***
Белая копна волос сверкает на солнце, как живая мишень, и Масамунэ усмехается. Такао чувствует себя удивительно уверенно, раз предложил встретиться в парке, на открытом месте, где не очень много людей. Или Масамунэ зря себя накрутил, и совесть Такао чище, чем может показаться копу, впервые решившему поглубже копнуть дело под неофициальным названием “белый тигр Альбукерке”. Такао оборачивается на звук шагов и кивает в знак приветствия. Масамунэ садится рядом с ним на скамейку и достает пачку сигарет. — Есть новости? — спрашивает Такао, вынимая из кармана зажигалку. — И да, и нет, — уклончиво отвечает Масамунэ, — по Орвону тишина, но ствол, из которого его убили, засветился в другом деле несколько лет назад. — Подробности? — Такао щелкает зажигалкой, и отблеск пламени отражается от его дымчатых очков. — Ты мне расскажи, — хмыкает Масамунэ, — девяносто восьмой год, передел сфер влияния в Альта-Монте. Тебя таскали по допросам, но ничего не добились. Может, поделишься со старым другом? Неофициально, разумеется. Масамунэ затягивается и выдыхает дым в сторону Такао. В никотиновом облаке тот напоминает волшебное существо, прячущееся в тумане. — Нечем делиться, — морщится Такао, — дело открыто до сих пор, насколько я знаю, но вот он я, сижу рядом с офицером убойного отдела и наслаждаюсь солнышком. — Ты врешь, — Масамунэ не прячет смешок, — ты не любишь солнце. С твоей-то кожей… — Я приспособился, — Такао мягко улыбается, — защитный крем можно купить в любой аптеке, а очкам не обязательно быть темными, чтобы защищать глаза, достаточно хороших поляризационных фильтров. Я не лгу, Масамунэ. Мы бодались с итальянцами, это правда. Но кроме нас были еще и мексиканцы. — Что произошло? — спрашивает Масамунэ, — они стреляли друг в друга, а потом появился белый тигр Альбукерке и всех спас? — Не настолько патетично, но суть ты ухватил верно, — Такао спокоен, как удав, — в Альта-Монте работали ребята Хорхе Гонсалеса, а потом пришла семья Флавия. Ты в бункере живешь? Об этом трепались во всех новостях. — Что было дальше? — Масамунэ не дает ему свернуть с темы, он ждет более конкретную информацию. — Дальше дилерам ломали ноги, — усмехается Такао, — Флавий решил продемонстрировать силу и то, что будет происходить с несогласными. У него прекрасные связи с Мексикой, не каждый латинос найдет что противопоставить. — Но деятельность Монте-Флорес прекратилась с твоей помощью, не Флавия, — напоминает Масамунэ. — Я сломал Гонсалесу челюсть, — ухмыляется Такао, — и пригрозил, что этим дело не кончится, если с улиц не исчезнет та дрянь, которую распространяли его люди. — Почему мне кажется, что ты сильно недоговариваешь? — еще со школы поймать Такао на лжи было сложнее, чем увидеть дождь в пустыне. Но в школе ловить Такао на лжи не было работой Масамунэ. — Потому что я сильно недоговариваю, — Такао смеется, — но подробности тебе не нужны. Скорее, тебе нужна статистика. С приходом клана в Альта-Монте уровень уличной преступности снизился больше чем на пятнадцать процентов. Выходить из дома стало безопаснее, дорогой друг. — Так что случилось с тем дилером в девяносто восьмом? — Подозреваю, то же, что и с Орвоном Хиггсом, — вздыхает Такао, — не то место и время и итальянцы рядом. Поэтому я и хочу убрать Флавия из Альбукерке. Наши методы очень отличаются. — Чем же? — хмыкает Масамунэ, — он называет свою банду семьей, ты свою — кланом. Вы оба не чураетесь самых грязных способов решения проблем, за каждым из вас идут люди, которые вам верят или боятся. — Я никогда не заказывал ничье убийство, Масамунэ, — жестко отвечает Такао. — Разговор не для протокола, но я готов повторить свои слова кому угодно. И я никого не держу. Все, кто работают на меня, делают это добровольно. — Прости, друг, но в этом споре мы никогда не встретимся на одной стороне, — Масамунэ качает головой. — Я знаю, — печально улыбается Такао, — я знаю.***
