***
— Едем вдвоем? Или я сам? — спрашивает Кадзу, накидывая куртку. — Вдвоем, — коротко отвечает Такао. С самого начала за все свои поступки он несет ответственность сам. Никто и никогда не обвинит его в том, что он посылает своих людей нести возмездие, а сам отсиживается в безопасности. Ночная пустыня — лучшее, что могло случиться с югом штатов. Безжизненная прослойка между двумя странами, в которой мелькают редкие путники, приспособившаяся живность и те, кто перешел дорогу не тому человеку. Первые никому не мешают, последним стоит объяснять на их собственном примере, какое наказание может последовать за необдуманными действиями. В пути Кадзу молчит, и Такао погружается в собственные мысли. Фернандес сразу пошел на уступки и не возражал, когда его псов сменили ребята Такао. Согласился он и на относительно невысокий процент за доставленные неудобства. Такао предполагал, что в итоге все закончится вмешательством картеля — мексиканская граница критически близка к ним; но он не предполагал, что это случится так скоро. Дед всю жизнь ненавидит латиносов, и в какой-то степени нелюбовь к ним у Такао взращена с детства. Но люди разные, обстоятельства разные, а испаноговорящие ублюдки раз за разом своими действиями лишь подтверждают правоту деда. — Далеко? — прерывает тишину Такао. — Не очень, минут через пятнадцать будем на месте, — коротко отвечает Кадзу. — Сколько? — Четверо. Обезглавим всю верхушку. Такао удовлетворенно кивает. Гонсалес усвоил урок с первого раза, а Фернандес решил поиграть в героя. Но чтобы стать героем, нужна публика. В ночной пустыне, в окружении клана сразу станет понятно, кто герой, а кто зарвавшийся щенок. Такао собирает волосы в хвост. Вымывать из собственной шевелюры кровь хорошо после честной драки, но сегодня ее не будет. Сегодня будет урок, который должны выучить все остальные. Когда фары выхватывают из темноты несколько колючих кустарников, Кадзу бросает: — Три минуты. Такао кивает и натягивает перчатки. Они оставляют машину у обочины и дальше идут пешком. Кадзу ориентируется в темноте, как кошка, и Такао просто идет сразу за ним, не боясь споткнуться и свернуть себе шею. Наконец он слышит приглушенный стон и всхлипы и достает из кармана фонарик. Кадзу коротко свистит, в ответ доносится такой же свист, и метрах в двадцати мелькают фонарики клана. Фернандес стоит на коленях, и даже в неровном свете фонарей видно, как трудно ему сохранять равновесие. Такао подходит ближе и опускается перед ним на корточки, чтобы заглянуть в лицо. — Добрый вечер, Энрико, — Такао проявляет вежливость, дефицит которой Фернандес наверняка испытывает в последние несколько часов. — Такао, — разбитые губы двигаются с трудом, но в глазах Такао замечает непокорность, которое животное проявляет, когда понимает, что его загнали в угол. — Ведь мы с тобой договаривались, Энрико, — мягко укоряет Такао и поднимается на ноги, — неужели твое слово так мало стоит? Что случилось? В тебе проснулась жадность? — Картель… — начинает было Фернандес, но Такао перебивает, приподняв его голову. — Нет-нет, Энрико, я не с картелем договаривался, а с тобой, но ты нарушил свое слово. И куда это тебя привело? Ты рядом со своими ближайшими соратниками, но вы в пустыне, на коленях, и мы оба знаем, чем это закончится. Вас даже не найдут, Энрико. Вот теперь он видит в глазах Фернандеса и его подельников то, что там должно быть с самого начала — страх. — А больше всего меня бесит то, что ты опять подумал только о себе и лишней пачке долларов. Не о жене и детях, не о своих сестрах — ты опять заботишься только о себе. Глаза Фернандеса наливаются кровью: — Ты не посмеешь… — человек рядом с ним пытается рвануть