***
Ехали они почти молча. Света погрузилась в неприятное ожидание маминых упреков и претензий. Она была почти уверена, что мама обвинит ее во всех грехах, припишет ей несуществующие пороки и подавит своим гневом. Света посмотрела на Александра Григорьевича. Он выглядел серьезным и, кажется, немного раздосадованным. — Придется придумать тебе какую-то отмазку, — начал он. — К сожалению, если я сейчас поговорю с твоей мамой вместо тебя, от этого будет больше вреда, чем пользы. — Да, наверное, — согласилась Света. — Если б она знала, что я пришла к вам, она б ожидала, что вы позвоните. Да и вообще, она бы могла что-то заподозрить. Обычно из дома не сбегают к своим репетиторам. Задумавшись, Света добавила: — К тому же, она бы меня тогда еще отчитывала, как это неприлично — лезть к малознакомому человеку в праздничный день, тем более ночью. Александр Григорьевич продолжал: — Скажешь, что ходила в кафе недалеко от дома. Выбежала на нервах и потом поняла, что забыла телефон. А когда поела и успокоилась, решила приехать на такси обратно. — Но я ведь деньги тоже забыла. — Об этом можно не говорить. — Ладно. Думаете, ее это убедит? — Вряд ли. Но какую-то жалость, может, и вызовет вместо злости. — И почему я не могу просто быть с вами? — тихо и грустно спросила Света куда-то в пустоту. Тон Александра Григорьевича вдруг стал мягким и успокаивающим: — Ничего, со временем всё нормализуется. Я сам виноват, что играю не по правилам, — он заулыбался. — Не положено взрослым мужчинам крутить романы с шестнадцатилетними девочками. — Но, честно говоря, мне кажется, это я первая начала с вами флиртовать… Хотя я ведь помню, когда вы только пришли в нашу школу, я считала, что флиртовать с учителем — это абсурд! И меня раздражали одноклассницы, которые так делают. — Должен признать, ты это делаешь гораздо лучше, чем они, — рассмеялся Александр Григорьевич и вдруг снова посерьезнел. — Но неужели ты думаешь, что взрослый человек будет перекладывать ответственность за свои действия на учениц с их скромными намеками? Намеками. Он даже не называл это провокациями. Свете стало стыдно, что она действительно так думала. Теперь она считала, что это было даже неуважительно к Александру Григорьевичу. Он сам ответственен за свои действия. Не дождавшись Светиного ответа, он продолжил: — Нечего пенять на логичные правила, коли мы сами их нарушаем. Вот когда школу закончишь, можно будет уже не скрываться. А пока что нужно держаться в формальных рамках, насколько это возможно, и не вызывать никаких подозрений. Света сочла его доводы убедительными. — Скорее бы школу закончить. Это просто надо пережить. Уж как сложилось, так сложилось. Не самая удобная ситуация, но здесь выход только один — время. Когда они подъехали, Александр Григорьевич сказал: — Потом напиши, как всё прошло. Он поцеловал ее. — И еще кое-что, — он протянул ей тот самый тюбик. — Это мазь от синяков. На всякий случай. Если наутро будут синяки, помажь. Света, засмущавшись, ответила: — Спасибо. И вышла из машины. Разговор с Александром Григорьевичем придал ей некой уверенности и спокойствия. Теперь она думала, что готова встретиться с мамой лицом к лицу. Ей хотелось достойно перенести эту встречу и не вызвать никаких подозрений.***
Света тихонько зашла домой. Мама не спала. Света сразу почувствовала витающее в воздухе презрительное неодобрение. — Пришла? — укоризненно сказала мама. У Светы что-то сжалось в груди. Не хотелось ничего отвечать, но она ответила: — Да. Как на допросе, боясь сказать что-то лишнее. Мама продолжала давить холодным спокойствием, но это было затишье перед бурей: — Как всегда в своем репертуаре. «Каком репертуаре? — подумала Света. — Я же никогда раньше не сбегала из дома». Чувствуя протест, Света гордо села на стул, стараясь ни единым жестом не выдавать свои болезненные ощущения в ягодицах, чтобы мама ничего не заподозрила и не задавала лишних вопросов. Скрывая эту тайну под риском разоблачения, Света чувствовала какое-то странное, извращенное торжество. Словно она ловко обманула мать, стащив у нее из-под