***
Если положить в рот стеклянный шарик, то можно представлять, что это лежит на языке холодный глаз мертвеца. На кладбище было немноголюдно, но тревожное чувство, что кто-то заподозрит меня в любовании смертью, а не печали над ней, постоянно скреблось у меня на сердце, заставляя нервно оглядываться. Я решился подойти к одной из свежих, недавно засыпанных могил и запустил руку в землю, который был присыпан погост. В нос проник сладковатый аромат прелой листвы и начавших уже вянуть оставленных на могиле букетов лилий. Под ногти забились комья земли. Я знал, что тело зарыто глубоко внизу, и как бы долго я не копал руками, мне до него не добраться, да я на это и не надеялся. Даже пророй я лаз вниз, я столкнулся бы с заколоченной плотной крышкой гроба. Я не мог сказать, чем руководствовался в своем порыве. Когда я опустился на колени в грязь у могилы, чтобы погрузить в почву и вторую руку, из-под подола моего пальто выскользнул позолоченный ключ от страны грез, который теперь я носил у себя на шее на веревочке. Солнечный блик, отразившийся в остатках позолоты на ключе ослепил меня, когда я на него взглянул. Одна из моих рук всё ещё продолжала быть погруженной в могильную землю, и вдруг я явственно почувствовал, как к моим пальцам прикоснулись чужие — холодные, тонкие; из-под земли, снизу. Я резко отдёрнул руку и стал отряхивать грунт с ладоней. Когда я подымался с колен, то заметил в ямке, что прорыли мои пальцы, лежащий человеческий ноготь. Мне удавалось примкнуть к похоронным процессиям, где было несколько человек, так чтобы меня не замечали остальные и не спрашивали, кем я являюсь покойнику. Я заглядывал в открытые гробы, любовался издалека застывшими в них лицами, руками, телами. Но я не смел подойти к гробу слишком близко, чтобы никто из плачущих людей не разглядел подробно моего наполненного внутренним сиянием лица от созерцания смерти. Но свою долгожданную встречу я нашел вовсе не на моем излюбленном и привычном для прогулок кладбище. Она случилась посреди обыкновенной улицы, которую я пересекал по своим делам. Моё внимание привлекла толпа людей, с шумными возгласами собравшаяся вокруг одного места у тротуара. Подойдя ближе к ним, на цветочной клумбе я разглядел труп молодой девушки. Тело её было распростерто от удара, ноги и одна рука вывихнуты под неестественным углом. Можно было разглядеть сломанные, выпирающие под кожей кости на оголенных коленках и скрученные худые пальцы. Судя по всему, она выпала или выпрыгнула с большой высоты из окна дома, расположенного вблизи. Примятые цветы под затылком не были заляпаны кровью, густые листья растений и собственные длинные волосы девушки почти полностью закрывали раздробленный череп и всё остальное, что могло бы вытечь из него при ударе. Протиснувшись через толпу чуть ближе, я зачарованно глядел на это покоившиеся в обрамлении пионов поразительно спокойное и нежное лицо. Лежащая на клумбе девушка могла бы сойти за постановочную картину художника, но нет, смерть её была более чем реальной, по воли случая ставшей столь прекрасной. От всего этого я испытал невероятное и яркое эстетическое наслаждение, переходящее в сексуальное возбуждение и, резко развернувшись, быстрым шагом, почти переходящим на бег, покинул место происшествия. В своих грезах много дней подряд я видел лицо этой погибшей девушки. Тела животных или людей, утонувших в торфяной почве болот, способны сохранятся почти в идеальном виде, не подверженные разложению и гниению. Гуляя по болотистой лесной местности в окрестностях моего города, я представлял себе утопленников, сокрытых под черной густой жижей, заросшей сверху осокой и ковылем. Они лежали там, объятые мраком, медленно покачиваясь в середине, не опускавшиеся глубже ко дну, но и не способные больше всплыть на поверхность, навсегда позабытые и потерянные, никем и никогда не будущие найденными. Свернув на маленькую, еле заметную тропинку, по которой я раньше никогда здесь не ходил, я приметил большой трухлявый пень, густо поросший грибами. В грибах и их видах я не разбирался, меня лишь привлекала красота предмета, и мне захотелось рассмотреть пень и грибы поближе. За этим пнем был ещё один, точно также покрытый желтоватым