вперед, но его останавливает короткий удар приклада Кадзу. Такао хмурится и качает головой. Кадзу закатывает глаза и знаком просит заканчивать. Это предмет их постоянных споров: Кадзу считает, что Такао излишне патетичен и слишком много болтает; Такао считает, что перед смертью человеку нужно дать шанс выговориться. — Мы домой поедем? Я есть хочу, — говорит Кадзу, и будничность его тона пугает Фернандеса намного больше, чем угрозы Такао. Такао достает свой глок и щелкает предохранителем. — Прости, Энрико, сегодня без прощальной речи, Кадзу хочет есть. — он приставляет оружие ко лбу Фернандеса и нажимает на курок. Глушитель срабатывает идеально, раздается лишь глухой щелчок, и безжизненное тело падает на песок. Один из оставшихся в живых мычит и падает сам, второй сгибается и блюет. Третьего Такао убивает молча. — Мы до утра тут будем торчать? — спрашивает Кадзу, прежде чем схватить рыдающего латиноса за волосы и заставить его выпрямиться. Двумя выстрелами он очень быстро заканчивает весь этот цирк и скручивает глушитель. — Да подожди! — Такао не успевает, и Кадзу шипит, дуя на обожженные пальцы, — каждый раз одно и то же! Знаешь же что горячий! — Езжайте, мы приберем, — говорит Арэта, свинчивая крышку у канистры с горючим. Такао кивает, и они с Кадзу возвращаются к машине. Обратно в Альбукерке едут так же молча, и Такао прикрывает глаза. Злиться на Кадзу или спорить с ним бесполезно, этот урок Такао выучил много лет назад. Раз Кадзу готов пачкать свои руки в крови наравне с Такао — пусть. — Помнишь тот ювелирный в Ноб Хилл? — спрашивает Такао, — тот, в котором было колье с янтарем. — Ты ебнулся? — Кадзу отворачивается от дороги, чтобы посмотреть ему в глаза. — Следи за языком, мелкий! — нотации от Кадзу звучат настолько неожиданно, что это единственное, что Такао может произнести в ответ. — Ты знаешь ее несколько дней, и она работает на Флавия. Такао фыркает от смеха: — Это настолько очевидно? — Не настолько, если не знать тебя так, как знаю я, — хмурится Кадзу, — ты возвращаешься из дебильного клуба Флавия и лыбишься, как идиот. На следующий день ты готов мчаться туда снова и светить своей белой гривой, а когда я тебя отговариваю, требуешь, чтобы я привез тебе конкретную девушку. Я еду и забираю неземную красавицу… прекрати ржать! Привожу ее к тебе, а несколько часов спустя увожу обратно, оттраханную и довольно улыбающуюся. Проходит буквально неделя, и ты вспоминаешь о колье с камнями, которые являются символом огненной лисицы — я жил в Японии и знаком с легендами. Что я должен подумать? Что ты решил уделить внимание Азуми? Такао прекращает смеяться только когда ему перестает хватать воздуха. — Ты сейчас сказал больше слов, чем за последние пару лет, ты же это понимаешь? — отдышавшись, спрашивает он. — Пусть и опосредованно, но Мэй заставила тебя разговаривать! — Не Мэй, а твоя глупость, — Кадзу закатывает глаза, заставляя Такао рассмеяться снова. Сложно признаться в чем-то подобном даже самому себе, но Такао и сейчас готов ехать в “Мягкую лапку”, ведь в разгар ночи Мэй наверняка блистает на сцене, изгибаясь под светом софитов и неоновых трубок, закрытая маской кицунэ и пробуждающая самые грязные мысли у всех, кому посчастливилось ее сегодня увидеть.***