носа что-то запретное. Света будто вела партизанскую войну против вероломного захватчика — искусную и успешную — раз за разом подтачивая вражескую силу и территорию. В этом смысле порка с Александром Григорьевичем была большой победой. Это не просто увлеченность, не просто секс, нет. Теперь командование — вместе с правом наказывать! — отдано другому. Пошатнулось само основание маминого гнёта. Радость была такой странной, почти ядовитой. Но всё же природа этого яда — защитная. Как яд скорпиона делает из простой букашки красивое, опасное и легендарное животное, так и эта ядовитая радость делала из Светы существо гордое, уверенное и самодостаточное. На пике этого чувства Света даже ощутила презрение к матери. Да, мнение спокойного и последовательного Александра Григорьевича казалось ей гораздо более авторитетным, чем жалкие обвинения этой истеричной женщины. Ушла, как будто меня тут и не было! Только о себе и думаешь! Хотя по привычке напор обвинений все еще действовал на Свету угнетающе. ОХ-Х, ЭГОИСТКА! Укоры сыпались один за другим. ТЫ ВООБЩЕ НЕ ПОДУМАЛА О ТОМ, ЧТО Я БУДУ ЗА ТЕБЯ ПЕРЕЖИВАТЬ?! Упреки матери все громче проникали в сознание. Казалось, от них невозможно увернуться. Как метко пущенные пыточные инструменты, они летели прямо в цель, пронзая насквозь, внушая вину и страх, парализуя. У МЕНЯ АЖ ДАВЛЕНИЕ ПОДСКОЧИЛО! ДУМАЛА СКОРУЮ ВЫЗЫВАТЬ! ТЫ МЕНЯ В МОГИЛУ ХОЧЕШЬ СВЕСТИ?! И ГДЕ ТЫ ШЛЯЛАСЬ НОЧЬЮ?! Света помнила, какую легенду ей придумал Александр Григорьевич, но сейчас она и звука не могла проронить в своё оправдание. Просто физически не могла ничего возразить. Недавнее торжество сменилось тревожностью. Вдруг мама поймет, что она была с Александром Григорьевичем? Вдруг обнаружит, чем они занимались? ХОТЬ БЫ ТЕЛЕФОН ВЗЯЛА, ТАК НЕТ! «Нельзя показывать боли», — Света очередной раз укрепилась в этой мысли. Хотя она с самого начала это знала. Просто сейчас это правило стало железным. Я ЗНАЮ, ЧТО ТЕБЕ НА МЕНЯ ПЛЕВАТЬ! ВЫРАСТИЛА НА СВОЮ ГОЛОВУ… Света ничего не ответила. «Боль можно показывать только с Александром Григорьевичем», — додумала она. Как будто не было больше безопасного места в этом огромном мире. Она даже на мгновение пожалела, что ушла от него. Пускай бы и случился скандал! Зато ей не пришлось бы контактировать с матерью. «Нет! — тут же мысленно возразила Света своему желанию. — Не сейчас. Я же несовершеннолетняя. Нельзя, чтобы об этом узнали». И, как ни странно, эта цель придала ей силы и уверенности. Нужно держаться достойно. Все эти неприятности — лишь временны. У нее есть, ради чего это терпеть. Это не навсегда. Раньше она не могла ничего возразить на поток обвинений из-за парализующего чувства вины, страха и беспомощности. Теперь же она подумала, что это просто надо пережить. Как страшный град. Пускай проходит. Она просто будет держаться. Хоть это и нелегко — к сожалению, осознание не могло полностью избавить ее от сопутствующих негативных чувств. Они так сильно въелись в нее, что, казалось, их нельзя было ничем выкорчевать.***
На следующий день мама, по своему обыкновению, со Светой демонстративно не разговаривала. И демонстративно ничего не запрещала. Иди хоть на все четыре стороны. Это показательное безразличие ощущалось так мерзко. За ним чувствовалась какая-то невысказанная злость, от которой хотелось держаться подальше. Это Света и решила делать. Когда она находилась с мамой рядом в такой обстановке, она не могла отрешиться от паршивого и гнилостного ощущения своей незаслуженной вины. Не могла отрешиться от съедающей тревоги беспричинного игнорирования. Но если уйти оттуда как можно дальше и не думать об этом, должно стать лучше. Ей хотелось к Александру Григорьевичу. Обменявшись с ним парой сообщений, Света убедилась, что он сейчас дома и что ее визит будет уместен. Света начала собираться к нему, разумеется, не говоря маме, куда она направляется. «Хочет играть в молчанку — пусть играет!» — подумала Света. Когда она зашла в ванную и обнаружила себя перед зеркалом, ей захотелось посмотреть на свои ягодицы. Вчера они были просто