аккуратным круглыми шляпками. За пнями в окружении густого кустарника, уже сбросившего большую часть листвы, проглядывала черноватая лужицы болотной трясины. Подойдя к её краю и заглянув в мутную воду, вместо своего отражения, я вдруг увидел чужое лицо. Оно было похоже на белую маску с пустыми черными провалами вместо глаз. Маска улыбалась оскалом голых зубов. У меня закружилась голова, однако я продолжал завороженно глядеть в пустые глазницы, которые казалось всё ближе приближались к моему собственному лицу. Но приближалась ни маска, а я приближался к ней, и когда мой острый нос дотронулся до ледяной воды лужи, и по её поверхности пробежала рябь, видение исчезло. На размокшей от грязи и присыпанной первым хрустящим снегом дороге, мой взгляд наткнулся на осколки разбитой гжельской вазы. Должно быть она, глядя на меня в ответ видела со своей стороны тоже самое на моём месте — брошенные и растоптанные осколки человека. Сегодня у меня произошел короткий разговор с девушкой дышащей, двигающейся, с бьющимся сердцем, но с глазами тусклыми, подернутыми пеленой, редким волосами, в которых я разглядел колтун и руками, какими-то слабыми, почти прозрачными, покрытыми следами увечий, с грязными обломанными ногтями. Она держала ту же книгу, за которой сюда пришел я. Почувствовал надежду, что не я один такой в мире, тронутый разложением, тягой к мраку и смерти в себе и окружающем меня мире, я внезапно для себя самого заинтересовался, обратился к ней. Но стоило лишь девушке заговорить со мной во ответ, ненароком коснуться моей руки своей, как наваждение спасло, я почувствовал её горячие, мягкие и влажные пальцы, теплое дыхание с ароматом кофе, и мне сделалось тошно. Телом своим она ничем не отличалась от прочих живых людей, а слова её не оказались в достаточной мере мне интересными или увлекательными по своему содержанию, чтобы сохранить моё стремление продолжать дальнейшее общение. Быть может увиденное мной в первое мгновение было лишь сном, наваждением? Девушка скрылась за дверьми, и я больше никогда не встречал её и не говорил с ней. Книгу она забрала. Я проклят, а может избран одной только Смерти быть рядом со мной. Изучая книги по анатомии и рассматривая колодки и шарниры в кукольных телах, я постигал механизм и систему их работы. Узнавал, как соединяются друг в друге кости и суставы, как они вращаются и сгибаются. Я бережно гладил и двигал кукольные руки, ноги, сочленения. Я целовал их маленькие шершавые фарфоровые щёчки. Холодный, шершавый фарфор напоминал мне мёртвую кожу. Самых первых кукол люди вырезали из деревянных брусков. Потом технология усовершенствовалась, куклам начали изготовлять двигающиеся ноги и руки, вращающиеся головы. Детская забава перерастала в поистине кропотливое и дорогое искусство, изобретались всё новые и новые материалы, подходящие для создания из них игрушек — воск, глина, ткани, фарфор… Самые хрупкие, изящно выполненные механические создания стоили безумных денег и могли почти не отличаться внешне от живых людей, способные двигаться, моргать глазами и даже смеяться. Я начал работу над своей куклой, планируя изготовить её в реальный человеческий рост. Создал формы и заготовки для частей тела, лица. Много раз, по моей неопытности, пока я искал идеальные пропорции, верные изгибы конечностей и особенности внешности, детали трескались, повреждались и разбивались, или застывший фарфор неудачно извлекался из форм. Смастеренные мной соединительные крючки и шарниры из толстой проволоки позволяли двигаться кукольным конечностям, пальцам, шее, челюсти и глазным векам. Я усыпал её листвой и срезанными цветами, которые пропитали её туловище запахом лесной земли и природного тления. Лицо её было всегда безмятежно, с легкой улыбкой, полуприкрытым взглядом и чертами погибшей от падения из окна девушки из недавнего воспоминания. Существует декоративная цветная помада, наносимая женщинами на губы кисточкой из палеток. Такой помадой, собирая её на кисточку, дабы вышел ровный и аккуратно нарисованный контур, я красил губы моей кукле. Когда я их целовал, помада пачкала и моё собственное лицо. Не знаю, почему я решил, что для этой цели нужна человеческая косметика, ведь вместо кожи у моей возлюбленное