***
Люди не созданы для полетов. Никак нет. Сама эта идея совершенно абсурдна. Уильям мог бы составить целый список изобретений, которые он бы создал для удовлетворения даже своих самых нелепых прихотей, и ни разу бы ему в голову не пришел самолет. Он сидит между Кларой и Майком, сжимая руку Клары так крепко, что приходится извиняться перед ней каждые две минуты. Как кто-то мог бомбить Лондон, думает он, беспокойно жуя жвачку с такой силой, что зубы скрипят друг о друга, если для этого нужно было самому лететь на чертовом самолете? Он дергает ногой, напевает под нос бессвязную мелодию и из последних сил сдерживается, чтобы не выпить за раз весь пузырек таблеток. (Потом он выйдет в туалет, где его стошнит. Шарлотта подаст ему салфетку. Лиззи и Кэсси предложат ему взять пилотов в заложники, чтобы у них был собственный самолет. Эван сядет к нему на колени и начнет рассказывать про то, что внутри у новых аниматроников, и какой из них его самый любимый. (Майкл будет стоять, держа Джереми за руку и напевая песню мисс Билли Холидей, которую Уилл узнает: «Я буду любить вечно. Я говорю, вечно…», пока его отец будет пытаться не смотреть, смотреть и смотреть, гадая, летал ли отец Фрица когда-нибудь на самолете, и насколько страшным был его эпизод после этого.)***
Как оказалось, единственное, что может заставить его сесть обратно в самолет, это не мысль о возвращении домой, а желание быть где угодно, только не здесь. Сразу со всех сторон их окружают невыносимо громкие итальянцы, кричащие про вино, макияж Арьи, про то, какой красавчик жених, и, Господи, ничто уже не спасет его от мигрени. Особенно, когда они приходят на чертов пляж Джерси, где всё то же самое, но в десять раз хуже из-за безжалостно палящего солнца. Клара выстраивает их в ряд как солдатиков, указывая куда постелить полотенца, куда воткнуть зонтики, и, да, Майк, ты тоже должен намазаться кремом, иди сюда. Уилл тихо наблюдает, как соленые волны бьются о песчаный берег, и задается вопросом, купался ли когда-нибудь Фриц в океане. Эван строит песчаный замок с помощью ведерка, которое они ему купили (какие-то шумные мальчишки тоже строят замок неподалеку, но гораздо больше и внушительнее, чем у Эвана, поэтому Уилл подает своим дочкам знак, указывает на постройку; они понимают всё без слов и, пока дети и их родители не видят, растаптывают замок). Белла и Клара загорают, лежа рядом друг с другом. Кэсс, Лиззи и Чарли выбирают, где им вырыть огромную яму, потому что, судя по всему, вырыть огромную яму это обязательное занятие для каждого ребенка на пляже. Эван пытается залезть на своего отца, и Уиллу приходится наклониться, чтобы взять его на руки. — Пойдем в океан, папа, — затем, он шепчет ему на ухо: — Мне не нравится песок. — Конечно, Бон-Бон. — Я пойду с вами, Уилл, — Генри улыбается ему. В его бороде и на линзах очков застряли песчинки (Генри только в шортах, без футболки, поэтому Уилл прекрасно видит шрам на боку, куда пришелся выстрел; он пытается (безуспешно) не содрогнуться, вспоминая (прошло уже почти тридцать чертовых лет, а воспоминания всё так же клубятся в уголках сознания и смеются над ним)). Уилл крепко прижимает к себе Эвана. Горячий песок впивается ему в кожу, и он сдерживает дрожь от мысли встретиться с волнами. В Юте нет волн. Есть карьеры, замызганные кровью, но в них хотя бы нет волн! Уилл поворачивает голову, чтобы убедиться, что спасатели на месте и наблюдают за детьми (особенно за Эваном), которые бегают вокруг, подают друг другу мячи и фрисби, и их родителями, которые орут, чтобы те не заходили в воду без присмотра. От ощущения холодной воды у ног по коже Уилла бегут мурашки. Эван радостно кричит и спрыгивает из его рук на землю. — Эван! — встревоженно говорит Уилл. — Бон-Бон, не делай так. — Прости, папа, — Эван тянет отца за край плавок и пытается утащить вперед. — Пойдем глубже? Самая большая волна может быть в десять раз выше Эвана. Генри похлопывает Уилла по спине. — Всё в порядке, Уилл. Мы же втроем… И в этот же момент, как в какой-то жестокой шутке, Чарли, Майк и Джереми бегут мимо них в воду наперегонки. Уилл резко втягивает