Обтянутые красной тканью ноги

      Санни не помнил как докатился до такого. Но ему это и не нужно было. Воспоминания — всего лишь кусочек вишнёвого пирога, трогать которого сейчас абсолютно не хотелось. Ему помниться как они встретились, стоящие поодаль друг от друга: он стоял рядом с Маком, а тот — возле леса. Тот, прятал руки в карманы кардигана, вымученно улыбаясь. А он прятался за спиной Мака, пожирая взглядом их парочку. У него дрожали пальцы, когда он обнял его за плечо, торжественно объявляя остальным, что они Братство Белых Волков. Их ребячество увлекало, утягивало словно в рыбацкую сеть, будто он морская рыба, и насколько бы он не был скользким — он путался ещё сильнее, барахтаясь. Но он и не против вовсе. Дышать рядом было тяжело — будто разъярённый воздух бил в лицо, обжигая щёки, и не давал захватить хоть один вздох; ускальзывал, обветривая сухие губы. Он — оголённый провод рядом с ним. Чувствует как ток ходит туда по открытым венам; как наливаются мышцы чем то жидким, похожим на мёд; как прозревает его зрение, как будто раньше перед глазами стояло мутное, с перламутровыми разводами стекло. И вот, когда они сделали то, что должны, им оставалось только ждать. У них было от силы трое суток, чтобы насладиться друг другом. А потом — их разбросает по разным мирам. И они больше не встретятся, не подмигнут друг другу, не пошутят, взъерошив волосы Торы. Это всё закончится. И неизвестно, что там, и как будет дальше. Может уже в следующем мире он умрёт, закончив свой путь. Их не возродят. Они живут пока их не убьют. Им дали жилье. Отдельное, специально для них. Стены тут новые, деревянные. Без неглубоких царапин, появляющихся со временем, по разным обстоятельствам. У каждого своя комната, приторно чистая, и без бардака. Тут мало мебели и мало жизни. Тут каждый заполняет пространство как хочет и может. Мак, когда он приходил к нему позвать на ужин, приготовленный Сеерой и Торой, почти ничего не обустроил. Белые статичные обои резали непривыкший глаз. А из чужого здесь только тёмная сумка, повешенная на ручку шкафа. Санни наблюдал витиватые, разноцветные спирали на стенах в комнате Торы, которые она рисует каждый раз когда ей скучно — он насчитал двадцать одну, забирая принадлежащие ему карандаши утром. На полу творилась свалка из одежды, напоминающая скорее кучу цветного снега, утонуть в котором не предстоит возможным, учитывая что это похоже на выпавший, ранним утром небольшой слой, чем на место, где прошлась буря. У Кассандры не было ни узоров, ни идеальной чистоты. Это было что-то среднее. Гибрид комнат. Всё было свалено в одну кучу, а музыкальный проигрыватель святым предметом возвышался на полке, очерченный светом всегда работающей лампы. Винил не был страстью, но музыку любит каждый. Путь местами старомодную, приглушённую, прерывистую. Единственный к кому он никогда не заходит — был Сеера. То-ли из-за хлещущих через край чувств, которые как вино наполняли бокал, то-ли — боязни испортить момент. Его комната была тёмным пятном. В ней была разве что Тора, и то, пару секунд, перед тем как её наглым образом выставили за дверь. Санни не хотел падать задницей на деревянный пол, но ему было любопытно. И даже подрагивающие от чувств руки не останавливали его. Кассандре надо было вернуть проигрыватель, что Сеера взял попользоваться — Санни хоть одним глазком посмотреть на интерьер сеереной берлоги. Поэтому он согласился, когда Сандра, развалившись вверх ногами на смятой кровати, попросила его об этом. На двери висела бумажка, предупреждающая об опасности. С гнутыми, выцветшими краями, будто он здесь уже долго; въелся в белые доски двери, поддался искушению и просто-напросто — зацвёл, окропляя концы золотистыми, словно от капель чёрного чая, случайно пролитыми разводы. Он дёргает покрытую фальшивой, золотой пыльцой ручку, и петли бесшумно отпирает дверь, пропуская вперед луч искусственного света от лампы на потолке коридора; она холодная, и, по своему, приятная, светит ярко, как в больницах. — Сеера? — Санни делает шаг за порог. Имя вырывается почти что шёпотом; ужом скользит по деснам, скатывается по языку словно с горки и просачивается