His Empire of Dirt

Уильяму Афтону нужно переписать свое последнее завещание. Он вдруг понимает, что теперь он старше, чем были его родители, когда умерли. От этого осознания он горько смеется. Он может только гадать, столкнул ли монстр отца по лестнице, утопил ли мать в раковине. Уилл подходит к раковине на кухне и выкручивает кран так резко, чтобы вода точно не смогла вытечь, однако, когда он уходит, за спиной всё равно раздается кап-кап-кап. Он спускается в подвал, включает настольную лампу и достает свой дневник из верхнего ящика. В своих мыслях он возвращается во времена, когда Фриц поставил подпись на его самом первом, самом жалком завещании. Его механизмы Генри, его наркотики Белле, его деньги Кларе, его одежду и дневник Фрицу, с обещанием преследовать их всех после смерти. Он берет ручку и начинает писать. Я, Уильям Афтон, в здравом теле и уме, после своей смерти завещаю следующее: Хмм Хмм Хммммммммммм О Боже Это довольно сложно Так, ладно: ВЗРОСЛЫЕ: Белла, Клара, Генри ДЕТИ: Майкл, Шарлотта, Элизабет, Кэссиди, Эван И Джереми? Он подносит дневник к лицу, пристально всматривается в страницу, затем усмехаясь откидывается на спинку стула. «Умирает ли человек на самом деле, если он оставляет за собой достаточно? Я создам империю, Фриц. Ту, что переживет само солнце. Я оставлю её своим детям. Я буду таким отцом, каким ему и не снилось. Ты увидишь своими глазами. Вы все ещё увидите её, Империю Афтонов.» Не знай бы он, он бы подумал, что Фриц в ужасе. Теперь у него есть его империя. У него есть дети. Они в безопасности, они любимы, и они умеют плавать. С тяжелым сердцем он осознает, что в этот раз ему придется нанять настоящих юристов для этого дела. Убедиться, что его доля в компании перейдет к Генри, деньги будут поделены равнозначно, и предстоит ещё долгий спор о том, кому достанется Тандерберд, чтобы его машина в итоге не осталась гнить на какой-то свалке. Жизнь была гораздо проще, когда он мог просто курить целыми днями, беспокоясь больше о том, умрет ли он по собственной глупости, от рук Клары или от падения со слишком высокого моста. Он постукивает пальцами по столу, расслабляет узел галстука, сильно прижимает ладонь ко лбу и вздыхает, вздыхает, вздыхает. Может, если он накурится, сделать это действительно будет проще. Он закрывает дневник и выходит из подвала. Подойдя к дивану в гостиной исподтишка, он перепрыгивает через спинку, чтобы напугать Беллу, которая в это время пытается зашить дырку в куртке Кэссиди. — Не хочешь ли ты, — он наклоняется к ней, на что она закатывает глаза, — покурить со мной? — Уильям Афтон, — говорит она, наигранно удивляясь. — Не могу поверить, что из всех людей, ты предлагаешь это мне, Изабелле Барнет, — она ухмыляется, откладывает куртку и иголку на кофейный столик. — Да, да. Мне уже пора побаловать себя в свой выходной. — Превосходно. Я схожу за пальто, — ему не хотелось, чтобы его дом провонял марихуаной, особенно, когда вокруг ходят дети, хотя Белле всё ещё нездоровится на морозе (так было всегда и всегда будет, думает он). Она машет ему рукой, когда он, перепрыгивая через ступеньки, поднимается на второй этаж за свитерами и зимними пальто. Он идет по коридору, мимо комнаты Майка, и, ох, похоже, его сын, племянница и Джереми (официально парень Майка ещё с прошлого года, прошу заметить) уже опередили его и Беллу. Уилл стучит в дверь, и музыка на той стороне — The Smiths — сразу же затихает. Майк резко открывает дверь и вытирает лицо предплечьем. — Да, пап? — Лучше делайте это на улице, — Уилл говорит вполголоса, чтобы его не услышал Джереми. Клара не устает напоминать ему о том, чтобы он не смущал их старшего сына перед его парнем. — Я буду признателен. Генри не нравится этот запах. Майк удивленно раскрывает покрасневшие глаза, хоть ему и мешают длинные волосы, которые он напрочь отказывается стричь. Уилл разглядывает сына внимательнее и внезапно замечает, что, Господи, у Майка проколоты уши. — Ты… Ты проколол уши, Майк? Майк, кажется, понимает, что ему бы следовало опасаться его реакции, поэтому притворяется (притворяется ли?) испуганным. — Тебе не нравится? Уилл сглатывает и неуверенно, коротко улыбается. — Если тебе так нравится, Майк, то я совсем не против. Нет ничего плохого в том, чтобы самовыражаться. А теперь, пожалуйста, выйдите курить у бассейна… — Почему ты не злишься? — огрызается Майк. Дверь открывается шире, и Уилл видит Джереми, курящего в окно, хотя запах всё равно останется на козырьке его потрепанной кепки и (Уилл с улыбкой замечает это) свитере с мордой Фокси, и Чарли, лежащую на полу в старой фланелевой рубашке своего отца. Рядом с ней распакованные брауни (раз ей нельзя курить). Она дергает ногой в такт музыке. Я был счастлив, забывшись в выпивке, Но, видит Бог, я несчастен. — Почему я должен злиться, Майкл? — со смешком отвечает Уилл. — Есть в жизни вещи гораздо хуже, чем узнать, что твой сын курит травку. — Ты… Папа Джереми разозлился бы! — Так точно, — говорит Джереми, едва не оступившись (он встал коленями на край стола, чтобы достать до окна). Откашлявшись, он продолжает: — Мистер Рори Фитцджеральд был бы в ярости! — Ну, я же не мистер Рори Фитцджеральд, не так ли? — Не-а, — улыбается Джереми и снова кашляет в сгиб локтя. Поняв, что им не влетит, он протягивает Уиллу чертов косяк. — Затянетесь, мистер А? — Джереми! — кричит Майк, хватаясь за голову. — Не предлагай это моему папе, Господи! — Ну, мы с твоей тетей Беллой собирались сами выйти на улицу со своими… запрещенными веществами, — говорит Уилл, махнув рукой куда-то в сторону, и Шарлотта смеется, хватаясь за живот. — Так что нет необходимости тратить на меня свою тяжело добытую заначку, юноша. — Заметано. — Папа, — ноет Майк. Уилл смотрит на своего мальчика, свою гордость и радость. Он одет в уже потертый топ AC/DC и рваные джинсы. На нем целая куча блестящих и острых украшений, включая кольцо на большом пальце и серьги. Элизабет покрасила его ногти в черный (и розовый, конечно), стрижка маллет уже прилично отросла. Резко втянув воздух, Уильям Афтон осознает две страшные вещи:       1. Майкл теперь такой взрослый. Семнадцать лет.       2. Майкл Афтон изо всех сил пытается не быть похожим на своего отца. — Ты меня слышал? Папа? — Я… Прости, Майкл, можешь повторить? Майкл фыркает. — Почему ты не злишься на меня? Уилл хмурит брови. — Ты хочешь, чтобы я разозлился на тебя? Ты знаешь, я никогда не смогу злиться на тебя. — Почему нет? Джереми неловко облокачивается плечом об стол. Шарлотта, до этого лениво раскинувшаяся на полу, садится. — Майки, — говорит она, — Чувак, хватит. — Нет, я хочу знать, почему он не злится. Я сделал то, чего ты не хотел, папа! И ты не зол? — Майк, поверь мне, когда я был в твоем возрасте, я вытворял вещи гораздо хуже. — Это точно! — кричит Белла с первого этажа, и Уилл закатывает глаза. — Вау. Круто, мистер А, — говорит Джереми, но Уилл категорически качает головой. — Вообще-то, нет, совсем не круто, — отвечает он, — но, да, я правда делал кое-что гораздо, гораздо хуже, так что я не против, что ты куришь травку, Майк. Опять же, только не дома… — А что ты тогда сделаешь? Если я опять буду курить дома? — будь кто-то другой на его месте, он бы подумал, что Майк говорит это почти с восторгом. Незнакомая (нет, совсем знакомая, как будто он смотрит в разбитое зеркало) волна отвращения накрывает его. — Ты меня накажешь? Мама бы точно разозлилась… — Просто не кури дома, Майк. Выйди на улицу. Это не проблема… — Да, у нас же никогда не бывает никаких проблем! — кричит Майк. Шарлотта встает на ноги и тычет в него пальцем. — Успокойся уже, — она кивает дяде. — Остынь. Всё нормально. Мы выйдем на улицу, дядя Уилл. Уилл смотрит — он не зол, не зол, он не может, он не будет, не будет, не будет — на своего сына и кивает. — Замечательно. Спасибо, Шарлотта. И спасибо ещё раз, Джереми. — Б-без проблем, мистер А. Уилл кивает снова и, задержавшись ещё на мгновение, закрывает дверь. Почти сразу в комнате включается музыка. Он прижимается к двери лбом, слушая, как его сын топит все свои горечи в наркотиках и музыке. Всего на секунду разум Уилла переносится обратно в 1948. Всего на секунду, когда до него доходит, что Майклу нужна его помощь, но Уильям понятия не имеет, что ему делать.