Сидя в семейном ресторане, одетая в узкое кожаное платье с открытыми плечами, ощущая на своей шее вес тяжелого винтажного колье, Мэй чувствует себя максимально неловко. В последний раз она была в подобном месте еще в детстве, когда отец решил ее порадовать и на день рождения привел ее в похожее заведение. Тогда Мэй была в пышном розовом платье с оборками и в длинных перчатках принцессы. Они заказали целого лобстера, и перчатки пришлось снять. За один ужин отец отдал свою недельную зарплату, и все ради того, чтобы порадовать свою малышку. Глядя на Масамунэ поверх бокала с шампанским, Мэй тепло улыбается своим воспоминаниям. Теперь ей не восемь лет, сказочные рюши на платье сменились на облегающую черную кожу, а пластиковая корона — на украшение, стоящее целое состояние, но дух ресторана остался ровно тем же, что и тринадцать лет назад. —- У вас восхитительная улыбка, Мэй, — отмечает Масамунэ, почти неотрывно наблюдающий за ней. — У тебя, — Мэй мягко его поправляет и поясняет, — официальное обращение совсем не подходит для свидания, не находишь? — Хорошо, — Масамунэ улыбается и кивает, — у тебя восхитительная улыбка. Смотрю и никак не могу насмотреться. — Спасибо, Масамунэ, — Мэй кончиками пальцев касается его запястья, отмечая мягкость чужой кожи, — это особенно приятно слышать, учитывая, что обычно все смотрят не на нее. Какое-то время они молча разглядывают друг друга. В своем влиянии Мэй не сомневается, у нее было достаточно времени, чтобы убедиться в собственной красоте. Но и то, что она видит перед собой, ей более чем нравится. — Мне кажется, что тебе очень подошла бы прическа с длинными волосами, — вдруг говорит Мэй и усмехается, наблюдая за легким, незаметным почти румянцем на щеках Масамунэ. — Я и носил длинные волосы, — он смеется, — фото, увы, не покажу, но длина была почти как у тебя. — И что же случилось? — ей и правда любопытно. — Случилась полицейская школа, армия и необходимость носить уставную стрижку, — Масамунэ проводит рукой по коротким волосам, слегка ероша их, будто до сих пор ощущает под пальцами длинные пряди, — от привычки поправлять волосы я так и не избавился. — Ограничение свободы с самого начала, — Мэй хмыкает, — разумно. Одинаковая внешность позволяет надеяться на появление одинаковых мыслей, это полезно для силовых структур. — Ты рассуждаешь слишком глубоко для… — Мэй не дает ему закончить фразу. — Для стриптизерши? Я должна думать только о туфлях и о том, чем заплатить за аренду жилья? Масамунэ выглядит смущенным. — Прости, я не хотел тебя задеть. Видимо, стереотипное мышление свойственно мне больше, чем я предполагал. — Ты меня не задел, — Мэй качает головой, — большинство моих коллег по цеху действительно думают именно об этом. Ты же ожидаемо повелся на картинку, которую увидел, и выстроил свои догадки, опираясь лишь на нее. Не очень похвальное качество для детектива, Араи Масамунэ. — Все, ты меня раздавила, — Масамунэ смеется, закрыв лицо руками, — расскажешь, как пришла в эту сферу? Или это слишком личное? — Ничего личного, — Мэй делает еще глоток шампанского, — не поступила в колледж, денег на оплату не хватило бы, хотя мне предоставили скидку на обучение. Нужна была работа, которая позволила бы одновременно снимать приличное жилье, откладывать деньги на обучение и оставляла бы достаточно свободного времени днем. Стриптиз-клуб подошел идеально. А то что он специфический… У всех свои маленькие слабости, а любители зверюшек платят больше. — Почему ты называешь меня Араи Масамунэ? — Мэй