был остывший фактурный материал. Прежде чем выдумать эту игру в нанесение макияжа, я покрыл лицо куклы в том числе и специальными красками, не стирающимися с фарфора после его обжига и накрепко на нем запекающиеся. Этими красками я обозначил тени на скулах и веках, тени на носу и ушах, румянец, легкий розоватый оттенок на губах. Цвета, успокаивающие мой взгляд своей тусклостью, слабо пробивались через естественную трупную бледность неокрашенного фарфора, создавая живописность лица. Сами же глазные яблоки куклы созданы были из стеклянной эмали, из какой изготовляют глаза покойников, когда заменяют их с настоящих на искусственные при бальзамировании. Глаза я не создал сам, а обманом купил у мастера, специализирующегося на их производстве. Это были необычайно глубокие, темно-зеленые глаза. Они глядели на меня с пронзительным пониманием. Иногда я сажал куклу в кресло, наряжал в платья и костюмы, иногда клал на постель и гладил её редкие мягкие волосы, которые изготовил кукле из собственных отрезанных волос, смешанных с купленными в магазине париков. Сегодня кукла спала рядом со мной на кровати под одним одеялом, и я встретил её в своем сне. И узнал, что искусственное существо как никакое живое умеет понимать и ценить восхищение вещам и инструментами. Она разделяла со мной и испытывала сама все те же эмоции — любви к предметам и неживым, подобным ей самой, формам. А также, в отличие от многих людей, существо из сна и во мне не видело обремененного материальной плотью человека. В Мире Снов общались наши души, чем бы они не были в действительности и из чего бы там не состояли. Я пришел на площадь с гранитным фонтаном с целью найти что-то. Я ещё не знал, что именно я ищу, и чем оно окажется, но увидев его, я сразу бы это узнал. Это должен был быть предмет, в котором заключён осколок сна. Предмет открылся мне, брошенный в неглубокую прозрачную воду фонтана — им оказалась маленькая серебристая кукольная расческа. Зачерпнув гребень из воды ладонью и вытерев о подол пальто, я убрал его в карман. Со страхом, смешанным с волнительным предвкушением удовольствия и чуда, ребёнком я ожидал выпадения очередного своего молочного зуба. В процессе постепенного расшатывания, заполнения рта кровью, а затем наконец выдергивания это белой твердой части самого себя пальцами из десен был момент сладостного саморазрушения и частичного самоумертвления. Я любовался этими отмершими частями, когда-то жившими во мне. Несколько своих молочных зубов, самых белых и целых, не тронутых на момент их выпадения гнилью и кариесом, я высушил и хранил в маленькой стеклянной пробирке с пробкой. Проводя большим пальцем по приоткрывающейся пустой челюсти куклы, я вспомнил об этом своем сокровище, и извлек пробирку с зубами из ящика на свет. Я сделал челюсть моей куклы небольшой, изящной, крепящейся изнутри на незаметной снаружи проволоке, так что её рот мог только слабо приоткрываться, и в общем-то и не нуждался в зубах, чтобы поддерживать внешнюю эстетику кукольного образа. Но мне хотелось собрать существо, в полной мере копирующее человеческое. Мои маленькие молочные зубы, которых было всего лишь шесть в пробирке, идеально подходили для этой цели. Когда я высыпал их в ладонь, чтобы подвергнуть небольшой дальнейшей обработке, один из зубиков неожиданно зазвенел у меня в пальцах, подобно маленькому колокольчику. Я растерянно потряс зуб, потом поднес к уху. Это не было тем звуком, что слышишь ушной раковиной, но тем звуком, что зарождается внутри собственной головы и звучит сразу там. Так звучал маленький осколок сна, моего светлого чистого детского сна, запечатлённый на одном из молочных зубов, прежде чем тот покинул рот. Таким образом я открыл, что могу создать чудо; я могу поместить внутрь искусственной куклы душу существа. Она стала бы, подобно книгам и музыкальному проигрывателю, предметом, который хранит в себе мысли и эмоции кого-то живого и может передавать их через себя. Я только должен собрать достаточно осколков сновидений и объединить их все в единые составляющие части моей куклы. И тогда она обретет жизнь, больше чем жизнь — она будет способным жить неживым объектом. Запершись в комнате, я больше никуда не выходил, не