***
Грохот грозы показался мне выстрелом, когда я открыла дверь, ведущую на кухню. В прихожей слышались знакомые звуки вроде тяжёлого стука осенних сапогов о линолеум и резкий скрежет ключей в замочной скважине. Вскоре из небольшого коридора показалась слегка сутулая женская фигура, держащая в обеих руках внушительные пакеты, наполненные продуктами. Пугающая усталость легко читалась на её вечно бесстрастном лице, и с каждой нашей встречей оно словно увядало с новой силой, ужасающей маленькое сердце тринадцатилетней меня. — Ужинать, — командовал негромкий голос, и я покорно подошла к своему месту за обеденным столом. Спинка стула смотрела в массивное окно. Мать шарила руками в каждом из пакетов, некоторые продукты параллельно укладывая в холодильник, а я отводила робкий взгляд на сжатые под столом в кулачки ладони и ждала, когда она сядет напротив. Глухой звук сердцебиения непривычным образом звучал почти в горле, к щекам приливала кровь. И едва послышался тихий скрип стула в полуметре от меня, как с онемевших губ сорвался очень простой, но терзающий самое нутро вопрос: — Как зовут ту девушку, которая присматривает за мной, когда я болею? Тяжёлый взгляд матери столкнулся с моим и словно не понимал важность зарождающегося разговора. Наконец, она вкрадчиво произнесла: — Майя. Майя Сергеевна. — М-м… Понятно… — выждав минуту, чтобы чёрные глаза напротив не испепелили меня полностью, я продолжила: — И… Сколько ей лет? — Ты любишь глупые вопросы, Эвелина, или просто пытаешься добить бесполезными разговорами свою матушку? — очередной раскат грома звучал в унисон с жалобно-надменным голосом матери почти тошнотворно, будто холодная сталь пистолета упиралась в пульсирующую венку на лбу, и вот-вот женская рука готова была спустить курок. Но я одними губами произнесла искомое имя, и грохот непогоды больше не казался смертным приговором, как и последующие заунывные речи человека напротив.***
На обеденном столе действительно стоит обещанный стакан с водой, а также два крупных бутерброда уместились в небольшой тарелке, при виде которых я мгновенно вспоминаю о собственном голоде и почти набрасываюсь на аппетитный завтрак, нисколько не жалея о своём решении. От чего-то вкус кажется невероятно знакомым, не теряя при этом свою божественность… Едва пальцы обхватывают гладкую поверхность стакана, как в коридоре напротив раздаётся несколько щелчков, и я неосознанно напрягаю слух. Скрипит входная дверь — тогда фокусирую зрение. Мать не должна была возвращаться домой в ближайшую неделю-две, но очевидная догадка ещё не успевает догнать меня, когда на пороге появляется тот самый силуэт. Тот, мать его, САМЫЙ. — Ох, привет, Эвелина! — её улыбка сбивает с толку, и на секунду мне кажется, что я задыхаюсь от восторга и неожиданности. Майя невозмутимо снимает свои белые кроссовки, а мне всё не верится в то, что прямо сейчас передо мной та самая девушка, приходившая в самый разгар моей болезни. — Или лучше обращаться «на Вы»? Я как-то не подумала над этим… Пожимаю плечами в знак того, что меня абсолютно не заботит эта мелочь, и Майя улавливает мой завороженный взгляд. Смеётся, но продолжает разговор абсолютно на другую тему. Говорит что-то об удушающей жаре, о небольшом количестве клиентов на сегодняшний день, о любимом рафе с ягодным сиропом… Нет, я почти каждое её слово слышу отчётливо, но, знаете ли, когда ты впервые за несколько лет находишься в здравом рассудке (почти) и видишь не смазанный силуэт, а именно самого надёжного человека в твоей жизни, становится трудно концентрироваться на таких мелочах. Но вдруг долгий монолог Майи прерывается достаточно затянувшейся тишиной, чтобы наконец обратить внимание на беспокойное выражение лица собеседницы. Я наклоняю голову в вопросительном жесте и замечаю, как девушка почти расслабляется. — Вот же… Я испугалась, что Вам становится не очень хорошо. Простите, Эвелина, наверное, мне