в щель между губ. В комнате темно, жалюзи закрыты, пропуская лишь мелкие полосы заходящего солнца, как ребёнок, желающего заглянуть в здание. Дерево под ногами холодное, заставляющее поджать пальцы и шагнуть в перед — на тёплый ворс ковра; он похож на закруглённую траву, то-ли фиолетового, то-ли сиреневого цвета. — Санни? — Сеера положил книгу на собранные домиком колени, а пестрящая золотистыми и фиолетовыми цветами обложка вместе с пожелтевшими страницами прогнулись дугой, сгибаясь под аккуратными пальцами. Он улыбнулся краешками губ, и на щеках проступили с трудом заметные ямочки. — Привет. — Ты... Всегда так ходишь? — Его ноги, от середины голени до пальцев были обтянуты красными, сетчатыми чулками; с плотной резинкой на начале, красными бантиками. На нём самом была белая футболка и спортивные, почти такого же как и чулки цвета, шорты, да и только. Ткань была скомканной, помятой, старой. Как одежда из детства, хранила воспоминания и запах, которых не выветриться и через столетие. — Как это, так? — Сеера склонил голову набок, и хвост за плечами дёрнулся, белой змеей сползая левее. — Ну... Вот так. — Ты про чулки? — Он сдул запрыгнувшую на глаза челку, расправляя уставшую от долгих посиделок спину, и пара позвонков в районе поясницы звонко хрустнули, отзываясь болью. — Да, обычно в них. — Сеера украдкой глянул на свои ноги, и размял пальцы. Поднял взгляд, лукаво улыбаясь. — А что? Не нравится? — Да нет. — Санни прятал глаза, сосредоточившись только на проигрывателе. — Я в общем-то, за проигрывателем пришел. — Ага, можешь взять его. — Сеера снова дёрнул головой, и, видимо, потеряв интерес к незваному гостю, полностью погрузился в чтение, перелистывая страницы. Лицо его было сосредоточенное, подтянутое, напряженное; очерчиваемое проблесками света из закрытых жалюзи, с ярко выраженными скулами и ровной линией челюсти. И Санни даже засмотрелся, быстро сменяя предмет его воздыхания на повторное осматривание интерьера. — У тебя тут уютно. — Он ляпнул первое, что пришло в голову, лишь бы побыть тут подольше, полюбоваться на него, почувствовать его запах. Сеера лишь метнул в его сторону взгляд, как трезубец, и вернул его обратно на текст, улыбаясь уголками губ. — Спасибо. — Что читаешь? — Прозвучало слишком заинтересованно, будто он хотел побыть тут подольше(не то, чтобы это было не правдой), а если взять во внимание то, что проигрыватель до сих пор стоял на полке не тронутый и продолжал тихо гудеть какую-то старомодную мелодию, то уж совсем странно. Санни прикусил язык, коленом упираясь в тёмное одеяло, и руками, точно любопытному псу, полез к Сеере, наровясь взглянуть на содержимое книги. — Самые длинные ночи. — Он продолжал улыбаться, перелистнув страницу, из-за чего буквы жуками расползлись по бумаге; смазались, размылись. — О. — Он сделал вид что понял, что за книгу тот читает. Хотя на самом деле понятия не имел что и откуда этот рассказ. — Уже читал? — Сеера заглянул ему в глаза, глядя из-под опущенных, белых ресниц веером раскрывшихся над глазами-аметистами, блестящими в глухой темноте комнаты. Изгиб плеч медленно перелился из прикрытого, в заигрывающий, словно надсмехаясь над незнанием. А он точно это понял. — Нет. — Санни отпрянул назад, прикрыв глаза на пару секунд и для отвлечения пожал плечами. — Я не интересуюсь романтикой. — Теперь он отвёл взгляд на шкаф, сливающимся чёрным пятном пристроившийся в углу комнаты, там, куда свет как ни старайся — не попадёт. — Это нельзя назвать романтикой. — Сеера повторил жест, беззаботно пожав плечами, прикрыв глаза и вздёрнув брови. — Это эротическая книга. — О. — Одолжить? — Он ухмыльнулся, поднимая подбородок, и теперь, казалось, становясь выше самого Санни. Тень на стене за их спинами исказилась, голова вытянулась от ненужного телодвижения и хвост стал похож на отросток, торчащий острым лезвием из затылка. — Эм, нет спасибо. — Стало жарко. Под кожей разливалась лава, а на ладонях каплями проступал пот. Дыхание спёрло, наполняя лёгкие угарным газом; вонючим, тлеющим, искажающим. Щёки жгло огнем от смущения, и Санни, не осознавая того, стал глупо лыбится, сжимая одеяло сильнее. — Да