занимался никакими делами, забросил переписку с немногими сохранившими со мной контакты людьми, только ухаживал за своей куклой и вместе с ней любовался и перебирал коллекции моих предметов. Мы читали книги — я вслух, положив себе на колени её голову; мы раскладывали по коробочкам и баночкам удивительные сокровища — я поворачивал её руки ладонями вверх и помещал на них предмет; мы владели целым миром вещественных образов. Кукла улыбалась, когда я прикладывал к её уху морские раковины, слушая их волшебные мелодии, и блаженно прикрывала глаза, когда я расчесывал её волосы маленьким серебристым гребешком. Расчесав мягкие локоны, я затянул атласную ленту на темных волосах куклы и, поправив выбившуюся прядь, усадил её в кресло. Встал перед ней на колени. Её белоснежное лицо слегка сияло, отражая закатные лучи солнца. Пришитые на одежде гладкие блестящие пуговки были похожи на ягоды ежевики. Обрамленные пушистыми ресницами веки куклы слабо приоткрылись, сверкая болотцами глаз. Должно быть так — окруженные чистым, невинным сиянием, не тронутые пороками физических, существующих в материальном мире тел — выглядят ангелы. Я узрел, что чудо свершилось — душа куклы была сформирована, завершена и бесконечно прекрасна. И душа её звала мою душу уйти вместе с ней за грань этой реальности, туда, где смогла бы она двигаться самостоятельно, говорить свободно и перестать быть скованной рамками вещественной оболочки, запирающей её. Ангелом ли она была, или Смертью, или моим собственным творением — не имело значения, ведь именно она была сосредоточением всего, что я искал, к чему стремился, и у меня не оставалось сомнений в том, что благодаря ей теперь я найду своё место и сделаю правильный выбор относительно того, по какую сторону реальности я должен находиться. Долгие годы, запредельные голоса Мира Снов и Смерти звали меня к себе, но я колебался, я сомневался, я искал себя и отражение своего существа в других мертвецах по эту сторону — и не находил. Ключ, висевший на моей шее, покачнулся с мелодичным звоном, в последний раз отворяя для меня дверь из материального мира во вселенную грез. В последний и безвозвратный раз. Сквозь ручки кресла стали пробиваться и медленно тянуться вверх гибкие стебли растений. Они обвивали кресло, наклоняли свои листья к рукам и лицу сидящей на нем куклы. Начинали расти они и из глубин моих перерезанных рук, у корней красноватые, напитанные моей вытекающей кровью. Стоявший на коленях перед куклой, я протянул к ней слабеющие руки, и сжал в своих ладонях её белые и сухие пальчики. Шарниры в пальцах повернулись и ответили на моё прикосновение. Голова её одобрительно кивала. Прорывающиеся сквозь трещины в полу, стенах и моих запястьях растения оплетали уже и мои ноги, я чувствовал, что они проходят под мою кожу и прорастают свозь меня и внутри меня, заползают в мои внутренние органы и в кукольные шарниры. Впитывают мою кровь, сращивают, заживляют, бесследно убирают мои шрамы. Разрывают, разбивают окружающую меня реальность, нерушимой связью соединяя с Миром Снов, которому приносил я в дар свою телесную оболочку. Стебли и корни прорастали уже в самом моём и кукольном сердцах, они наполнили меня до самых краев цельностью и счастьем. Мы сплелись в объятьях и срослись стволами трав. Последним, что я увидел, словно со стороны, откуда-то сверху — моё мертвое тело, сросшиеся корнями с кукольным, мы лежали на полу, крепко обнявшись друг с другом, а над нашими гниющими формами раскрывались золотые цветы на тонких зеленых скрученных ножках. Потом цветы полностью поглотили нас.***
Кто-нибудь из моих редких друзей и знакомых, спустя время обнаружит нас, покрытых теперь только одной пылью и плесенью, вызовет надлежащие службы, организует похороны — на деньги от продажи моих книг и прочего имущества, но он никогда не сможет узнать, что же случилось со мной на самом деле. Никто не найдет ни следов насилия, ни признаков самоубийства или болезни. Только на шее моей не будет висеть позолоченного ключа, и не найдется его ни в одной из многочисленных баночек, коробочек, шкатулок, полок или коробок в моей квартире, а в глазах, груди, зубах и сердце куклы больше не будет волшебства, только фарфор и проволока.