воздух, они в безопасности, но что, если нет, что, если на глубине прячутся чудовища, которые схватят детей за лодыжки и утащат за собой на дно, что, если они увидят что-то, например, пугающие серебристые глаза, и застынут от страха, и они смогут двигаться, а если они не смогут двигаться, они не смогут плавать, а если они не смогут плавать… — Уилл, — окликает его Генри, — всё в порядке, мы за ними присмотрим, и они не уйдут на глубину. Эй, Чарли, ну-ка вернитесь! Это слишком далеко! Слишком далеко слишком далеко он когда-то посчитал сколько минут нужно было чтобы он утонул тогда в убежище шесть минут всего шесть минут ещё бы шесть минут и он бы умер на руках своей матери но тогда мама хотя бы наконец обняла его…. — Где Майк? — Уилл осматривается вокруг. Он видит Чарли и Джереми, которые выныривают из воды, но Майка нет, Майка нигде нет, Майк умеет плавать, он умеет, Уилл научил его. Это была одна из самых первых вещей, которым Уилл научил своего сына, плавать, все его дети умеют плавать, но они никогда ещё не плавали в таких волнах. — Где Майкл? Он прыгает в воду, холодную, ледяную воду, почему так холодно, в тот раз вода не была такой холодной, или была, была ли, он не помнит, он не может вспомнить, хоть убейте, он уже не может вспомнить, как выглядел Фриц… — Майкл! Он обнимает своего мальчика руками и дергается, глотая воздух. — Сколько, Джер? — Ты победил! — говорит Джереми, не глядя на Уилла. Майк вырывается из крепких рук отца. — Папа, какого черта? — Не… Не говори со мной таким тоном, — хриплым голосом отрезает Уилл, волн нет, погода чудесная, но его рука так зудит. — Я, я потерял тебя, Майкл. — Я в порядке, папа, Господи. Я умею плавать. — Я знаю, что ты умеешь, но я потерял… — Ну, теперь я здесь, всё нормально! — Майк закатывает глаза, и Уилл застывает, ошарашенный. — Ты только что закатил глаза, Майкл? — Да. Ты ведешь себя странно, папа. В последнее время ты ведешь себя очень странно, — Майкл отплывает поближе к своей кузине и Джереми, и невидимая, влажная завеса возникает между отцом и сыном. — Мне уже шестнадцать. Ты не можешь вечно следить за мной. — Я просто волновался за тебя, Майк, Боже, — и вот, Майк снова закатывает глаза. — Что, хочешь, чтобы я отстал от тебя? — Да, папа, — Уилл широко раскрывает глаза и совсем кратко переглядывается с Джереми и Чарли. Джереми опускает голову в воду, чтобы абстрагироваться, Шарлотта переводит нервный взгляд между Майком и его отцом. — Я уже не могу повеселиться со своими друзьями без тебя? — Я… Ладно, Майк. Будь осторожен. — Ага, — фыркает Майк и уплывает со своими друзьями. Уилл возвращается к своему младшему сыну. Эван плескается у самого берега и улыбается отцу. — Папа! Я скучал по тебе! — Я… Я тоже скучал, Бон-Бон, — он садится на песок, наблюдая, как Генри загоняет детей туда, где они могут за ними смотреть. Он прижимает Эвана к груди, соленая волна прибывает, цепляясь за кожу, и почему его рука никак не перестанет зудеть? Старик. Лиззи и Кэссиди подбегают к нему, дергают его и тащат за собой в океан. Он смотрит на горизонт, где силуэты Майка, Чарли и Джереми поднимаются из воды, и каждый раз, когда они ныряют обратно, его сердце ёкает. Чертов старик. Он чувствует руку на своем плече. Клара подходит из-за спины, Белла подплывает к своему мужу. Генри подхватывает Беллу на руки, стараясь не намочить её волосы, и крутит вокруг себя, расплескивая воду. — Он взрослеет, Уилл, — говорит Клара, щурясь от солнца. На её лице проступило ещё больше веснушек. — Он уже такой взрослый. — Ты помнишь, — бормочет он, глядя, как дети обливают друг в друга водой, — когда Фриц сказал, что он не думал, что проживет так долго? — Клара кивает. — Майк всего на несколько лет младше, чем был он. Как думаешь… думаешь Фриц когда-нибудь говорил так со своим отцом? — Ни за что, дорогой. Никогда. Майкл Афтон иногда ведет себя как избалованный мальчишка, потому что знает, что его родители никогда не поднимут на него руку за это. Но если он будет слишком груб, поговорим с ним. Я уверена, всё будет хорошо. Если Клара так говорит, значит, так и будет. Мысль, что всё будет