ладно тебе, тут описание такое прикольное. — Сеера двинулся ближе, ткнув локтем куда-то под рёбра, и зажав одну из сторон книги — заставил её страницы сменяться, точно от потока ветра. — Мне вот одна тут сцена нравится. — Порозовевшие губы расплылись в лукавой улыбке, всё ещё не замечая замеревшего, подобно от взгляда золотистых глаз Медузы Санни. — Что за сцена? — Да ничего необычного, просто главная героиня скачет на члене своего возлюбленного. — Большой палец чужой руки скользнул между сменяющих друг друга страниц, раскрыв то-ли сто двадцатую, то-ли триста семьдесят пятую. И боже упаси, Санни определённо не хотел знать таких подробностей, как и того, что в голове Сееры в этот момент происходит, и как он приходит к таким выводам. — В чулочках. — Хорошо. — Он чувствует новый прилив, и вулкан внутри взрывается; магма тянется к внутренностям, заковывая всё в расплавленный камень, лава ластиться как кот, приливает к шее, и заставляет мясо подгорать. Колени скользят по одеялу, а в голове только просьба слинять отсюда поскорее. Носки приглушают шаги, и Сеера замечает что он ушёл только когда злополучный паркет скрипит почти у самого выхода. — Уже уходишь? — Его глаза глубокие, чувственные, и хочется поддаться им, остаться здесь подольше. — Так рано? — Книга скатывается, повиснув на слишком привлекательной ляжке в опасной близости от края кровати, когда он прогибается и упираясь руками, опускает одну ногу на кровать. Красные шорты облегают, а широкая в плечах белая футболка с Джоном Ленноном(явно одолженная у то-ли у Кайла, то-ли у Мака) свисает, открывая страшно доступную, смуглую шею. — Да-а. — Санни снова ловит себя на том что глупо улыбается, нервно постукивая ногой и мир замирает; лава застывает, покрывая сосуды каменной корочкой, мысль как пистолет, делает осечку, мерзко застывая на подкорке. Сеера опускает голову, и глаза-аметисты холодеют, становятся похожими на иолит; с мелкими льдинками, сиреневыми разводами. — А я хотел чтобы мы вместе почитали эту главу. — От его голоса горько, а на кончике языка морская соль; едкая, разъедающая ткани, странно обыденная. У Сееры белые волосы, теперь контрастирующая с тёплым оттенком смуглой кожи и светом из окна. В комнате мало света, но он всё равно замечает как у него дёргаются пальцы в чулках, как они постепенно синеют. — С чего вдруг? — Рот покрывается налётом, точно от чёрного чая, оставленного на ночь; в горле свербит, как от болячки, а язык липнет к нёбу мокрым листком. Сеера всё не поднимает голову, отводит взгляд и сглатывает, старается собраться с мыслями — натягивая прежнюю маску игривости. — Ну пожа-а-алуйста. — В его глазах блёстки, мерцают и блестят, и он пользуется этим, строя самое невинное выражение, легко качает бедрами. Санни молчит, очарованный хитрым трюком, и сглатывает через ком сдавливающий горло. — Ну ладно. Одну главу. — Он шумно выдыхает, двигаясь на ватных ногах к кровати, и одеяло покрывается волнами и изгибами, когда он садится совсем близко. У него ноги немеют, когда Сеера потягивается и устраивает голову у него на плече, протягивая книгу ему на колени. Чужие волосы щекочут нос, и сосредоточиться на тексте невозможно, буквы разбегаются, подобно жукам. Когда смуглая рука тянется к краю страницы, Санни замечает на себе спрашивающий разрешения взгляд, и только кивает, стараясь сконцентрироваться. На следующей странице наступает спокойствие, заставляющее поёжиться. Сеера молчит, игнорируя факт чужого присутствия, а сердце сбавляет обороты, приводя сбитое дыхание в норму. Ну них идиллия, и следующие несколько страниц они просто наслаждаются присутствием друг друга. Чужая нога лезет ближе, дотрагиваясь до пальцев ног, оглаживает выпирающую щиколотку. Санни смущается, опускает голубые глаза, и начинает про себя молится, пока Сеера сохраняет глухое спокойствие. У него не дёргается ни один нерв, когда он утыкается носом чужую шею и шумно выдыхает, опаляя горячим дыханием. Книга уходит на второй план, откидывается куда-то в сторону, и теперь на плотно сжатых коленях восседает Сеера. Его лицо очерчено раскаленным светом закатного солнца, а в глазах отблеск золотого