***

Белла выдыхает дым в лицо Уилла, греет свои руки в его ладонях. — Это просто подростковые тревоги, — заверяет она. Он качает головой. — Нет, нет, больше похоже на… — он вздыхает. Они вышли покурить, чтобы расслабиться, но он чувствует, как под рукавом пальто ноет его рука. — Он напомнил мне… меня самого. Белла усмехается. — Да, как будто он твой сын, гений. — Нет, не меня сейчас, а… таким, каким я был раньше, — каким я должен был стать. — Он ведет себя жестоко. — Ты должен поговорить с ним, Уилл. Когда у Чарли начали случаться перепады настроения, мы с Генри сели поговорить с ней о том, что мы все должны уважать друг друга. Оказалось, она думала, что недостаточно хороша для нас. Мы объяснили ей, что она для нас — всё самое лучшее на свете. Узнай, что беспокоит Майка. Может, дело не только в его кошмарах. Может, это что-то — я знаю, удивительно — что-то нормальное. — Как педантично. — Ты такой придурок. — Да-да, знаю, — он выдыхает дым ей в лицо в ответ. — Что, если он ненавидит меня? — шепчет он, глядя на брезент, лежащий на бассейне, как он колышется на ветру. — Что бы ты сделала, если бы Шарлотта ненавидела тебя? — Она бы не стала. Я хорошо её воспитала. Хорошо воспитала. — Что, если у меня не получилось? Что, если я облажался? Белла бьет его рукой по лбу. — Чушь. Не говори так. Разве я облажалась? Ты правда думаешь Клара, мать её, Афтон воспитала бы своего сына не по самому лучшему стандарту? Не говори себе, что ты плохой, Уилл. Ты слишком много об этом волнуешься. — Иногда я причиняю вам боль. — И иногда мы причиняем боль тебе. Такие уж мы, люди, — Белла кладет ладонь себе на грудь. — Людей ведь так легко ранить. Мне кажется, это привилегия, когда у тебя кто-то настолько близкий, что он способен причинить тебе боль. Я простила тебя. Ты простил меня. Я знаю, даже если ты что-то сделал не так, Майк простит тебя, и ты простишь его за то, что он вел себя жестоко. — Сколько жестокости может вынести человек, пока не сломается? Белла пожимает плечами. Они молчат. Они оба знают ответ. Точнее, не ответ, а результат: Отец Фрица Смита. — Не драматизируй, — шепчет Белла. — Вечно ты драматизируешь. Она кладет голову ему на плечо, и он смеется. — Всегда.