покрасневшими. Ей даже казалось, что такой слабый эффект не передавал тот уровень боли, который ей пришлось ради этого испытать. Ягодицы ведь продолжали зудеть даже после порки. Света носила эту боль, как невидимый талисман-оберег, который никому ни за что нельзя показывать, иначе он потеряет свою силу. Вчера у Светы не оставалось моральных сил вглядываться в то, что осталось после ремня на месте его приложения, но теперь Света была готова в полной мере насладиться этим коктейлем ощущений. Повернувшись спиной к зеркалу, на мгновение Света пришла в легкий ужас. Нижняя часть ягодиц и верхняя часть бедер были покрыты темными синяками, которые с непривычки пугали своей всеохватностью. Света бережно и несколько боязливо прикоснулась к правой ягодице, и та отозвалась болью. Резко отвернувшись от зеркала, Света подумала: «Надо помазать мазью! Не зря Александр Григорьевич мне ее дал! И ни за что не допустить, чтобы мама узнала!» Представив, как бы мама переволновалась, увидев такие синяки у дочери, Света даже сочла такую реакцию обоснованной и почувствовала легкую искреннюю жалость к матери. От этого даже злость на нее немного уменьшилась. Но она не узнает. Поэтому можно особо не жалеть. Обычно Света находила вид повреждений на теле довольно отталкивающим или как минимум вызывающим сочувствие. Ну, может, кроме шрамов. Но почему-то теперь ее со страшной силой тянуло вновь взглянуть на свои следы от вчерашнего наказания. Она смотрела на них как путешественник, добравшийся наконец после тяжелой дороги к самому жерлу вулкана, — с любопытством, опаской и благоговением. Но вместе с тем наличие следов от порки почему-то вселяло в Свету спокойствие и удовлетворение. «Наверное, похожим образом чувствуют себя люди, которые только что сделали татуировку, — подумала Света. — Эйфорично! Но ведь татуировки — это навсегда. А синяки должны проходить. Но как скоро они пройдут? Надо спросить у Александра Григорьевича!» Увлеченность новыми ощущениями, пусть и несколько извращенными, отвлекала от ссоры с мамой. Наконец Света вышла из дома и даже как будто почувствовала легкость на душе. Конечно, она оделась тепло, как и ожидал от нее Александр Григорьевич. На самом деле, она всегда одевалась по погоде, но именно после знакомства с Александром Григорьевичем стала нарушать эту свою привычку. Засмущавшись, Света вспомнила, как она специально надевала юбку в холодный день, чтобы привлечь его внимание.***
Александр Григорьевич сказал, что подъедет и заберет ее на соседней улице — чтобы ни мама, ни соседи не увидели из окон, что она садится в какую-то незнакомую машину. «У него всё продумано!» — очередной раз с восхищением подумала Света и поспешила к месту встречи. Пробираться по заснеженному тротуару было не так просто. За ночь дорогу замело снегом, и наверняка дворники еще не успели убрать с утра — праздник же. Первого января улицы были почти пусты. Мир словно преобразился, смахнув с себя всю повседневную суматоху. Гремучую тишину нарушали лишь грозные порывы ветра, яростно бросающие холодные снежинки Свете в лицо. Завернув за угол, Света увидела, что Александр Григорьевич уже ждет ее. Вдохновленная и вчерашним, и сегодняшним, Света бодро села к нему в машину, но тут же ойкнула от колких ощущений. — Болит? — спросил Александр Григорьевич, но в его голосе не было озабоченной жалости или тревоги. «Наверняка, Александр Григорьевич не был бы таким расслабленным, если бы это было опасно, — подумала Света. — Поэтому, наверное, в моих следах нет ничего серьезного». Но он ведь не знает про следы. Я ему не говорила. Наверняка, догадывается. Он же сам дал мне мазь. Проносились у Светы мысли в голове. Она ответила: — Ну да, болит, — смутившись и обрадовавшись. — Скоро посмотрим, что у тебя болит, — сказал он. Почудилось ли Свете в его голосе довольство и заигрывание? Вот он и увидит. Свету кольнуло приятным чувством уязвимости. — Зато эффект уже есть. Вижу, сегодня ты одета по погоде, — рассмеявшись, добавил Александр Григорьевич. Как у него получается быть таким спокойным и радостным? Теперь Света обрадовалась еще больше — неожиданному продолжению вчерашней сцены. Хотя в глубине души она и думала, что тот повод к порке — лишь формальность, внимание и последовательность Александра Григорьевича были приятны. Легкие отголоски страстей выливались в сладкое тягучее послевкусие. Всё ее существо охватил волнительный трепет перед. перед чем? Что они будут делать? Хотелось чего-то, а не понятно чего. Порки — вряд ли, ведь по свежим следам наверняка было бы слишком больно. Чего же хотелось? Всего, чего захочет он.***