называет его именно так не в первый раз, удивительно, что зацепился за построение фразы, — ты же американка. — И ты тоже, — Мэй разглядывает пузырьки в своем бокале, а затем переводит взгляд на Масамунэ, — но ты прислал мне хризантемы. Я предположила, что ты ужасный традиционалист. Наверняка и на японском разговариваешь? — Разговариваю, — в его ответе отчетливо слышится гордость, смешанная с легкой грустью, — у меня строгий отец, он требовал, чтобы дома я говорил на родном языке. А ты? Отец Мэй ничего от нее не требовал, он был слишком занят зарабатыванием денег, чтобы вылечить мать, а потом работал на износ, чтобы спрятаться от своего горя. Мэй его не винит и никогда не винила — в те моменты, когда он вспоминал о том, что у него есть дочь, он дарил всю любовь и заботу, на которые был способен. — Мои родители не считали это важным, — коротко улыбается Мэй, — в детстве я еще могла что-то сказать, сейчас разве что суши закажу.***
Поначалу Мэй кажется редкой птицей, случайно попавшей в курятник — настолько чужеродно она смотрится в обстановке одного из любимых ресторанов Масамунэ. Но потом она улыбается, и улыбка эта словно освещает ее лицо изнутри; миг, и Мэй расслабляется и с любопытством осматривается, подмечая детали интерьера, и кажется, что они так ужинают по меньшей мере каждые выходные, а не впервые. Черная кожа платья и россыпь янтаря на шее выгодно подчеркивают белую кожу — и как она умудряется сохранять ее такой под палящим южным солнцем? А в глазах то и дело вспыхивают лукавые искры, будто перекликаясь с бликами на огненных камнях. Мэй умна, точна в высказываниях и очень остра на язык. Масамунэ не помнит, чтобы ему хоть с кем-то было так комфортно. Периодически он словно всплывает на поверхность и вспоминает, кем Мэй является на самом деле. Кажется, она это замечает, и тогда в ее взгляде вспыхивает предупреждающий огонек, который требует держаться в рамках цивилизованной беседы. Масамунэ думает о том, что работа в полиции изменила его слишком сильно, и теперь он не может просто насладиться ужином в компании красавицы, постоянно вспоминая о работе. Им приносят лобстера, и Мэй берет в руки щипцы. Она с поразительной легкостью разделывает морского гада и, заметив взгляд Масамунэ, беспечно улыбается. — Меня в детстве отец научил в подобном местечке, — она аккуратно вытаскивает кусочек нежного мяса и отправляет его в рот, — все так же вкусно. Масамунэ хочется кормить ее из своих рук, настолько чувственно она слизывает с губ каплю масла, случайно попавшую после обмакивания мяса в специальную плошку. — Сначала я подумала, что выбрала неудачный наряд, — она будто специально привлекает еще больше внимания к тому, как плотно обхватывает кожа платья ее изгибы, — но теперь понимаю, что не ошиблась. Если что-то упадет, смогу стереть следы быстро и без ущерба своему внешнему виду. Масамунэ готов предложить ей запасной комплект своей формы, который всегда лежит в машине, но он не уверен, какую цель при этом будет преследовать — скрыть Мэй от посторонних глаз за ширмой свободной одежды или посмотреть, как она будет переодеваться. — Как ты пришел в полицию? — Мэй аккуратно вытирает пальцы салфеткой и тянется за бокалом, — я тоже позволю себе быть стереотипной и скажу, что это не самый очевидный выбор для японца. — Моя семья с тобой согласится, — фыркает Масамунэ, — мне пришлось потратить немало сил, чтобы настоять на своем выборе. Просто это… Правильно. Я вырос в бедном районе, где даже днем было не очень безопасно выходить на улицу. Копы приезжали редко и часто опаздывали. А когда приезжали — им обычно не радовались. — И ты решил своим примером изменить расстановку сил? — проницательно замечает