Ножевые

      Вот как бывает: ты благородный сын благородных родителей, но невозможность получить желаемое стирает все благочестивые мотивы, которыми Малфой прежде не пренебрегал. Все случается рано или поздно, и люди становятся теми, кем обещали не стать, кем боялись даже представить себя.       Драко знал, что по его сердцу пробежала трещина и душа упустила маленький кусочек человечности, но в груди все стыло от мысли, что он не получит ее. Не получит никогда. Никогда не попробует на вкус ее губы, не будет ласкать нежную кожу и не почувствует себя особенно важным в ее жизни. Кем угодно. И теперь было все равно как именно она станет вспоминать его, что будет думать. Главное — оставить след, и пусть даже грязный и несмываемый.       Оправданий он не искал. Драко не искал помощи и поддержки. Не желал ничего, кроме мести за годы, проведенные в качестве стороннего наблюдателя, за упущенные возможности не быть привязанным к ней. За его битые мысли и чувства. Они все теперь были вперемешку, и он жрал их ложками, превращая осколки в кашу во рту. Слов всегда будет недостаточно.       Малфой не может больше ждать, его тело требует определенной точки, его голова желает быть или бить. И если быть без нее не получается, уничтожить Грейнджер он все еще в силах.       К тому времени, как мысли были достаточно спутаны, Драко уже больно сжимал плечи девушки. Не так сильно, чтобы сломать ей ключицы, но достаточно, чтобы ей было сложно даже произнести звук. Все чего он хотел, так это четкого понимания с ее стороны — она ничего не сможет изменить. Сколько бы времени не прошло, Малфой будет тем, кто взял то, на что имел право с самого начала. По праву рождения.       Грязь должна лежать под ногами.       Он не говорил, почти не произносил ни звука, ему и не требовалось. Молчание Гермионы было неоправданно тяжелым, потому что заклинание заткнуло ее мольбы и так даже, может быть, в конечном итоге было лучше. Страх раствориться в этом моменте взял над ней верх, и это то самое страшное, что может случиться с человеком. Произошедшее навсегда отпечаталось в ее памяти, она утонула в скопившемся запахе, в собственном отчаянии и беспомощности. Ощущения боли и невозвратности в прежнее состояние давили на нее как неподъемной тяжести камень.       Кажется, Грейнджер дрожала, пока жесткие руки сжимали бедра. Она дрожала, когда напряженный член пробивался внутрь нее и когда беспорядочные движения вызывали боль в легких. Тело трясло, когда осознание происходящего снова и снова острым наконечником сверлило ей глаза. Ничего не могло быть реальнее, чем это. Так неизбежно Гермиона приближалась к этой точке сегодня и, может, пройди она по другому коридору, с ней такого бы не случилось. Она могла не ходить одна в поздний час или быть менее доверчивой и не полагаться так слепо на чужие моральные принципы.       Она ведь слышала такие истории не раз. Почему никогда не думала, что может быть главным героем трагедии? Почему мы всегда ждем, что спасение явится свыше и накажет виновных. Почему Малфой вбивался внутрь нее, растирая кровь между ее ног, и все еще был не наказан за это? Почему она? Почему она оставит себя здесь сегодня? Почему смерть не облегчит этот груз? Почему ей приходится лежать под тяжестью этих мыслей? Почему она виновата?       Ничего не кончалось. Это длилось бесконечно долго. Он словно нарочно делался тяжелее, нависал над ней и смотрел на беззащитные руки и вжатое в холодный камень тело. У нее не было сил и Малфой знал это. Он так захотел. Драко хотел, чтобы с ней случилось нечто настолько ужасное и лишь оттого так тянул, замедляясь на время, выходя из нее нарочно, чтобы снова вонзиться с большей болью, чем прежде. Чем больше она ломалась надвое, тем сильнее ему казалось он стал. Малфой отбирал ее снова и снова, пока его ногти до крови не впились в ее избитые бедра, и он кончил густым семенем на ее лобок. И внутрь нее, оставляя липкий след унижения.       Она оставалась там даже когда сумела встать, даже когда с трудом дошла до гостиной Гриффиндора. Даже когда мир продолжал вращаться, Гермиона не могла убежать из этого темного места. Его жадность вколотила ее жизнь в холод замка, и картина осквернения теперь смазывала прочее. Жизнь вытекала из нее, но и в нем ее отныне становилось не больше.