Они приехали. Когда они прошли в комнату, Света увидела кровать, на которой ее вчера выпороли, и это всколыхнуло в ней воспоминания — сладкие и стыдные. Словно она сама застала себя с поличным. Александр Григорьевич подошел и легонько шлепнул ее по попе. — Ай! — воскликнула Света. Это было немного болезненно, но отчего-то приятно. Словно живое напоминание о том, что он действительно ее наказал. Вчера события пронеслись, как в сказке. Это было так удивительно и прекрасно. Но так странно. А теперь она снова была здесь — на месте происшествия. Она все еще может чувствовать боль наказания, и это дарует спокойствие и свободу. Словно у сказки есть дописанный счастливый конец. Но в реальности всегда неминуемо следует продолжение. — Раздевайся, — сказал Александр Григорьевич и отошел. Она молча сделала, как он сказал, — сняла всё, что ниже пояса. И, как вчера, аккуратно сложила на стул. Она была рада делать так, как он говорит. — Полностью, — добавил Александр Григорьевич. Сняв футболку и лифчик, Света ощутила свою обнаженность с особенной остротой и уязвимостью, потому что Александр Григорьевич, напротив, был одет подобающе — в приличную строгую одежду. Почему-то такой контраст вызывал у Светы особенное смущение. — Так-то лучше, — одобрительно сказал он. — Повернись. Света обернулась к нему спиной. Александр Григорьевич ничего не говорил, но она буквально кожей чувствовала, как он смотрит на ее следы. Они словно начали гореть сильней. — Постой так, — распорядился Александр Григорьевич. В его голосе причудливо сочетались нежность и жесткость. Света надеялась, что он смотрит на нее с вожделением и чувством собственничества. Все ее мысли и желания сейчас были устремлены к нему и отданы его воле. Свету пронзило экстатическое чувство принадлежности чему-то большему. В обстановке стыда и покорности, ее тянуло к Александру Григорьевичу, как к могучему солнцу. Если не можешь дотянуться до него, то почтешь за счастье хотя бы протянуть к нему руки в восхищении и растаять в его огне. Оно недостижимо, но ослепительно прекрасно. Сила и восторг, греющий и обжигающий. Ласкающий кожу и доводящий до исступления. Взяв Светины руки под локти и заведя их за спину, он заставил ее выпрямиться, как по струнке. Затем прикоснулся к ее ягодицам — словно художник кистью к холсту — уверенно, бережно, вдохновенно. Боль пронеслась невидимым следом и ярким мазком влилась в общую картину происходящего. Нежно поцеловав Свету за ухом, Александр Григорьевич продолжил аккуратно водить ладонью по ее ягодицам. Видимо, ему нравилось играть со Светиными ощущениями: он то прикасался, извлекая тихие, но протяжные стоны; то отнимал руку, утверждая мгновение тишины. Казалось, он буквально впитывал каждое проявление ее боли-наслаждения, которые сам и вызывал. Света заметила, как четко ее стоны следовали за движениями его руки, но ничего не могла поделать со своими реакциями. И не хотела. Они принадлежали ему. Вдруг Александр Григорьевич отстранился и начал расстегивать брюки. Цокающий звук бляшки ремня лишь усилил сладкие воспоминания о вчерашнем наказании, и Света утратила остатки самоконтроля. С облегчением отбросила их, как ненужные тряпки в жаркий день. Еще недавно она думала, что больше не хочет порки, раз следы еще ноют, но сейчас она хотела всего. Александр Григорьевич подошел к кровати, и Света просто последовала за ним. Он раздевался быстро, но не второпях. Делал все аккуратно. Сняв одежду до конца, он оглядел Свету с головы до ног. Он выглядел серьезно и спокойно, но при