хорошо. Уильям решает, что ему, как и его младшему сыну, не нравится ощущение песка под ногами. Он вспоминает, где его отца подстрелили, на берегах Франции, и снова перед его глазами та самая картина: если бы пуля ударила хоть чуть-чуть выше. Он спрашивает себя, если бы он прыгнул в бассейн с шариками, как это сделал Фриц, чтобы вернуться в прошлое, встретиться со своим дедушкой и насладиться тем, каким жестоким был его покойный предок, как далеко бы он зашел, чтобы не дать роду империи Афтонов погрязнуть в крови, алкоголе и пулях, которые бьют в бедро, а не живот? Какое право Фриц имел вернуться в прошлое, чтобы спасти меня, если я не могу вернуться, чтобы спасти его… (— Ты бы отдал всё это? — спросит его Сара. — Ты бы отдал свою счастливую семью, своих детей, чтобы вернуть Фрица? Ему потребуется слишком много времени, чтобы ответить на это, но он скажет: — Нет. Четыре месяца. Четыре месяца и больше двадцати лет, это… это нельзя сравнивать. — Иногда качество важнее количества. — Да-да. — Уильям? — Что, Сара? — Ты бы отдал всё, что есть у тебя сейчас, если бы это значило, что ты вернешь себе Фрица? — Нет, — ответит он честно. Он держит меж пальцев сигарету, и он не зажжет её, но он, черт возьми, подумает об этом. — Но я бы подумал об этом, если бы это значило, что Майклу перестанут сниться кошмары…) Он не замечает, сколько проходит времени, когда им пора возвращаться в отель. Он стучит в дверь номера, который делят дети, и просит своего старшего выйти. Майк теребит кольцо на большом пальце, неохотно поднимая глаза на отца. — Майкл, — говорит Уилл, — я не потерплю такого поведения, как сегодня. — Папа, — отвечает Майк, и Уилл точно знает, что он пытается не закатить глаза. — Я не понимаю… — Вот, видишь? Не надо закатывать глаза передо мной. Не делай так, Банни, я… — Я Майкл! — огрызается Майк. Он смотрит на него удивленно. — Я не Банни, я Майкл. — Ты… Я всегда звал тебя Банни… — Мне уже шестнадцать. Я уже вырос из детских прозвищ, и… Я — Майкл, папа. Мне кажется, когда я был ребенком, я был готов убить кого-нибудь, лишь бы моя мать снова назвала меня своим кроликом. — Ладно. Но я не хочу больше видеть такого отношения к себе. Ты меня понял, — Банни? — Майкл? — Я… Я знаю. Я… — Майк опускает голову. — Прости меня. Я просто сильно нервничал в последнее время и боялся, что папа Джереми может узнать, и что… Прости, что вел себя так, ты же мой лу… — он резко откашливается, — мой папа. Прости меня. Уилл вздыхает. — Ничего. Я понимаю. Ты хочешь поговорить о том, что тебя волновало? Майк поднимает взгляд на отца, крутя кольцо на пальце, и качает головой. Он разворачивается к номеру, кладет ладонь на дверную ручку, но не заходит. Напоследок, он тихо спрашивает: — Почему ты тогда испугался в самолете, папа? Уилл отвечает, даже не задумываясь. — Я не хотел беспокоить тебя, Майк. Я просто давно не летал на самолете, вот и всё. Ложь. Солги своему сыну, чтобы ему никогда не пришлось ни о чем волноваться. Избалуй своих детей. Солги, если он вспомнит, как ты ударил Фрица. Солги, если он узнает обо всем, что ты сделал и что ты пытался предотвратить. Солги. — И всё? — Всё. — Я… Понятно. Спокойной ночи, папа. — Спокойной ночи, — Банни, — Майкл. Хороших снов. — Ага. Дверь закрывается, и Уильям стоит в коридоре ещё минутку, чтобы прийти в себя, когда ту сторону он слышит: «Как будто всё, что он говорит, не настоящее.» «Боже, Майки, не говори так.» «Да, чувак. Я бы наверное убил кого-нибудь, чтобы мой папа был таким, как твой.» «Не злись на папочку.» «Я просто хочу, чтобы он… — вздох. — Я просто хочу, чтобы хоть раз что-то было настоящим.» Уильям Афтон не может ненавидеть своего сына, он просто не может. Майк его сын. Он любит своего сына. Он любит своих детей больше всего на свете. Но Майк так похож на него, но без его серых глаз, без свиста бомб, без монстра и всем, что между ними. Во всяком случае, Майк гораздо реальнее, чем когда-либо был или мог быть Уильям. Избалованный, настолько полный жизни. Что за глупость, завидовать собственному сыну? Но вот он, Уильям Афтон, мечтает о том, чтобы поменяться со своим сыном местами…