стоило… — «На ты», — решительно произношу я прежде, чем Майя снова заставит меня смутиться от излишних формальностей. Уголки её губ тут же ползут вверх. Мои тоже, неосознанно. — Мне кажется, мы знакомы достаточно долго, чтобы… Обращаться друг к другу «на ты». Правда? — Да, я не против. Но всё точно хорошо? Совсем недавно у тебя была высокая температура, может, я зря загружаю тебя разговорами? — Нет. Абсолютно. Вы… Вернее, ты итак достаточно заботишься о моём здоровье. Мне даже неловко, и я не совсем понимаю… — на связную формулировку вопроса уходит около десяти секунд. Почему-то горло связывает тугим спазмом, когда Майя одаривает меня немой поддержкой одним своим внимательным взглядом. Я и в целом не понимаю, почему так реагирую. Обычно… Мне не свойственно беспокоиться о встречах с кем-либо. Но даже после того, как я наконец понимаю, что хочу узнать, вопрос застревает на языке. Почему? Почему я просто не могу спросить? Я знаю, что в моих словах нету ничего пошлого или непристойного. Но продолжаю безмолвно наблюдать за тем, как часто подрагивает нагревшийся стакан в моей руке, и подношу его к сухим губам, слабо качнув головой и прикрыв напряжённые веки. Не могу. И не знаю, почему. — Хорошо, мы можем поговорить о чём-нибудь другом, — по воодушевлённым ноткам в голосе Майи я понимаю, что она всё ещё улыбается. Или смеётся надо мной? Я бы тоже посмеялась над собой сейчас, но рёбра так болезненно обжигает холодом и одновременно радостью, что голос совсем ослаб. — Знаешь, я на самом деле была так удивлена предложением Елены Анатольевны… — Моя мать? — вопросительно вскидываю брови и искренне разделяю удивление Майи. Что за щедрость проявила любимая матушка? Впрочем, неважно, это в любом случае никогда не будет подарено мне. — Да, именно, — на секунду кажется, будто что-то несколько смутило собеседницу. Странно напряглись её густые брови. Но она всё так же продолжает: — Разве не говорила тебе? Я останусь на неделю. С тобой.***
Цветастые пятна расплывались мутными лужами перед глазами, безжалостно толкали моё раскалённое тело и ослепляли, заставляли плакать. Шум в голове звенел почти невыносимо. Настолько, что детские ноги не выдерживали собственный вес. Чьи-то сильные руки потянули меня наверх, прижали к мягкой, объёмной груди, провели прохладными пальцами по горячим щекам. Кто-то испуганно вздохнул и, закрепив меня в своих надёжных объятиях, осторожно повёл обратно, в мою комнату, уложил на измятую простыню… А затем резкие шаги стали изучать помещение, словно искать что-то. Тяжёлые веки всё же приоткрылись, когда лоб внезапно охладило нечто мокрое, отдалённо напоминающее тряпку. И я увидела ту самую девушку снова. Снова этот встревоженный шёпот, снова заботливые руки пытаются залить ложкой в мой рот жаропонижающее, снова несколько ледяных лоскутов намокшей ткани обжигают тело в разных местах, заставляя стонать от дискомфорта. Она снова со мной. Со мной.***
— Со мной?.. Я смотрю на Майю, словно ребёнок, получивший от родителей невероятный подарок и ищущий в их тёплых взглядах подвох. А девушка тем временем продолжает: — На неделю, пока Елена Анатольевна работает в другом городе. Может, чуть больше… В зависимости от того, когда она вернётся. Заодно посмотрю за твоим здоровьем, а мне будет удобнее доехать до работы. Что думаешь об этом? Думаю очень многое, Майя. Даже слишком. Но я не могу ничего ответить, да и не знаю, что от меня требуется… Слова благодарности за многолетнюю заботу? За неравнодушие? За то, что даже несмотря на моё совершеннолетие и предполагаемую таким возрастом самостоятельность, Майя всё ещё приезжает лишь для присмотра? Да, стоит сказать. Но я всё ещё молчу, тупо уставившись в свои острые колени и наконец осознав, что именно этого мне и не хватало — сидеть за обеденным столом напротив человека и чувствовать себя в безопасности хотя бы ближайшую неделю. Или чуть больше.