этом в чертах его лица мелькали еле заметные огоньки азарта. Свету завораживало наблюдать, как органично он владел любой ситуацией. Ей казалось — если посмотреть Александру Григорьевичу в глаза, то он прочитает ее мысли. Из-за этого Свете стало неловко. Она отвела взгляд и почувствовала, как на щеках проступает румянец. Поводив рукой по ее ягодицам, он снова шлепнул ее. Легонько, но из-за следов это ощущалось довольно болезненно. Поймав Светин вскрик, Александр Григорьевич добавил: — Возвращайся на кровать. «Возвращайся»… Возвращение к месту наказания, к сцене наказания было волнительно, но несло в себе парадоксальное ощущение безопасности. И сбивающей с ног эйфории. Но сейчас Александр Григорьевич не держал в руках ремень, да и наказывать ее вроде было не за что, поэтому Света решила, что он всё-таки не пороть ее собирается. Но от предвкушения она так засмущалась, что лучше бы порол. Она стала коленями на край кровати, опершись локтями так, что Александру Григорьевичу наверняка было отчетливо видно все те следы, которые вчера оставил его ремень. И не только следы. Он ведь не делал никаких уточнений насчет позы. Почему же она выбрала самую откровенную? Со стыда Света была готова сквозь землю провалиться. Но кто ж ей позволит? — Умница, — мягко сказал он, подошел ближе и нежно потрогал ее ягодицы. Несмотря на боль, ей не хотелось, чтобы он прекращал к ней прикасаться. Наоборот, ей хотелось больше. Хотелось его полностью. Хотелось быть его полностью. Света уже изнемогала от желания, и от этого ей тоже было стыдно. Ей делают больно — а она хочет еще. Хочет, чтобы он ее трахнул. Свете казалось, что она тут же кончит, если только он дотронется чуть ниже. Но когда он начал, Света поняла, что с этим смелым предположением она немного просчиталась. На тех местах, где были синяки, ритмичные движения теперь отзывались болезненной чувствительностью. И тут же растворялись в терпком удовольствии. Александр Григорьевич схватил ее ягодицы руками. Резкая боль пронзила сознание, и Света умоляюще воскликнула: — А-а! Не надо, пожалуйста! Больно! Казалось, это даже больнее, чем отдельные удары ремнем вчера. Но, несмотря на боль, этот его жест завёл Свету еще больше. Сама мысль о том, что Александру Григорьевичу это позволено, взрывалась в Свете возбуждением, захватывала сознание и отключала всякую критику. Он отнял руки. Надо! Пожалуйста! — кричали ее мысли наперекор. При желании он имел право причинять ей боль — эта мысль была так неожиданно сладка, так режуще свежа, что Света хотела испытать это еще раз — словно убедиться, что это реально. Тело робко протестовало против боли, но мощного потока страстей души ему было не перебить. Совершенно сверхъестественно, горячие следы боли вспыхивали в сознании десятикратным огнем удовольствия. Видимо, Светины мольбы подействовали на Александра Григорьевича так же, как и на нее саму. Он ускорился, вновь крепко сжал руками ее ягодицы и, не обращая внимания на Светины несвязные «Ай, больно!», просто продолжал ее трахать. Темп, уже где-то на грани завершения, вёл Свету за собой, как на крючке. Этот накал уносил ее сознание куда-то далеко — на те вершины, где боль уже была почти незаметной. Как с высоты полета движущиеся точки внизу — ничто перед простором открывшихся ощущений. Полностью растворившись в происходящем, Света достигла пика удовольствия и повисла где-то в сонливой невесомости.***
Какое-то время они молча лежали на кровати в обнимку. Молчание казалось таким естественным. Света чувствовала себя одновременно преисполнившейся чем-то и уставшей. Хотелось просто мирно лежать и купаться в этом ощущении полноты и покоя. Все мрачные мысли вдруг рассеялись, как тучи перед благословенным солнцем. Вдруг на кровать запрыгнула кошка! — О! — не нашла, что сказать, Света. — Кс-кс. Кошка осторожно обнюхала Светины пальцы и, обойдя ее, улеглась рядом с Александром Григорьевичем. Света, удивленно обернувшись к нему, спросила: — У вас есть кошка? — Да. Знакомься, это Кася, — ответил он, умиротворенно улыбаясь и поглаживая кошку. — Кася, знакомься, это