***

— Итак, леди, — говорит Генри. Шарлотта громко дует в свисток прямо у его уха, отчего он вздрагивает. — Я жду от вас честной гонки, понятно? — Ничего не обещаю! — говорит Лиз, ставя Пятнашку на пол. Генри соорудил для них маленькую гоночную трассу с помощью старых ненужных деревяшек и подушек от дивана. — Она просто завидует, потому что я ее обыграю, — усмехается Кэссиди. Когда Уилл заходит в комнату, Кэссиди радостно подпрыгивает, и Хэппи пользуется этим, чтобы выскользнуть из её рук. — Ну-ка стоять, — Уилл подхватывает пищащего кролика, грозно глядя на него. — Бонни! — Кэсс подбегает к своему отцу. — Бонни, посмотри на нашу гонку. Я точно выиграю. — О, не сомневаюсь, — отвечает Уилл, но закусывает язык, когда видит, как Лиззи прожигает его взглядом. — Или это будет ничья! — он отдает кролика дочери и обращается к Шарлотте. — Шарлотта, я заберу у вас твоего отца на минутку? — Да-да. Честная гонка, леди, — повторяет она и снова дует в свисток. Генри кряхтит, поднимаясь с колен, похлопывает Шарлотту по спине и подходит к Уиллу. — Что-то случилось? — спрашивает он и обеспокоенно сводит брови, видя усталое выражения лица Уилла. — Я… Я собираюсь поговорить с Майклом насчет его… поведения, и я подумал, что перед этим мне нужно послушать учения Эмили о прощении и остальной вашей ерунде. Генри хохочет как Санта Клаус, пихая Уилла в плечо. Их дочери отпускают кроликов на мини трассу и начинают подбадривать их. — Уилл, он твой сын. Ему не нужны какие-то громкие речи. Может, ему просто нужно, чтобы ты его послушал. — Он накричал на меня вчера. Как будто… Ох, я не знаю. Как будто он хочет подраться. — Никто не хочет драться, — говорит Генри, и Уилл морщится, потому что, нет, иногда люди хотят драться, хотят этого сильнее всего на свете, но, если ты дерешься, ты можешь проиграть, а он больше не может ничего терять, иначе он просто умрет. — Спроси его, что не так. Если хочешь, я могу помочь тебе. Сделаю с вами говорящую ложку. — Нет-нет, никакой ложки. Во мне недостаточно ген Капуто, чтобы правильно использовать говорящую ложку. — Может, нет, но ты можешь попытаться. Иногда лучшее, что мы можем сделать, это хотя бы попытаться, да, любимый? Хотя бы попытаться. Я знаю, как ты стараешься каждый день, и как тяжело иногда встать на ноги, — Генри неосознанно тянется к шраму на боку. — Но я горжусь тобой. А ты гордишься Майком. В конце концов, всё сработается. В конце концов. — Всегда ненавидел концовки. — Да, но без них не было бы нового начала, не так ли? — Генри улыбается мягко, как делал всегда и всегда будет, и целует Уилла в щеку. — Если бы мы не закончили ненавидеть друг друга, мы бы не были вместе сейчас. — Это вряд ли можно назвать концом, — возражает Уилл. Генри закатывает глаза. — Просто верь в меня, ладно? — Я всегда верю в тебя, дурень, — Уилл тоже целует его. — Моя любовь. Он так и не узнал, что стало с другим Генри Эмили в другом времени. Он задается вопросом, был ли у того Генри кто-то, кто верил в него.

***

— Соль, су-шеф, — Клара протягивает руку, не отрываясь от кастрюли. Эван, который сидит на кухонной стойке и размахивает ногами, передает матери баночку с солью. — Пришел беспокоить мою кухню, моя любовь? — спрашивает она, стреляя мукой в лицо Уилла — Так точно, — он вытирает лицо и целует Клару, затем подходит к Эвану. — Папа, папа, я рассказывал маме, что, если разобрать костюмы с пружинными замками, получится больше двухсот деталей, и что ты сводил меня в Цирк посмотреть на Фредди, и я придумал ему бабочку, а в бабочке больше двенадцати деталей! — Превосходно, Эван, ты как всегда прав, — Эван посмеивается и берет в рот край футболки, ожидая следующих указов от матери. — Я хотел сказать тебе, — бормочет Уилл в волосы Клары и обнимает её за талию из-за спины, — что собираюсь поговорить с Майклом. — Я очень надеюсь, что ты хотя бы иногда разговариваешь со своим сыном, — усмехается Клара, и Уилл чуть крепче давит на неё. Она тыкает его локтем, пока он наконец не отпускает, но всё-таки кладет подбородок на её макушку. — Я имел в виду, что хочу, чтобы мать моего сына знала, что я иду… ругать его. Клара ахает и делает вид, что падает в обморок на его руках. — Нет, нет, не может быть… — Клара, я ненавижу тебя. — Мгм, я знаю. — Уф. Люблю тебя. — Я знаю. Болван. — Сука, — с ухмылкой отвечает он, и Эван громко вздыхает. — Дядя Генри! Папа сказал плохое слово! — Нет-нет, неправда! Эван, расскажи-ка своему дяде почему Бонни гораздо более сложное и прекрасное создание, чем Фредбер. — Окей! Но это не совсем так, потому что у них одинаковые чертежи, просто разные образы, и подходят они тебе и дяде Генри по-разному… — он выходит из кухни, и голос его постепенно затихает. — Как я и говорил, — продолжает Уилл. Краем глаза он видит, как Генри поднимает Эвана на руки, и тихо посмеивается от того, каким маленьким мальчик выглядит по сравнению с огромным мужчиной. — Я буду ругать Майкла. И как мне кажется, у тебя это лучше получается… — Ты на что это намекаешь? — …но я считаю, что мы должны сделать это вместе. Не хочешь ли ты присоединиться ко мне? — Нужно подкрепление, да? — она наконец поворачивается к нему лицом, потирая костяшки его пальцев. Он закатал рукава рубашки до локтей, поэтому она хмурится, глядя на его руку. — Как твоя рука? Погода портится. Те лекарства, которые я дала, помогают? — Они… Всё так же, любимая, не волнуйся. — Я всегда волнуюсь. Это моя профессия. Он улыбается и целует её. — Рука немного болит, но ничего страшного. И лекарства… помогают, как всегда. — Хорошо. Дай знать, если что-то понадобится, понял? А то я буду злиться. — Да, дорогая. — Вот и славно. А теперь попробуй и скажи как тебе. Она поднимает деревянную ложку к его губам. — Больше соли. — Больше соли, — передразнивает она, плохо повторяя его акцент. — Лучше? Он улыбается. — Лучше, — и всё же его рука, его чертова рука, зудит, и когда он сглатывает соус, он понимает, как же сухо у него во рту.

