Руди помнит: вот бабушка целует его в щёку, отец ерошит волосы, мать, улыбаясь, качает головой, вытирая тарелку; вот они с Алехандро, спотыкаясь, несутся вверх — на гору, собираясь сорваться в глубокую реку; вот они празднуют свой выпускной. Руди помнит, черт возьми. Он помнит всё, до малейших деталей. Он помнит сколько родинок на спине Алехандро, его пьяную улыбку и то, как смешно звучит его неразборчивая брань. И помнит, как сам Руди задыхался, когда впервые встретил его: огненого мальчика.

Яблони кряжистые, с кудряшками листьев. Лето тёплое, до невозможности уютное, на фоне школьной суеты. Поцарапанные об асфальт колени больше не жгут, а пластери с животными приятно радуют глаз.

Град посыпался стрелами с ватных туч над головой, усыпая копну волос крупными кристаллами и больно обжигая при попадании на кожу. От природных осадков, летящих с новой силой каждую секунду, нашлось только одно укрытие — козырёк какого-то здания.

Небо разлилось; потекло по рукам, забралось в рукава яркими пятнами, смазалось на коже. Небо застыло во взгляде; в опущенных глазах, в светлой радужке. Небо прилипло к щекам; склеило, намочило волосы, замарало бледные губы. Небо. Это всё небо.

У него были стройные ноги, плотные бедра и изящные, тонкие руки. Он одевался не стесняясь теснящих тканей, и так привлекательно велял тазом из стороны в сторону, пока Тора напевала засевший в голове мотив.