Света. — Ну, очень приятно, Кася! — Света всё еще недоумевала. — А давно она у вас? — Уже года три. — Ого! То есть она была тут всё это время? — Света старалась вспомнить все разы, когда она была дома у Александра Григорьевича, но кошку не помнила. — Да, — подтвердил Александр Григорьевич. — Но она очень пугливая. Боится новых людей, поэтому долго не выходила к тебе. Вот, кажется, теперь начинает привыкать, — объяснил он, продолжая наглаживать кошку. — А к вам идет, — заметила Света. — Да. Так было и в первый раз. Она ни к кому не хотела идти, всех боялась. Но ко мне сразу запрыгнула на колени. Пришлось взять, — улыбаясь, сказал он. — Да неудивительно, — засмущалась Света, вспомнив, как и сама недавно с большим удовольствием лежала у него на коленях. — Но я ни разу не замечала у вас дома никаких кошачьих принадлежностей. — Ты просто была занята другими делами, — поддразнил ее Александр Григорьевич. Теперь Света засмущалась еще больше и поэтому невольно стала говорить скромнее: — А правда, где все кошачьи вещи? «Но мы ведь и химией тоже занимались!» — пыталась мысленно оправдаться Света. — Миски на кухне. — Если подумать, я ведь ни разу не была у вас на кухне… — осознала Света. Она почувствовала себя совсем уж извращенкой, раз за несколько визитов к мужчине она побывала у него только в спальне и ванной. Александр Григорьевич внимательно смотрел на Свету, как-то хитро улыбаясь. Ему, что, нравилось ее смущать?! — А где лоток? — В другой комнате. — Там я тоже не была… — тихонько сказала Света. — Да там ничего интересного, кладовка. — Получается, у вас отдельная комната для кошки? — повеселела Света. Александр Григорьевич громко рассмеялся, отчего Кася немного попятилась. — Получается, так. Он погладил Касю по голове, прижимая к кровати, и добавил: — Она не любит громких звуков. Зато любит тишину. Кася снова послушно легла на кровать. — Тогда понятно, почему она долго не давала о себе знать, — задумчиво сказала Света, вспоминая, какими громкими были звуки хлещущего ремня. Ну почему этот разговор получается таким неловким? Хотя Александр Григорьевич, кажется, этим наслаждается. Света осторожно протянула руку к Касе, и та понюхала ее. Света решила, что можно аккуратно ее погладить. Кася не возражала. Ее красивая серая в полоску шерстка была такой мягкой и блестящей. -Ой-й, она такая хорошая! — умилилась Света. — Конечно, — согласился Александр Григорьевич. — Ты у меня тоже хорошая. Света разомлела от удовольствия. — А вы ведь собирались куда-то с друзьями ехать на Новый год? — внезапно вспомнила она. — Собирался, но отменил. — Из-за меня? — Света растревожилась, что нарушила его планы. — Можно и так сказать. Нечасто нам с тобой выпадает возможность провести время вместе. На мгновение Света загрустила, но потом подумала: «Он ведь взрослый самостоятельный мужчина. Сам решает, как ему проводить свое время. Думать, что я могу нарушить его планы своими «манипуляциями» или капризами — это даже оскорбительно по отношению к нему». И ей вдруг стало спокойно. Он действительно хочет проводить время с ней, а не делает это вынужденно. Общая атмосфера расслабленности после секса теперь стала еще более приятной, вселяла уверенность и какое-то ощущение невидимого счастья. — А куда вы собирались поехать? Если подумать, она так мало о нем знала. А ей хотелось знать о любимом человеке как можно больше. — За город кататься на лыжах. Мы всегда на новогодних выходных снимаем там домик на несколько дней. — О, вы на лыжах умеете кататься? — На любительском уровне. — Круто! А я не умею. Ну так, пробовала пару раз, но не скажу, что хорошо получается. — Я бы научил тебя, — улыбнулся Александр Григорьевич. Света улеглась обратно в его объятия по соседству с кошкой и стала думать о том, как будет прекрасно, когда у них появится возможность ездить куда-то вместе. Сейчас они могли позволить себе разве что короткие тайные встречи. Это так много и так мало… Света со светлым сердцем смотрела в будущее. А пока что у них с Александром Григорьевичем впереди были целые зимние каникулы.