***

Он держит сигарету меж пальцев. Если он будет смотреть на неё достаточно долго, она зажжется, и одной лишь мысли об огоньке ему хватит, чтобы поднести сигарету к губам, сделать вдох и успокоиться впервые за весь гребаный год, что за глупость завидовать собственному сыну, но вот он, Уильям Афтон, мечтает о том… — Уильям, — голос Сары вырывает его из раздумий. — Ты хочешь зажечь её, не так ли? — Ты не представляешь, — огрызаясь, отвечает он, затем потирает переносицу и тяжело вздыхает. — Прости. Я просто… Мне нужно было заняться своим завещанием, и это напомнило мне про Фрица, и Майкл в последнее время вел себя ужасно. — А что насчет остальных твоих детей? — Замечательно. Они все замечательные. Я беру Эвана с собой в мастерскую, показываю фокусы Кэсс, учу Лиз разводить на деньги сорванцов на детской площадке, мы с Шарлоттой учимся готовить вместе, и… всё просто замечательно, всё, кроме Майкла. Ты же знаешь, у нас были проблемы с ним, когда родилась Лиззи. Мне нужно было уделять ей больше внимания, он не хотел, чтобы я забывал про него. Как будто я вообще могу забыть про него. Мне плохо от того, что приходилось уделять больше времени одному ребенку, но теперь, когда я хочу провести его с Майклом, он постоянно закатывает глаза. — Ты пробовал поговорить с ним? — Я хотел сначала спросить у тебя совета. — Понятно, — Сара закидывает одну ногу на другую, потом обратно, поправляет очки, которые вот-вот соскользнут с носа, и смотрит в свой блокнот. — Тебе сказать прямо или помягче? — Прямо, пожалуйста. — Ты балуешь его. Ты страшно балуешь его, и поэтому твой Майкл ужасно своенравный, Уилл. Уилл смеется. — Конечно. Это привилегия — иметь возможность баловать моих детей. Меня никогда не баловали. Камилла и Лоренцо не могли себе позволить баловать Клару. Для меня радость, что мои дети маленькие, богатые, избалованные негодники, которые знают, что их любят. — Они хорошо себя ведут? — Ну, Кэсс точно. Иногда мне почти приходится заставлять её проявлять характер, хотя бы дома. Мне кажется, ей всё ещё стыдно за то, как она вела себя раньше. Что было, то было. Эван тоже. Кстати, он стал интересоваться пружинными замками в последнее время. Аниматрониками. Похоже, его новое увлечение. Динозавры продержались довольно долго. Лиз самая громкая. Ей ещё нельзя принимать лекарства, но она ведет записи. Её журналы. Мы пишем их вместе. Садимся перед камином или у неё в комнате. Она пишет маркерами и мелками, говорит, моя ручка слишком скучная, и мы… мы пишем… а Майкл и я… Когда в последний раз мы делали что-то вместе? Лишь они вдвоем. — Он хочет, чтобы я накричал на него. Я знаю, ему всё ещё снятся кошмары. Я вижу это по его взгляду, по синякам под глазами. Но я не знаю, что ему там видится. И он… ему страшно хочется спорить. Это он так в меня пошел? Я не могу ничего забрать у него. Мне сорваться на него? Накричать на него? Мне… — Дыши, Уильям, — Сара указывает на его руку. Он замирает, когда понимает, что стал тереть свое предплечье как ошпаренный, и его шрамы словно горят. — Ты же ещё пьешь свои таблетки? — Да, да, у меня вечно сухо во рту, я должен принимать свои таблетки… — он откидывается на спинку кресла, поднимает голову к потолку и начинает считать плитки. — Я ненавижу их. Я ненавижу свои таблетки. Я ненавижу их больше всего на свете. — Из-за сухости? — Потому что они мне нужны. Потому что не важно сколько раз я повторяю, что стал лучше, чем я был, что я лучше, что я достойный, я знаю, что без них я мусор. Мусор мусор ты кусок мусора который выкидывают на улицу как Генри выкинул Фрица и Фриц попал в другую временную шкалу что если Фриц снова там, во вселенной, которая гораздо милосерднее чем эта, что насчет бассейна с шариками, что с чертовым бассейном с шариками… — Ты не мусор. Тебе просто нужен небольшой толчок. Если человек использует костыли, когда ломает ногу, он считается мусором? — Если у человека сломана нога, это не его вина. Это моя вина, если я кричу на своего сына. — Да, но ты же можешь извиниться. И я не думаю, что ты накричишь на своего мальчика. — Откуда ты знаешь? — что, если я очень хочу просто НАКРИЧАТЬ на паршивца… мальчик, мальчик, Банни. — Он больше не хочет, чтобы я называл его «Банни», знаешь. — Я знаю. Ты рассказывал мне после отпуска тем летом. Пока без прогресса? — Нет, мэм. Сара вздыхает и опускает свой блокнот. Уилл сомневается, что она делает в нем какие-то существенные записи, скорее, просто держит для вида. — У тебя остались какие-нибудь фотографии? Из Лондона? — Я… — на мгновение он растеривается от вопроса. — Нет. Все сгорели в пожаре. — Ты не теряешь часть себя, если больше не зовешь его «Банни», Уилл. Это законченная глава, но ты ещё можешь прочитать остальную книгу. Оно ещё здесь. Твой маленький мальчик с тобой. Майк остался Майком. Тебе нужно поговорить с ним. Будь честен. Будь напуган. Он сказал, что хочет, чтобы что-то было настоящим, да? Что для тебя настоящее, Уильям? Сухость в моем рту и мое гребаное завещание и смерть и бассейн с шариками, у нас вообще есть бассейн с шариками, есть ли, у нас есть чертов бассейн с шариками?.. — Они, — сквозь вздох отвечает он. — Они все настоящие. — А ты? Ты настоящий? Сжимать пальцы на собственном горле и топить всё худшее что есть в нем и его самого и всё. — Да. — Тогда Банни настоящий. Ты настоящий. Майк настоящий. Фриц был настоящим. А теперь, иди и поговори со своим сыном. Скажи своему сыну, что ты любишь его, и что тебе страшно, и что не всё в порядке. Иногда в мире есть не только хорошее. Иногда мы растем в убежищах. Иногда мы стреляем в кассиров в банке. Иногда… Иногда мир полон дерьма, Уилл. Ему нужно это знать. Ты не можешь защищать его вечно. Он смотрит на неё пристально. Пытается не ощериться. Ты не можешь защищать его вечно. Это мы ещё посмотрим. По дороге домой он покупает пачку сигарет.

