поганое трио

Обещали навещать — и приходят. Под гневные вопли Чонгука Тэхен нежно пичкает его таблетками. Юнги затыкает рот, когда Чон норовит плюнуть всем, что затолкали в глотку. Брыкается во всю силу организма с температурой тридцать восемь. Злобно блестит глазами на все усмешки Юнги. — Как же ты меня раздражаешь, — цедит, — перестань улыбаться. — Ого, ты совсем не запрограммированный на ненависть, круто, — фыркает Юнги в ладонь, проходясь зубами по всем заусенцам на пальцах. Ногой, что поверх другой, покачивает манерно. — Радостью своей морозишь, — бубнит в одеяло, натянутое по кончики багровых ушей. Юнги щурится с пару секунд, а затем расслабляет лицо, мягко поправляя овечье одеяло. Заботливо так, аж бесит это железобетонное спокойствие и непробиваемость. Вот уже упрямец нашелся — похлеще самого Чонгука. Тэхен шаркает из кухни наперевес с чашкой, от которой валит пар. — Тебя с Тэхеном вижу, вот и хорошо на душе. Сиропообразно и приторно. Эта сладость в Юнги напрягает даже больше, чем сам парень. Кожа на лице скукоживается, словно Чонгук лимона обожрался. Или игры одногруппников наслушался. Парень скрежещет зубами, проклиная себя за однозначно перекатывающиеся в животе кишки. Какой он сопливый — фигурально и буквально — идиот. Ну почему любить ушами так приятно? — Какао с молоком, Чонгук-и, — Ким ставит на маленький поднос напиток, дожидаясь, пока Чонгук перетечет в сидячее положение. Есть небольшое желание выплюнуть капризное «не хочу», но он выделывается только с Юнги, потому что как это так. Кто такой, что о себе возомнил и почему Чонгук ему нравится тоже. Не то чтобы Чон непросвещенный, но ничего особенного в романтическом плане от жизни не ждал. Мучался от чувств только безответных. Которые (с какого-то хера) оказались-то вполне себе ответными, запутанными, но ответными. Еще и с довеском — забирайте двух по цене одного. Выгодное предложение или распродажа хлама? Неясно. Двое на одного? Один на двоих? Третий лишний? — Ты в линзах? — сипло интересуется Чонгук, подтягивая верх туловище и одеяло. — Тебе очень идет янтарный. — Спасибо, — смущенно говорит Тэхен, дрожащими руками подавая поднос. — Я хотел, чтобы тебе понравилось. И… что это? Тэхен… нервничает? Нет, правда, что ли? Придурковатая улыбка наползает на лицо. Чонгук усердно пытается закрыться чашкой и обжигает небо, закашливаясь. Хмурится, улыбается, хмурится. Отставляет чашку и ржет во весь голос. — Я хер знает, зачем вам сдался, — посмеивается под нос себе, качая головой, — реально. Понять не могу. Что мне вам сказать? Что я согласен? Что не согласен? Что люблю вас до гроба? Что не люблю? Я не знаю. Я понятия не имею. Не хочу тянуть кота за хвост, поэтому, ребят, не обижайтесь, подброшу монетку. Чонгук широко улыбается, видя перекосившиеся лица, когда резво встает, чтобы достать мелочевку из кошелька. Пятьсот вон. Руки трясутся. Кругляшок на костяшках. — Пятисотка — согласие, журавль — из сердца вон, — на одном дыхании. Если он начнет думать, то точно сдаст назад. Жизнь сконцентрирована в воздушных оборотах железки. Чонгук с замершим сердцем следит, задерживая дыхание. Это похоже на момент, когда он сжимает пальцами древко смычка, занося над струнами перед началом. «Ты, пожалуйста, громко не говори, — как-то съехидничал Юнги, когда Чонгук, не чувствуя еще в нем опасности, громко хохотал и шутил, едва удерживая подбородком скрипку. Чонгук еще бровь вздернул нахально, мол, чего? — Иначе мы не услышим мимолетное прикосновение смычка к струнам, когда ты случайно сорвешь с них едва заметный сип перед тем, как дать нам ауфтакт, в котором тебя больше, чем где-либо еще». «Ты что, Посейдон? Откуда столько воды?» — смеялся Тэхен, а Чонгук безнадежно залипал на него, толком шутку не расслышав. Юнги тогда зарделся — единственный раз за все время, наверное. «Нравится витиевато пиздеть и выебываться», — скалился. Вечность становится секундами после того, как железяка со стуком-звоном касается пола. Чонгук все еще улыбается. — Журавль. Вся фишка монетки в том, что… Тэхен напряженно следит за Чоном, где-то за оболочкой карих глаз рушатся миры — или Чонгуку хотелось так думать. — …она помогла тебе понять, чего ты на самом деле хотел? Чонгук оборачивается к Юнги, затапливаемый необъяснимым теплом к проницательности куска черствого и дерзкого заплесневевшего хлеба, отобравшего деловую колбасу. Можно ли стать соусом между ними, чтобы не такой отстойный (по, естественно, объективному мнению Чонгука) бутерброд получился? В ноздрях начинается лютая Сахара. Кажется, снова температура. — Ага, — издает смешок. Расслабляется в кои-то веки. Глупая монета, а? — Обойдемся сегодня без тактильности, — печально улыбается, кривовато даже. Зачесывает назад несвежие волосы. — Пошли вон… сладкие, — пытается удержать лицо от лимонного скукоживания, — но в сердце вас оставлю, так и быть.