***
Ожидание — не самая отвратительная вещь, которая когда-либо существовала для меня. С раннего детства я отличалась редкостным умением быть терпеливой в отношении текущего времени, да и прочих мелочей, если их можно назвать таковыми. Но одно дело, когда ты ожидаешь чего-то. Как, например, когда смотришь почти с животной усталостью на забитый людьми салон автобуса и жадным взглядом выискиваешь человека, чья остановка уже должна быть близко. Или с измученной физиономией стоишь в конце длинной очереди за щедрой порцией фаст-фуда. Это мелочи, лишь небольшие неприятности, которые я терпеливо пропускала в свою жизнь. Такое случается. Но когда ожидают чего-то от тебя — вот тогда появляется тяжёлое чувство ответственности за все последующие слова. Когда несколько десятков пар лукавых глаз пытаются беззвучно выловить из тебя желаемое, всего лишь жалкую истину, о которой ты сама даже с трудом догадываешься. А за секундой следует другая. Лишь пристальные взгляды, словно лезвия, приставленные к горлу, пытливо сопровождают каждое изменение в выражении твоего лица. Я выдавила из себя нелепое «не знаю», но, конечно, такой ответ их не устроил. Они безмолвно требовали большей откровенности, на которую я всё ещё не могла быть способна. Они все… Кто? Кто эти люди? Друзья? Знакомые? Кто вы такие, чтобы спрашивать меня, кому принадлежит моё сердце, и кто мог подарить своё в ответ? — Подумай, — сорвалось с чьего-то языка абсолютно бесстыдно. А внутри с протяжным треском лопался сосуд железного терпения. Что-угодно — только не допрашивайте меня. Заткнитесь. — Никто. Мне никто не нравится. — Не верю, ну ни капли, Лин. Крошечные осколки уже осели на внутренностях. Вместе с порохом. — Ну Лин, правда, скажи… Это кто-то из нас что ли? Кто-то щёлкнул спичкой о коробок. Порох начал полыхать. — Нет. Точно нет, — холодно и резко отрезала я. Настойчивый парень слегка опешил, в его глазах читалось искреннее недоумение. Впрочем, все остальные тоже почему-то поменялись в лице. Некоторые насмешливо переглянулись. — Что-то не так? Он поджал губы, нахмурив небрежные брови. Кажется, он не привык к моей грубости. Или я выбрала не ту интонацию? — Нет, просто, эм… Я не понимаю, почему ты так отвечаешь. Обязательно повышать голос? Мы же прикалываемся. Пламя обжигало лёгкие, ледяными язычками затрагивая сердце. Но я молчала. Правда, казалось, что лицо необратимо краснеет от напряжения и недосказанности. Просто человек, имя которого они хотели узнать, в несколько сотен, тысяч, миллионов раз лучше всей этой сомнительной компании вместе взятой. Просто этот человек — мой покой с раннего детства. Просто я, видимо, и вправду любила этого человека, как самого близкого, хоть и самого далёкого… Или чуть больше.***
— Есть немного. Ты тоже жаворонок, выходит? — я честно стараюсь смотреть хотя бы на лицо Майи, а не на достаточно короткую ночную рубашку. Выходит плохо, но хотя бы прикладываю усилия, чтобы не обвести очередным восхищённым взглядом зрелую фигуру и неожиданно приятную на вид форму груди. — Выходит, что так, — снова расплывается в мягкой улыбке. Это невероятно мило. — Выпьем по кружечке ароматного какао? У меня рабочий день, но на тебя время найдётся. О Боже. Да. Как тут отказаться. Она плавно выскальзывает из дверного проёма. Видимо, идёт на кухню. И я покорно следую за ней, воодушевлённая предстоящим совместным завтраком. Когда в последний раз мне приходилось идти за стол с таким энтузиазмом? Наверное, никогда. Я попросту не помню. Как только прохожу на кухню вслед за Майей, чувствую вчерашний сливочно-шоколадный аромат божественного напитка. Чёрная кружка с