***

Он поговорит с Майклом. Он поговорит со своим мальчиком. Он спустится в подвал и напишет свое долбанное завещание, и его рука зудит, во рту сухо — черт, он выпил сегодня свои таблетки? — и он допишет свое завещание и поговорит с Майклом, черт возьми… Почему он так мрачен сегодня? прошло так МНОГО времени с тех пор как ты мог думать то что хотел думать… Тише, тише, музыка! Да, да, ему нужно поставить музыку. В его кабинете в убежище в подвале стоит проигрыватель, он может поставить пластинку и утопить мысли о сухости во рту, всё хорошо, он может прыгнуть в бассейн с шариками и они заполнят его легкие и его горло и там больше не будет сухо… Музыка. Музыка это хорошо. Музыка. Он может… — Хей, мистер А? Уилл резко моргает, как будто солнечный свет залил весь дом, но, нет, это всего лишь Джереми, кажется, Джереми пришел, чтобы отвести Майкла на свидание. — Да? — его ладонь всё ещё лежит на дверной ручке. Зачем вообще беспокоиться? Почему он просто не может забрать маму в убежище и спасти её от плохого человека с тростью и… — Мистер А? Думаете, ему понравится? Уильям моргает ещё раз и видит, что в руке у Джереми маленький вязаный лис с подсолнухом. — Подсолнух? Лицо Джереми заливается румянцем. — Майки, э-э-э, зовет меня так. Солнце. Типа… — он указывает на свои волосы, собранные в короткий хвостик. — У нас скоро годовщина. Я хотел подарить ему подарок заранее, чтобы он не догадался, что я на самом деле готовлю ему, и, эм, вы знаете его лучше всех. Ему понравится? Уилл тяжело сглатывает, глядя на лиса. «Пока, Фриц.» Ты знаешь его лучше всех. — Да, да, ему очень понравится. Прости, мне нужно закончить с делами… — А, да, без проблем. Спасибо, мистер А, — Джереми коротко улыбается и салютует ему. Он поднимается наверх, чтобы забрать Майкла, забрать из дома Афтонов, кто ещё попытается забрать моего Банни у… Едва не задыхаясь, он захлопывает за собой дверь. Он спускается по лестнице и ведет рукой по перилам, задаваясь вопросом, разбил ли монстр голову отца о них, пошла ли у отца кровь, кровоточил ли он так же, как во Франции однажды, было ли ему хорошо, Уилл так и не спросил, было ли это то, в чем они нуждались, почему монстр не дождался его, почему не взял с собой в Лондон, не дал самому прикончить ублюдка, почему его другое я смог пройти через бассейн с шариками чтобы сеять хаос НО КОГДА ОН ХОЧЕТ ЭТОГО ОН НЕ МОЖЕТ ПОТОМУ ЧТО ВСЁ ЭТО даже не было… настоящим… ? Ему нужно разобраться со счетами. Они настоящие. Они очень настоящие. Смерть и налоги. Ха. Ха. Деньги и конец всего… избалуй своих детей избалуй их безумно он не помнит выпил ли свои таблетки с утра он ненавидит их Майку не нужно принимать таблетки что за глупость завидовать собственному… Он вздрагивает. Гроза. На улице бушует гроза. Его рука зудит. Его рука уже давно зудит. Он не знает. Гроза никогда не прекращается. Дождь в убежище и дождь в карьере и в… в… дождь в бассейне с шариками? Счета. Сфокусируйся на счетах. Поставь пластинку, которую Клара недавно подарила тебе, слушай её, успокой разум. В нем нет горечи, нет, есть только ты в своей безумной голове, и это нормально, он в порядке, ты в порядке, я в порядке, я в порядке, я больше не могу называть его Банни, я в порядке, поставь пластинку, ПОСТАВЬ ПЛАСТИНКУ- И вот, близок конец, И я стою перед последним занавесом. Он выдыхает. С облегчением. Да. Облегчение. Вот оно. Он напевает песню и улыбается, гадая, какая песня играет сейчас в закусочной. Счета. Розита отправила их ему домой. Ему придется работать из дома, пока он в таком состоянии. Он не хочет напугать детей… Игры       Эй, босс. Я заказала новые игры, которые мистер Эмили хотел поставить в задней комнате. Нам пришлось заменить некоторые, после того как малыши на прошлой вечеринке чуть не разорвали всё (кстати, если что, я ничего не говорила, но некоторые считают, что новая Фокси странная. Называют её «Мангл». Мне кажется, она милая, но может нам лучше перенести её в подсобку, пока вы её не почините. Приложите руку мастера, ну знаете.)       