Мэй. — Можно и так сказать. Просто я мог… Могу сделать хоть что-то, понимаешь? Не оглядываясь на то, какой расы или социального статуса человек передо мной, — Масамунэ очень хочется, чтобы Мэй поняла. Кажется, она понимает, потому что кивает с той же мягкой улыбкой. — Скажешь, что я безнадежен? — Скажу, что ты романтик, и это вовсе не плохо, — она дарит ему понимающую улыбку, — превосходно, когда есть четкая цель. Это помогает не сбиться с пути. — Что помогает не сбиться тебе? — она уже демонстрировала, что не так проста и поверхностна, как можно предположить. — Искусство. Танцы. Я следую за своей звездой с четырех лет и пока ни разу не сбилась. Поэтому мне и нужно время днем — я тренируюсь.***
После ужина Масамунэ предлагает прогуляться, и Мэй, к его удовольствию, соглашается. Она берет его под руку, хотя явно не нуждается в поддержке, настолько легко ступает, несмотря на узкое платье и высокие каблуки. Идущие навстречу мужчины непроизвольно поворачивают голову ей вслед, и Мэй благосклонно улыбается каждому знаку внимания. — Наверное, ты уже привыкла, что перед тобой готовы расстилать красную дорожку? — спрашивает Масамунэ, и Мэй звонко смеется. — Я стриптизерша, Масамунэ, — она крепче сжимает пальцы на его локте, — делать так, чтобы мужчины смотрели только на меня — моя работа. Женщины, впрочем, тоже: я лояльна ко многим вещам. — И тебе совсем не страшно от такого… Повышенного внимания? — А чего мне бояться? — Мэй пожимает плечами, — я иду под руку с бравым офицером полиции, а в клубе есть Граут. Несколько раз мне приходилось просить его о помощи; поверь, он действует очень эффективно. Хотя его методы наверняка не придутся тебе по нраву. Слова Мэй настолько похожи на слова Такао, что это больно режет по ушам. — Как насчет методов Кассия Флавия? — наугад бросает он, раздраженный воспоминанием о недавнем споре. — Считаю ли я их эффективными? Да. — Мэй останавливается и заглядывает Масамунэ в глаза, — считаю ли я их зачастую излишними? Тоже да. Ответ на какой вопрос интересует тебя больше, офицер Араи? — Почему ты работаешь на Флавия? — вопрос вырывается раньше, чем Масамунэ успевает себя остановить, — Я допускаю, что ты не знала о том, кто он такой. Но когда узнала — почему не ушла? — Потому что у меня другие цели, — Мэй на секунду с силой зажмуривается, но тут же вновь открывает глаза, — а еще потому что уйти от Флавия не так просто, как это звучит в тенистом парке после прекрасного ужина. Они продолжают неторопливо шагать, рука Мэй остается такой же расслабленной на локте Масамунэ, но он чувствует, как между ними очень быстро растет невидимая ледяная стена, появление которой он сам же и спровоцировал. Дурак. — Прости меня, Мэй, — просит он, — когда я приглашал тебя поужинать, я вовсе не рассчитывал на твою откровенность в подобных вопросах. Иногда мне трудно переключиться с рабочего на личное. Я сожалею. — Не стоит, — Мэй смягчается, — я не сказала ничего, о чем могу пожалеть. Умная и осторожная, умело пользующаяся своей красотой. Масамунэ чувствует, как мельчайшими, продуманными или нет, действиями, Мэй привязывает его к себе невидимыми путами, оплетая, как лисица-кицунэ магией. Они доходят до края парка. По пути Мэй делится наблюдениями за прохожими, рассказывает о прекрасной книге про русский балет и никак, ни одним словом не упоминает свою или его работу. Наверняка она что-то знает про Флавия, но сейчас Масамунэ совсем не хочется об этом думать, и он с усилием прогоняет из головы даже обрывки мыслей о деле. Прощаясь и собираясь махнуть рукой, чтобы вызвать такси, Мэй делает шаг к Масамунэ и оказывается вдруг очень близко. Так близко, что он может рассмотреть янтарные крапинки в ее темных