азарта. Его руки пристроились на плечах, оглаживая мышцы, и в белой футболке становится как-то через чур жарко, когда он ухмыляется. У него сухие, немного припухшие от ран губы, и он наклоняется, прогибаясь в спине. Острый кончик носа утыкается в раскрасневшуюся щёку, и его губы накрывают чужие. Они мягкие, покусанные, кровоточащие. И фантомный привкус соли перестаёт быть таким. Сеера целует напористо, быстро; скользит языком по внутренней стороне губы, проводит по ряду белоснежных зубов. Пальцы цепляют волосы и оглаживают ямку за ухом, пока Санни аккуратно кладёт руки на чужую талию. Она утончённая, прикрытая светлой футболкой, изогнутая. Ему нужно пару секунд чтобы медленно начать отвечать, и кровь снова вскипает, как из гейзера начиная быстро растекается по венам. Когда они отлипают друг от друга им нужна передышка. Руки Сееры обнимают лицо, а томный взгляд из-под рощи снежных ресниц отражает желание продолжать, просьбу не останавливаться и не поддельное возбуждение. И в чёрных, больших зрачках Санни видит себя; такого же взлохмаченного, горячего и желающего продолжения. Пальцы скользят по бёдрам вниз, к резинке чужих шорт, но Сеера его останавливает, качая бёдрами. Вместо этого он целует его в уголок губ, и по-кошачьи прогибается, спускаясь вниз. Припадает губами к ширинке светлых джинсов, и уже там оставляет ещё один легкий поцелуй, после расстегивая молнию. Боксеры больше не давят, и набухший, налитый кровью член выскальзывает из-под ткани, стоит колом. Сеера заворожённо ахает, рассматривая его, и Санни непроизвольно становится неловко, он отводит взгляд, закусывая внутреннюю часть щёки. Вздрагивает всем телом когда чужие губы касаются головки, облизывают её, причмокивая. Горячий язык спускается к основанию, обводит всю длину, и рисует узоры, оставляя мокрые следы. Сеера облизывается, лукаво ухмыляется глядя на горящие, румяные щеки и смущающегося Санни, и не отводя взгляда заглатывает почти что половину, не касаясь зубами. У него во рту тепло и мягко, из-за чего слышится рваный, перевозбужденный вдох и Санни комкает простыню. Ему нравится его реакция, и он толкается, заглатывая глубже, шумно выдыхает через нос и снова проводит по всей длине языком. Рука на основании делает мелкие движения, начиная ускоряться, а возбуждение накатывает с новой волной. Санни уже хочет кончить, но Сеера останавливается, выпуская член из-зо рта. Он болезненно хнычет, сглатывает вязкую слюну и неразборчиво шепчет мольбы. Вместо этого Сеера стягивает с себя футболку, и выгибая живот навстречу снова впивается в чужие губы, пока руки снимают злополучные шорты с трусами. Он голый, не считая чулок, и смуглая кожа блестит от пота, и только сейчас Санни замечает расплывчатое, с в некоторых местах острыми концами родимое пятно; крупное, светлое, незаметное. Оно пятном от молока разливается в районе трапеции, и за волосами незаметно даже. Сеера дышит часто и шумно, улыбается, сунув пальцы себе в рот. От него пахнет костром и книгами, а кожа горит, напоминая раскалённые угли. Он наклоняется, утыкаясь носом в чужую шею, и прячется в изгибе челюсти, точно уставшему псу. Санни жарко, знойно от накрывшей, сравни приливу волны возбуждения. Он почти плачет, ему до боли приятно, как никогда не было. Сеера опаляет его шею горячим дыханием, и сейчас он похож на огненного дракона. Чужой член мимолётом касается его собственного; возбуждённого, с почти прозрачно белой бусинкой предэякулята. И он тихо стонет, начав себя наконец-то растягивать. Кончики пальцев холодные, и заставляют вздрагивать каждый раз когда касаются плоти. Он дёргается и закусывает губу, чувствуя себя как пятнадцатилетний пацан, впервые открывший для себя дрочку, и занимающийся этим в туалете. Санни уже больно, и он видит это по блестящим, полузакрытым голубым глазам; как водная гладь в яркий, солнечный день. Сеера возбужден, и лениво качая бёдрами пристраивается на чужом члене, обхватывая его рукой. Ощущения чего-то внутри себя помимо пальцев сначала неприятное, но рваный полувыдох полустон спереди заставляет выгнуться и подняться, медленно начав двигаться. Санни стыдно, жарко и невероятно приятно. У