Дайте знать, если какие-то цифры не сходятся или нужно позвонить поставщику! хох Рози Smiles and Servos, Inc. Лестничная башня ……$900 Карнавальные кольца……$550 Конфетный Кадет……$310 Король Призов……$7770 Бассейн с шариками……$4400 Всё кажется Всё Всё Всё сразу и это Бассейн с шариками…………$4400 Есть ли у меня сожаления? Да. Он подносит лист к лицу, он без своих очков, но видит предельно четко, бассейн с шариками, они купили бассейн с шариками, это ли знак от Бога, от Фрица, от него, от Него, я был собой… Грохот. С верхнего этажа раздается грохот. Гром ударил в доме? Нет, нет, это бомбы, это бомбы, У НИХ НЕТ УБЕЖИЩА ОН НЕ КУПИЛ УБЕЖИЩЕ, он бежит по лестнице, музыка ревет, конечно, бывали времена, как бывает у всех, когда я переоценивал себя, он распахивает дверь, и слышит крики, и… Это Джереми. Джереми стоит посреди комнаты, а Майк дергает себя за волосы. — Я уже устал от этого… — Я просто хотел хорошо провести с тобой время, Майки! Почему ты всегда так делаешь?! Ты ведешь себя так, как будто всё тебе принадлежит… — Так и есть! Так и есть, черт возьми, и я не могу понять, что в этом неправильно, я не понимаю… — Я не знаю ничего про эту тупую лису! Моя голова в порядке! Хватит пытаться всё время контролировать меня… — Потому что ты принадлежишь мне… — Не смей так говорить, — Уилл слышит, как срывается собственный голос. — Никогда не смей это говорить. В глазах проясняется, и вот он стоит всего в паре метров от Майкла, на втором этаже со скрипом приоткрываются двери детских, чтобы подслушать разговор. Джереми краснеет и как будто едва сдерживает слезы. Не отрывая взгляд раздраженных, взбешенных карих глаз, Уильям резко спрашивает: — Джереми, что здесь происходит? — Джереми… — начинает Майкл, но Уилл поднимает руку и грозно тычет пальцем ему в грудь. — Не ты. Он. Джереми. Что случилось? — Я… — Джереми вытирает лицо и опускает голову. Парнишка ненавидит идти на конфликт. Уилл это знает. Джереми хочет слиться с толпой, потому что иногда толпа может ощущаться как успокаивающее объятие. Раствориться и быть принятым это две совершенно разные вещи. Но Уилла это не волнует, он вытащит Джереми Фитцджеральда в центр внимания, черт возьми, даже если это его убьет. — Мы поехали в пиццерию, как он хотел, но он вечно спрашивал про эту Мангл, и про… про мою голову. Я сказал, что больше не хочу об этом говорить, не хочу, я просто хотел провести с ним время, но он постоянно повторяет про то, что на самом деле важно, и что Мангл почему-то важна, потом он накричал на меня. Я просто хотел… хотел отдать ему подарок, но он сказал это. Ты принадлежишь мне. — Майкл. Что с тобой происходит? — Мы больше не разговариваем. — Ты не должен говорить так с Джереми, — Ты только закатываешь свои глаза. — Быстро извинись. — Передо мной. Богом, не так ли? Разве ты не молишь Бога о прощении? Майк делает шаг вперед, сердито сдвинув брови. — Я задал ему простой вопрос, а он… — Ты не задаешь вопросы! Ты хочешь услышать ответ, который тебе нужен. Это другое! Моя жизнь не… — Джереми снова вытирает лицо рукавом. Чарли выходит из своей комнаты, всё в той же большой фланелевой рубашке, и облокачивается плечом о стену. Джереми поднимает на неё глаза, прося о помощи. Почти шепотом, она говорит: — Наша жизнь не вращается вокруг тебя. Ты не центр вселенной. Майк наклоняет голову вбок и ухмыляется. Он смеется. — Нет? Нет. Я как клей, который держит нас всех вместе, вы мои, и ты, нам уже пора… — он смотрит на своего отца, яростно, свирепо, одержимо, — Пора наконец сказать хоть что-то настоящее… — Следи за своим языком. Ты не смеешь так со мной разговаривать. — Что здесь происходит? — Клара отправляет Эвана в его комнату. Она смотрит сверху вниз и видит встревоженный взгляд Джереми, холодные глаза Шарлотты, фыркает. — Майк, что, черт возьми, произошло? — Все здесь против меня! — На улице гром. — Я просто хочу узнать… Майк широко раскрывает глаза. Но сквозь все преграды, когда сомнения одолевали меня, Я здесь Я всё стерпел — И я был собой. Майк шепчет слова песни, дрожит всем телом и уже ни на кого не смотрит, а затем начинает смеяться. Он смеется так сильно, что в глазах собираются слезы. — В вас всех столько дерьма. Никто не говорит ничего настоящего. Фредбер должен был сломаться, Чарли должна была остаться на улице, дядя Генри должен был уйти, а мамы даже здесь нет, и Лиз, и Эван, и Кэссиди, и… и папа… — он смотрит на него и задыхается от смеха, но Уилл ничего не слышит, ничего не видит, кроме заевшей пластинки в подвале, я был собой, был собой, был собой, был собой. — Ты чертов таракан, папа… — Майкл Фриц Афтон, сейчас же иди в свою комнату, — приказывает Клара, тяжелым шагом спускаясь по лестнице. Она встает между отцом и сыном и жестко указывает рукой в сторону комнаты Майка. — Быстро, и не заставляй меня повторять снова. — Мама… — Майкл. Он смотрит ей в глаза, до этого