тонкой золотой надписью уже стоит напротив моего стула, но стоит мне приглядеться, как с детским восторгом замечаю крошечные цилиндры мягкого зефира на густой пузырчатой пенке. — М!.. Ты добавила… — чувствую себя той самой эмоциональной тринадцатилетней девочкой, которой была раньше. Наивным ребёнком, которого так легко порадовать столь незначительной, но внимательной деталью. — Маршмэллоу, — Майя отвечает взаимной радостью. Возле каштановых кудряшек словно вспыхивают искорки, и я уже не думаю, что выгляжу инфантильной для своего возраста. — Я знаю, что мы обе очень любим его, особенно, когда оно твёрдое только снаружи. Её слова загоняют меня в лёгкое смятение. Откуда только она это помнит? Неужели в температурном бреду я говорила даже о любимых кондитерских изделиях? Ох, когда только успела… — Да… Именно… — понимаю, что скулы начинают ныть от продолжительного напряжения мимических мышц, так что расслабляюсь и делаю медленный глоток, захватывая языком один из мягких цилиндриков. Мягкая оболочка неспешно тает и во рту растекается блаженная сладость… — Я обожаю это. — Я тоже. Это ещё один мой любимый напиток, который я время от времени беру в той же кофейне, что и раф, после работы. Самое то, чтобы немного расслабиться после большого количества людей… — Майя прикрывает веки и с наслаждением отхлебывает из какой-то стеклянной чашечки, которая наверняка стояла где-то в недрах кучки разных ёмкостей. — Так ты работаешь в общепите? Я думала, что ты какой-нибудь врач или что-то в этом духе… Собеседница хмыкает, выразительно изогнув брови. — Это потому что я лечу тебя? — о нет, опять эта безобидная усмешка на её губах… Я смущённо нахмурилась — Не только… Ну… Ты всегда знаешь, как нужно сбить температуру, какое лекарство лучше принять, всё такое… Тебе и в целом подходит что-то такое. Забота о людях, — наконец заключаю я и снова пью сладкий напиток, словно стараясь спрятаться в фарфоровых стенках чёрной кружки и скрыть и без того очевидную неловкость. Несколько секунд девушка задумчиво рассматривает моё лицо, от чего какао встаёт комом в горле. Лишь бы не захлебнуться. Но затем удовлетворённо кивает и произносит: — Но, между прочим, ты относительно права. Я работаю детским психологом, так что мне действительно свойственна забота о людях. Вернее, об определённой социальной группе. А что касается моей решительности в отношении заботы о больных… — она опирается щекой о подставленную ладонь, сосредоточенно рассматривая потолок, будто в нём, словно на большом экране в кинотеатре, всплывают нужные строки. Но затем её ласковый взгляд вновь обращается ко мне. Майя продолжает: — Ты — единственная, о ком я заботилась так усердно и так долго. Так что за это время я уже на зубок выучила все особенности твоего вредного иммунитета. Например, что тебе помогают только холодные тряпки по всему телу. Язык зудит от скопления путающихся между собой слов на нём, но я не могу подобрать ни единого. А хочется кое-что сказать. К примеру, о том, что мне помогают не только холодные тряпки по всему телу. Не только немного остывшее какао с раннего утра. Нет, не только это. Но лицо Майи вдруг напрягается, и она нажимает кнопку включения на своём телефоне, сообщает торопливо: — Ох, неужели… Уже пора на работу. Прости, детка, мы ещё успеем поговорить. Просто у нас было мало времени. Завтра выходной, обязательно посмотрим фильм, да? Киваю. Чуть энергичней, чем обычно. И она почти выбегает из кухни, напоследок послав воздушный поцелуй, оставляет меня наедине со своим внезапным «детка» и недосказанностью, гадко раздражающей язык. Кажется, у меня возвращается давно