него голова кружится похуже чем от сорокаградусного, горького виски из баров. Чувства опьяняют, они — как оголённые провода, жгутся и острят. И каждый момент приносит наслаждение сильнее предыдущего. Сеера горячий, потный, и пропахший костром, но такой родной. Внутри него мягко, скользко и тепло, а сам двигается всё быстрее. Они — два раскалённых металла. Дикие звери. Катастрофа. Им и холодно и жарко. Горько и сладко. Они похожи, но одновременно такие разные. Сеера похож на космос; бескрайний, блестящий и в то же время тёмный. Санни — на океан; тихое, глубокое, хранящее тайны. Им нельзя, но они будут. Ради друг друга — на край света. Ради друг друга — на дно марианской впадины. Ради друг друга — куда угодно. Им не прикажешь. Чужие пальцы цепляют запястье, ведя к своей шее; заставляют обхватить, сделать кольцо. Санни поднимает глаза, и Сеера останавливается, поддаваясь вперед. Он близко, почти в десяти сантиметрах от него, и можно разглядеть капли пота, скатывающиеся по виску, и прилипшие от них же, белые пряди. Его припухшие от минета губы приоткрыты, и вместо лукавой улыбки на них сияют мягкая, располагающая. Чужая ладонь отпускает его собственную, аккуратно закинув себе за шею, и обнимает его скулу. — Сеера? — Слова даются тяжело; голос сиплый, охрипший, звучащий полушепотом. Он чувствует его губы на своих, покусанных. Поцелуй лёгкий, манящий, и в нём скрыта забота. Сеера отделяется первым, и утыкается носом ему в скулу, почти мало ощутимо, будто фантомно, оставляет там ещё один поцелуй. — Положи мне свои руки на шею, и сожми. — Он шепчет завлекающее, горячо. Но Санни сомневается, боится причинить боль, навредить. Он вздыхает в румяную кожу и снова шепчет, на этот раз умоляюще; — Пожалуйста. Сеера похож на суккуба, страстного дьявола, на которого поведётся кто угодно. У него привлекательные черты лица, собирающие тени в темноте комнаты. Стройное телосложение и широкие бёдра. На нем прекрасно смотрится любая одежда, от свитера до майки. Образ портит отсутствие крыльев, хвоста с кисточкой, и совсем человеческое, неподдельное возбуждение. И Санни поддаётся, пляшет под его дудку; нежно, не сильно сжимает смуглую шею, чувствуя как смазываются капли пота под его пальцами. Сеера впервые стонет от удовольствия; громко, сладко, с наслаждением. И выглядит он по-дьявольски красиво. И голос его сравни ангельскому. Сеера прогибается сильнее, почти так же как обложка и страницы тогда. Он ускоряется, дышит часто, прерывисто, горячо. Чулки медленно сползают, но никто не собирается возвращать их на место, не сейчас — не после. Кончают они почти одновременно; у Санни перед глазами играют звёзды, всё темнеет; дыхание обрывается на доли секунды, но их хватает, чтобы спохватиться. У Сееры не лучше; он испытывает такой калейдоскоп эмоций и чувств, что его трясет, а во рту пересыхает, когда он пытается перевести дыхание. Он горбится, облокачиваясь лбом об чужое плечо, и чувствует как из него медленно вытекает чужая сперма. Его член, к которому он даже не прикасался, вялый, и грязный; он тоже кончил, не хуже Санни, заляпав чужие светлые джинсы, свои чулки и ляжки. Передышка три секунды, и они как по команде просто замертво падают на кровать. Санни тонет в одеяле, а Сеера — на нем, как на плоту. Им достаточно тишины вокруг и дыхания друг друга. Тело у обоих — ватное, налитое свинцом, и Сеера из последних сил укладывается на чужой груди, припадая ухом к грудной клетке, где сердце отбивает размеренный ритм. — Я тебе наврал. — Он прикрывает веки, и резинка на волосах больше не чувствуется, а Санни только хлопает глазами, и вздыхает ему в макушку. — Что? — Он откидывает чужие волосы, проверяя, не осталось ли следов от рук. И они есть; красные, румяные, почти незаметные на смуглой коже. — Ты о чем? — Ладони обнимают за талию, успокаивающе шаря по спине, и натыкаясь на несколько длинных рубцов; заживших, с острыми краями, покрывший лопатку и тянущиеся своими культяпками к нижней части позвоночника. — Девушка в книге вовсе не скачет на члене её возлюбленного. — Он с трудом поднимает голову, заглядывая в чужую голубизну глаз. — Это делает парень. Его лучший друг.