напряженные плечи опускаются, и, кажется, он уже хочет извиниться, но в последний момент быстрым шагом уходит к себе, оставляя позади родителей, кузину и парня, а напоследок оглушительно хлопает дверью. Джереми дрожит и устало садится на диван, пока Уилл вообще не может сдвинуться с места, словно аниматроник. Пока все пружины не сорвутся и не с л о м а ю т с я оставив после себя шрамы на всю твою сраную жизнь. — Мне кажется… — Джереми вытирает слезы, Шарлотта садится рядом с ним и участливо кладет руку ему на плечо. — Мне кажется, Майки нужна помощь. Ему нужна серьезная помощь. — Что он… — Клара собирается с мыслями и берет Уилла за руку. — О чем он говорил? — Я не об этом. Просто… он как будто постоянно оглядывается по сторонам. Я не понимаю почему. И ещё, мне кажется, он перестал спать, и теперь он не понимает, что сон, а что нет. Мне кажется, ему страшно. Он в ужасе. Он раньше никогда не называл меня вещью, и я не думаю, что он сам в это верит. Он боится чего-то и не хочет рассказывать вам, потому что… — Джереми смотрит в пол, сдвигает стопы вместе. — Потому что думает, что вы не поймете. Он не хочет, чтобы ему помогали. Он думает, что может всё сделать сам. — Сам? — шепчет Уильям. — Он не может… — Как будто он какой-то герой, — бормочет Шарлотта, закатывая глаза. Герой. — Герой, — усмехается Уилл, был собой, был собой. если бы ты был собой, ты бы прыгнул в бассейн с шариками, теперь он у тебя есть, иди, иди, ИДИ К БАССЕЙНУ С ШАРИКАМИ И БУДЬ ГЕРОЕМ, СПАСИ СВОЕГО ФРИЦА, УБЕЙ МОНСТРА И СПАСИ ФРИЦА ЧТОБЫ ТВОЕМУ СЫНУ ПЕРЕСТАЛИ СНИТЬСЯ КОШМАРЫ, УБЛЮДОК, УБЛЮДОК, МАЛЕНЬКИЙ САМОДОВОЛЬНЫЙ ЭГОИСТИЧНЫЙ УБЛЮДОК, РАЗВЕ ТЫ НЕ НЕНАВИДИШЬ ЕГО, РАЗВЕ НЕ ПРЕЗИРАЕШЬ ЕГО, РАЗВЕ НЕ ХОЧЕШЬ УБИ- — Чарли, — спокойно говорит Клара, — отвезешь Джереми домой? Нам надо поговорить с Майклом об его поведении. — Да, да. Джер, пойдем. Я потом позвоню тебе, — она берет Джереми за руку и ведет на улицу, не давая ему возразить или хотя бы ещё раз взглянуть на второй этаж, где на полной громкости играет музыка. Я здесь, я всё стерпел. Но, видит Бог, я несчастен. — Уилл? Уилл, ну же. Сядь. — Он… — бормочет Уилл. Его пытаются заставить сесть, но он не может, не может просто сидеть, он должен двигаться вперед, всегда вставать, и быть, и существовать. — Он ведет себя как ребенок. — Я знаю. Я знаю. Мы поговорим с ним, ладно? Похоже проблема серьезнее, чем мы думали. Ты был прав. Нам нужно быть осторожными, хорошо? Всем нам. Хену и Белле тоже. Майклу нужна наша поддержка… — Наша поддержка? Наша? Клара, он назвал Джереми вещью, сказал, что он принадлежит ему, откуда он вообще это… «Я прошел через ад, Генри, и мне плевать, если я протащу кого-то через него же, если мои вещи будут целы. Это всё, что вы есть — мои вещи, мои сломанные механизмы. Если бы не я, вы бы остались сломанными, так что я не хочу слышать: «Что может случиться?» или о чем мы должны говорить. Я буду говорить, что делать, потому что вы принадлежите мне, понятно?» Он впивается в руку Клары и качает головой. Его губы расплываются в улыбке, хотя, может, она была там всё это время, и она становится только шире, когда домой заходят Белла и Генри. Они выглядят встревоженными, должно быть, Шарлотта уже всё им рассказала. — Ты помнишь бассейн с шариками, любовь моя? Чертов бассейн с шариками. Это дурацкая штука, через которую пришел Фриц? — он смотрит на Генри и Беллу. — Мы купили его. Это знак. Бассейн с шариками. Вы все думали, что я чудак, но нет. Мы наконец-то можем вернуться, вернуться назад и исправить… — Уилл, — мягко говорит Генри, качая головой. — Фриц уже всё исправил. Всё нормально… — Как всё может быть нормально, когда ему снятся кошмары?! — рявкает Уилл. — Ему снятся кошмары, он больше не знает, что реально, и он стал жестоким. Фриц никогда не был жестоким! Майкл Афтон не жестокий! Мой Банни хороший, он добрый, и он не жестокий. — Нет. Он не такой. У него просто проблемы, и поэтому нам нужно поговорить с ним… — Мне надоели разговоры! Надоели! Мы только и делаем, что разговариваем. Мы разговариваем о наших гребаных чувствах и ничего не делаем. Но мы можем вернуться, я могу вернуться и остановить его, чтобы он не стал маленьким гадёнышем… — Не говори так о нем, — огрызается Клара. Уилл сухо фыркает. — Это правда! Он паршивец. Маленький, эгоистичный, избалованный гаденыш. Я не должен был… Слова замирают у него на губах. Не должен был что? Никогда не должен был учить его плавать…