глазах. — Это был удивительный вечер, Масамунэ, — она произносит его имя выверенно-правильно, с придыханием, и от одного только звучания он чувствует, как по коже разбегаются мурашки, — я редко позволяю себе подобные выходы, и это делает нашу встречу еще ценнее. Спасибо. Масамунэ очень хочет наклониться к ней и поцеловать на прощание, но не решается. Настолько яркая, настолько чувственная и притягательная, что она подумает, если он сделает этот шаг? Что очередной мужчина упал к ее ногам? Мэй замечает его колебания, негромко вздыхает и сжимает пальцы на воротнике его рубашки, заставляя наклониться. — Иногда лучше не думать, а сразу действовать, офицер, — шепчет она прямо в его губы, прежде чем прижаться к ним в поцелуе. Вторгаясь языком в ее жаркий рот буквально минутой позже, Масамунэ готов послать к чертям все свои принципы и нормы приличия, вызвать такси для них двоих и увезти Мэй к себе домой, чтобы продолжить этот вечер в более приватной обстановке. Но тогда утром он не сможет смотреть в ее красивое лицо без чувства стыда, поэтому Масамунэ нехотя отстраняется и замечает короткую вспышку сожаления в ее глазах. — Благородный самурай до самого конца, — она усмехается припухшими губами, и теперь Масамунэ требуется гораздо больше усилий, чтобы сдержаться. Такси останавливается рядом с ними почти мгновенно, и Мэй лукаво улыбается на прощание. — Спасибо за волшебный вечер, Мэй, — говорит Масамунэ, открывая перед ней дверь такси, — я очень надеюсь, что нам удастся его повторить. — Без сомнения. Номер телефона у тебя есть.***
Такао задумчиво смотрит на Азуми. Уже поздний вечер, и Мэй сегодня выступает — Такао звонил в клуб и узнавал. Дернуть ее в рабочую смену было бы забавно просто ради того, чтобы посмотреть на гнев в ее глазах, но Такао решает не рисковать — он явно не так важен, как танцы. По крайней мере, пока. Зато Азуми бросает короткое “жди” и приезжает буквально через пятнадцать минут, что, несомненно, очень удобно. Живой интерес к ней Такао перестал испытывать примерно через неделю после знакомства, которое состоялось больше пяти лет назад, но Азуми верная и услужливая, и этим нельзя не пользоваться время от времени. Она одета в короткое платье, и некстати возникает мысль, что на Мэй, с ее-то ногами, это платье смотрелось бы намного лучше. — Раздевайся, — бросает Такао, и Азуми с готовностью расстегивает молнию. Такая покорность навевает скуку, но Азуми отлично сложена и хороша собой, этого вполне достаточно, чтобы завестись. Такао проверяет ее пальцами — уже влажная, и разворачивает спиной к себе. Азуми прогибается и трется ягодицами о ткань его штанов. Хмыкнув, Такао достает презерватив и расстегивает ширинку. Двигаясь в ней, Такао думает о том, что нужно съездить на склад и проверить последнюю поставку из Мексики — в Тихуане у него давно работает надежный человек, но и его могли обмануть; латиносов лучше проверять дважды, а то и трижды. Или можно отправить Кадзу, он все равно в курсе всех дел. Азуми постанывает, но это не отвлекает от размышлений. Если грузовики уже приехали, то ребята начнут фасовать рано утром, значит ехать нужно сегодня ночью. Такао ускоряет движения и кончает с рваным выдохом. — Но я не успела, — Азуми хмурится, обернувшись через плечо. — Прости, милая, помоги себе сама, — Такао застегивает штаны и идет выбросить презерватив. — Ты мудак, Такао Наито, — шипит Азуми, но Такао ее уже не слушает, набирая номер Кадзу. — Ты рядом? Нужно съездить в Альта-Монте. Прямо сейчас, вдвоем, — он накидывает куртку и оборачивается к Азуми, — когда закончишь, вызови себе такси. Азуми швыряет в него свою туфлю, от которой Такао успешно уворачивается; он захлопывает дверь и спускается на улицу.