Всё его тело, исполосанное старыми и новыми рубцами, отдавало неестественной синевой. Сквозная рана в животе была несколько темнее кожи, чернела в углублении, куда угодила стрела. Щёки Эйгона побледнели, когда он медленно перевёл взгляд на его лицо, словно впервые видя Геймона перед собой. Тонкие губы посинели, некогда горячий взгляд бирюзовых глаз померк, натянулся бледной пеленой, какая бывает у старцев. Лицо, что прежде и так казалось худым, сильнее осунулось, отчего выступили острые скулы. Геймон медленно поднял глаза, встречаясь с Эйгоном взглядом. — Вы пришли, мой принц?       Эйгон громко сглотнул, почесал руку, прежде чем коснулся ладонью щеки Геймона. Он был ледяным. Здравые мысли уже крутились в голове Эйгона, но он отгонял их прочь, как навязчивое ведение, не желая верить ни глазам, ни правде. Он стянул с себя плащ и укрыл им Геймона, в надежде, что это вернёт ему былой румянец, тепло его тела. Эйгон сел перед ним, прижал к себе, Геймон одеревенело опустился на его колени. — Я пришёл за тобой, Геймон, — Эйгон чувствовал, что говорит с пустотой и отчаянье принялось накрывать его с головой. — Прости меня, что так к тебе относился, что не ценил тебя, что обижал. Прости, что не забрал тебя из той бойцовой ямы, что был так равнодушен и к тебе, и к другим. Я так во многом перед тобой виноват! — Вашей вины тут нет, мой принц. Вы меня спасали, а я спасал вас. Мы ничего друг другу не должны. — Геймон, оставь эту дурь, пойдём со мной! Эти синегубые уроды тебя совсем не кормят. — Я больше не Геймон, мой принц. — Это я больше не принц, — злился Эйгон с его строптивости. Нашёл, когда пререкаться, успеет ещё. Это место вызывало в Эйгоне невиданное беспокойство, будто он среди мертвецов прогуливался, потому ему хотелось поскорее сбежать отсюда. — Я теперь Пиат Прей, мой принц. Я больше не Геймон. — Не смей шутить надо мной, пойдём!       Геймон поднялся, легко высвобождаясь из крепких из рук Эйгона, словно в этом крохотном тельце залегла доселе невиданная сила. Он скинул плащ Эйгона и посмотрел на него сверху вниз, пронзая ледяным взглядом. — Вы меня спасли, мой принц, вам больше не о чем беспокоится. Теперь я не скоро умру и буду наблюдать за вами, надеюсь, что теперь вы проживёте долгую, счастливую жизнь за нас двоих. Я верю в это.       Геймон вышел из комнаты раньше, чем Эйгон поднял свой плащ и бросился вслед за ним, но выйдя за дверь, оказавшись в длинном, пустом коридоре — Эйгона встретила слепящая пустота.       Это был последний раз, когда он видел Геймона. И даже спустя много лет, будучи уже дряхлым стариком, Эйгон не мог позабыть это синее лицо Геймона, его Геймона. Он часто вспоминал его прежним, весёлым мальчишкой с необузданным нравом. Он видел его в своих детях, а потом и в своих внуках. Он говорил о нём со своей женой, пока старость не скосила её, и память Эвы не оставила воспоминания юности. Хотел бы и Эйгон не помнить ничего: ни побега, ни побоища, ни синегубого Геймона. Не хотел бы он вспоминать о том, как расстался с ним, а спустя десяток лет со своим драконом. Не вспоминать смерть престарелой жены и младшей дочери. Эйгон не хотел бы вспоминать ни о чём, кроме счастья, которого, по благословлению Геймона, у него действительно случилось много. И точно никогда Эйгон не забывал о том, благодаря кому он получил это счастье — благодаря мальчишке, что встретился ему в Блошином конце.       Он увидел его уже на смертном одре, почти не узнавая прежнего. Перед Эйгоном предстал не малец, худосочный и рано повзрослевший, а рослый мужчина, тощий, безволосый, с синими губами. Он пришёл к нему в ночи, как морок, совсем не схожий на себя прежнего, но сердцем Эйгон почувствовал, что с ним пришёл проститься его Геймон. Эйгон протянул ему сухую, морщинистую руку и его накрыла холодная, молодая рука Бессмертного. — Я не скоро отправлюсь за вами мой принц, но мы обязательно ещё встретимся. — Когда? — протянул Эйгон, едва шевеля губами. — Когда прибудет Драконья королева вашей крови, но это будет не скоро, — тот, кто звался Геймоном, теперь же был Пиат Преем, склонился к Эйгону, обдав его щёку морозным дыханием. — Спите мой принц, наконец вы обретёте свободу, о которой мечтали и однажды придёт день, когда эту свободу обрету и я.       Закрыв глаза, Эйгон почувствовал запах костра, а на кончике языка ощутил вкус скорпионов, которых они жарили вместе, объедались ими, а потом мучались от болей в животе. Вспоминал ли об этом Пиат Преей? Помнил ли он о том, кем он был или помнил лишь о том, кем стал? Эйгон не знал, но помнил за них обоих. Всю жизнь пронёс эти воспоминания и сейчас, изнемогший, не смея вымолвить ни слова, он перебирал эти воспоминания в голове, возвращаясь в пору юности, в слепой надежде, что может его слова, которые он уже не может вымолвить, достигнут хладного сердца Пиат Прея?.. Нет, Геймона Белокурого!       Эйгон знал, что они уже никогда не встретятся, но позволил себе под конец жизни предаться наивным мечтаниям, как глупый мальчишка. Ведь обязательно настанет день, когда они снова разожгут костёр и пожарят скорпионов. Может быть завтра?