Проклят день, в который я родился! День, в который родила меня мать моя, да не будет благословен! Проклят человек, который принёс весть отцу моему и сказал: «у тебя родился сын», и тем очень обрадовал его. И да будет с тем человеком, что с городами, которые разрушил Господь и не пожалел; да слышит он утром вопль и в полдень рыдание за то, что он не убил меня в самой утробе — так, чтобы мать моя была мне гробом, и чрево её оставалось вёчно беременным. Для чего вышел я из утробы, чтобы видеть труды и скорби, и чтобы дни мои исчезали в бесславии? Ветхий Завет. Иеремия, глава 20
24 года назад
Ночь не имела глаз, чтобы разглядеть семенившего по коридору человека через высокие старинные окна. Ночь не имела ушей, чтобы услышать шепчущий шорох его одежды, нарушающий мёртвую, сонную тишину. Ночь не имела носа, чтобы почувствовать запах пота, скатывающегося по затылку и между лопаток. Ночь не имела рук, чтобы потрогать тёплые, повлажневшие ладони человека, прижимающего к груди свёрток. Ночь не могла быть свидетелем. Не имела права. Женщина, скользящая по коридору, нервно оглянулась, проверяя. Поняв, что её всё же никто не преследует, немного успокоилась и сбавила шаг, чтобы не потревожить чужой сон. Взглянула на свёрток в своих руках. Она боялась причинить ему вред больше, чем умереть. Но всё было в порядке. Женщина тихо выдохнула. Высокие каменные потолки, теряющиеся в темноте, отражали слабый звук шагов. Их всегда учили двигаться плавно и бесшумно, подобно теням, но эта ноша словно придавливала женщину к земле, наливала икры свинцом так, что риск споткнуться на ровном месте и упасть был огромен. Темнота мешала свободно перемещаться в пространстве, но женщина давно выучила свою дорогу. Ей казалось, что она могла бы найти её среди множества других, даже если ослепнет. Нужно было бы всего лишь пойти на голос. На тот голос, который ей никогда уже не забыть, никогда из головы не выкинуть всего на секунду, никогда не перепутать с другим. Остановившись у нужной двери, женщина заколебалась. Так странно было это отсутствие привычной стражи, света свечей. Так странно было слышать своё колотящееся сердце у самого горла. Не постучав, как было велено, она тихо и неторопливо вошла в комнату, с трудом прикрыла за собой тяжёлую дверь одной рукой, не поднимая глаз. Пройдя вперёд, остановилась и нерешительно взглянула на сидящий в широком кресле у камина силуэт. Угли едва-едва светились, переливаясь жёлто-красными оттенками. На полу одиноко стоял серебряный канделябр с двумя горящими свечами. Вся остальная комната потонула во мраке беспросветной ночи настолько, что нельзя было разглядеть ничего за пределами этого освещённого уголка с камином. — Принесла? — заговорил силуэт таким непривычно тихим голосом. — Да, — ответила женщина, невольно крепче сжимая свёрток. — Подойти. Женщина подошла, едва передвигая напряженные ноги. Силуэт у камина, наконец, повернулся к ней. Длинные, распущенные волосы заскользили по плечам, упали на лицо и на грудь, прикрытую белоснежной ночной сорочкой и халатом из чёрного бархата. Тонкие руки вытянулись вперёд. Женщина заметила лёгкую дрожь, метнувшуюся по чужому указательному пальцу, и сжала губы. Осторожно передав свёрток, отошла на шаг и сцепила ладони перед собой. Невыносимая мышечная боль сковала ей руки тут же — так сильно она напрягала их, стараясь удержать свою ношу. Силуэт у камина убрал волосы за уши и позволил разглядеть свои черты лица. Женщина. Более молодая, более красивая, чем первая. И бледная, как лунный диск, скрывшейся за чёрными облаками. Лёгкие огни свечей едва-едва касались её впалых щёк, скользили по гладкой коже, падая на израненные губы, словно слёзы из огня. — Ты можешь идти, — сказала женщина у камина, склонившись над свёртком в своих руках. — Помни всё то, что я сказала тебе. — Да, Ваше Величество, — покорно ответила ночная гостья, отчаянно пытаясь не морщиться от боли и переполняющего её ужаса перед этим человеком. Низко поклонившись, она удалилась, едва не пустившись на бег. Наконец-то они остались одни. Её Величество выдохнула, прикрыв на секунду уставшие глаза. Затем она осторожно коснулась белой мягкой ткани и откинула её назад, открывая круглое личико спящего ребёнка. И как он не проснулся, проделав такой долгий путь? Как не почувствовал волнения служанки, сжимающей его своими грубыми от работы ладонями? Её Величество нервно улыбнулась, осторожно касаясь розовой щёчки подушечкой среднего пальца. Ребенок слегка и совершенно очаровательно нахмурился во сне, ощутив прикосновение холодной кожи. Женщина тут же убрала руку. — Спи, — прошептала она, склонившись ещё ниже, словно пытаясь спрятаться от этой безглазой ночи. Волосы заструились по бокам от спящего младенца. Её Величество не могла отвести взгляд от длинных ресниц и одной единственной бледной веснушки прямо на кончике носа, которая — женщина была уверена — вызовет множество вопросов, восторгов и удивлений. Ведь младенцы обычно всегда рождаются без единого пятнышка. Какой-то тревожный восторг овладел телом женщины при виде этого малыша. Живого, теплого, розовощекого, пухлого и абсолютно здорового. Словно не младенец это был, а священный идол. Дар, ниспосланный ангелами этой женщине за все испытания, за все страдания и слёзы. Её Величество отстранилась и прижала младенца к себе сильнее настолько, насколько позволяли слабые руки. Угли в камине догорели и потухли, предоставляя маленьким свечкам одним освещать чужие, прижатые друг к другу колени под тонкой тканью. Женщина закрыла глаза, желая слиться с этой темнотой и тишиной. Младенец вдруг показался таким невыносимо тяжёлым, что невозможно было более скрывать охвативший пальцы тремор. Сухие губы приоткрылись снова: — Спи хорошо, сын мой.