не думай так пожалуйста пожалуйста пожалуйста не думай так не надо разве ты не знаешь что кролики умирают от одиночества…

— Уилл, сделай глубокий вдох, — говорит Белла, двигая руками от груди. — Давай. Мы… — Нет, не мы. Я. Я должен всё исправить, — Я должен защищать его вечно, — я могу, мы купили бассейн с шариками. — Это не сработает, Уилл, — говорит Генри. Уилл хватается за голову, дергает себя за волосы и начинает расхаживать по комнате как какой-то непослушный ребенок. — Нет, оно должно сработать! Должно! — Почему? Всё хорошо, мы просто… — Нет, ничего не хорошо! Нет! Фриц мертв, и всё, что у меня осталось, это его тень!

я не хотел так говорить, мои любимые, мой Банни

чертов ИЗБАЛОВАННЫЙ МАЛЬЧИШКА Тебя никогда не баловали тебе приходилось выживать и разве ты не ненавидишь их разве ты не ненавидишь его разве ты не завидуешь, тебе нужно быть СОБОЙ- — Не смей так говорить, — сквозь зубы цедит Клара, борясь с комком слез в горле. — Не смей так говорить о моем сыне. — Может, поэтому мы почти потеряли его. Когда он родился. Когда его чуть не сбила машина. Сколько раз Майкл Афтон избежал смерти, потому что я был рядом, я был рядом, я был рядом, но Фриц всё равно умер. — Мы не могли ничего сделать… — Генри пытается сказать, но Уилл давится истерическим, идиотским смехом. — Мы можем! Мы вернемся назад. Мы спасем его. Тогда Майку перестанут сниться кошмары, и всё пройдет, и я больше не буду мечтать поменяться с ним местами, я перестану ненавидеть его… — Ты не ненавидишь его… — Мы все ненавидим друг друга! — он указывает на каждого в комнате. — Ты ненавидишь нас, потому что мы не родились нищими. Ты ненавидишь нас, потому что, в отличие от твоей, наша кровь не пытается нас убить. Ты ненавидишь нас, потому что нам не нужно бояться, что родители разлюбят нас за то, кто мы такие. И вы все ненавидите меня, я знаю. Я знаю, ты ненавидишь меня за то, что я заразил нашу дочь этой дрянью. Вы ненавидите меня за то, что я позволил Фрицу умереть… — Не ты позволил ему умереть… — Тогда, мы все позволили ему умереть. Мы все подвели единственную хорошую вещь, которая была в этом мире… — Не смей так говорить, когда наши дети… — Сраные избалованные паршивцы. Чёртова тень… Она бьет его. Клара с размаху бьет его по лицу. Со второго этажа раздается тихий вскрик и почти сразу за ним — хлопок двери. Клара впивается в него взглядом, разъярённая, растерянная, напуганная. Страх. Разве мы все не напуганы? Я в ужасе. Майк в ужасе. Они должны бояться так же, как мы, да? Да? Доктор, я больше не понимаю, что реально. Пачка сигарет в моем кармане реальна. И чертов бассейн с шариками. — Я спасу своего Фрица, — говорит Уилл. Клара смотрит на него с горящей яростью. — Только посмей выйти из этого дома, мать твою. Ты будешь сидеть здесь, и мы поговорим об этом, и мы… Двигатель. Они слышат, как заводится двигатель и как со скрипом открывается дверь гаража. Когда Уилл подбегает к окну, его чертов Тандерберд уже уносится прочь, прямо как когда-то другая машина неслась по этой улице. — Майкл? Он не может дышать. В его легких маленькие бомбы, пепел не дает ему вдохнуть. — Он… — Белла в смятении подходит к окну. — Он что украл твои ключи? — Мне нужно… — он хлопает по своим карманам, затем протягивает руку Генри, прося его ключи. — Мне нужно пойти за Майклом. — Я поеду за ним, Уилл, — говорит Генри, но Уильям качает головой и смеется, и он не может дышать, но он может плавать, он может всё, что угодно. — Он мой сын. — Ты никуда не пойдешь, — без моей тени, — пока ты в таком состоянии. — В каком? В каком? — как таракан. — Я иду за ним. Я пойду. Хоть пешком. — На улице ливень, Уилл, — шипит Клара. — И? Что мне будет? Я утону? — он смеется над собственной шуткой так сильно, что, кажется, начинает плакать. Плакать, потому что Фриц умирает в его руках. Потому что мама утонула в раковине, а отец разбил голову о перила, он это знает, он знает, потому что это то, что он бы сделал, он может вернуться и исправить всё…

Снова, парадокс.

— Я иду за своим сыном, черт возьми, — говорит Уилл. Не глядя на Эвана, Лиз и Кэсс, которые подглядывали за ними, он выходит, хлопая дверью. На улице Шарлотта как раз выходит из машины, подняв над собой рубашку, чтобы защититься от дождя. — Дядя Уилл… — Дай мне ключи, — он протягивает ей руку. Она бросает короткий взгляд на окно, затем сдается и кладет ключи в его раскрытую ладонь. — Спасибо. Я поеду за Майклом. — Ты… — Шарлотта дрожит под проливным дождем. Разве он не должен согреть её? Разве он уже не делал так? Что он должен был с ней сделать, воткнуть нож ей в грудь? — Езжай в ресторан. Он всегда возвращается туда. Уилл кивает, улыбаясь, и провожает взглядом свою крестницу. Прежде чем его жена, или муж, или подруга успевают выйти за ним, чтобы он извинился, и они все сидели сложа руки, пока его сын страдает, он садится в машину, выезжает на дорогу, включает радио. Из-за грозы слышно лишь белый шум. Единственная песня, которая всегда была, думает он. Я не робел Я гордо смотрел судьбе в лицо и я был собой