Масамунэ заходит в отдел, придерживая два стакана с кофе. — Сегодня без пончиков? — грустно спрашивает его Логан. — Хватит жрать эту дрянь, — припечатывает Масамунэ, — ты умрешь в сорок лет не от пули, а от избытка холестерина. И вообще, ты коп из убойного отдела, а не патрульный. Логан, печально вздохнув, пробует кофе и поднимает возмущенный взгляд на Масамунэ. — Но сахар-то можно было добавить! Утреннюю перепалку прерывает Лин из баллистического. — Муни, загляни к нам, есть новая информация по Хиггсу. — Иди, — машет рукой Логан, — хоть ты и принес отвратительный кофе, я допишу отчет по той стрельбе в Альта-Монте. — Сахар в шкафу, — хмыкает Масамунэ и идет следом за Лин. В лаборатории Лин указывает на отчет, лежащий на столе. — Это пуля вашего дружка, — она достает потертую папку, — а это пули, которые вынули из одного мелкого дилера несколько лет назад. Можешь посмотреть сам, но я тебе и так скажу: они идентичны, ствол был один и тот же. Масамунэ кладет перед собой два листа и сравнивает. Насечки на пулях из двух разных дел действительно совпадают. — Что за дилер? — спрашивает он, — дело раскрыли? — Насколько я знаю, нет, — Лин качает головой, — но подробностей я не знаю, мое дело — анализ. Спроси у наркоконтроля, там тебе скажут точнее. Кажется, то дело вел Фредди Гарсия. Масамунэ хмыкает, благодарит Лин и возвращается к Логану, попутно набирая номер телефона. — Доброе утро, Гарс. Я могу к тебе приехать? Очень хочу посмотреть одним глазком на дело четырехлетней давности…***
Гарсия, мексиканец с абсолютно неуставной шевелюрой, зевает и трет лицо руками, пропуская Масамунэ в свой кабинет. — Не представляю, чем тебя могло заинтересовать то дело, — ворчит он, — мотив слишком расплывчатый, орудия убийства у нас нет, никого так и не посадили. Дело остыло быстрее, чем труп того парнишки. — Что с мотивом? — спрашивает Масамунэ, открывая папку с материалами. — Мелкий дилер, — Гарсия отпивает кофе и морщится, — господи, как ты можешь пить такую дрянь, хоть бы сахар попросил добавить… Продавал не то и не там, попал под передел территории среди банд, грохнули его либо итальянцы, либо ваши. — Наши — японцы? — уточняет Масамунэ. Гарсия не пожилая свидетельница, ему можно и нос разбить за подобные слова. — Да-да, японцы. Не кипятись, я понимаю, что ты по другую сторону закона, но привычку так трудно изжить… Мы пытались прижать и макаронников, и белого тигра, но куда там. До суда дело не дошло, разумеется, да и в суде нас раскидали бы как котят. — Макаронники? Белый тигр? Что ты несешь вообще? — кажется, крепкий черный кофе не способствует улучшению умственной деятельности. По крайней мере, не у всех. — Парнишка был латиносом. А территорию делили итальянцы — они не работают с мексиканцами напрямую, и Такао Наито, белый тигр Альбукерке, он латиносов на дух не переносит, это все знают даже в полицейском управлении. Тогда же пошатнулась власть Монте-Флорес, банды, которой теперь вообще нет, потому что японцы с Наито во главе подмяли их под себя. Масамунэ радуется тому, что уже сидит, потому что подобную информацию было бы трудно воспринимать, оставаясь на ногах. Когда Такао предлагал сотрудничать и рассказывал про свой клан, он забыл упомянуть, что старается установить монополию на наркотрафик. Масамунэ невольно ухмыляется. Хитрый и продуманный сукин сын знал, что, а самое главное, как сказать, чтобы убедить старого друга помочь. — Можешь поднимать это дело, — говорит Масамунэ, — ствол всплыл снова, теперь уже у нас. Глаза Гарсии загораются, как у гончей, почуявшей добычу. — И как? Я предположил, что это Лосин, в девяносто восьмом мы буквально захлебнулись в этих пушках. — Я предположил то же самое, — Масамунэ усмехается, — но у нас тоже только пуля. И труп мальчишки, который работал на итальянцев, но дилером не был. — Держи в курсе, — кивает Гарсия, — может, что-то и выгорит. Сидя в машине, Масамунэ просто смотрит на экран телефона, не в силах набрать номер Такао.***
Мэй снимает толстовку, когда в гримерку заглядывает Граут. — Тебе передали, — он протягивает Мэй тисненый пакет с логотипом выставки украшений. — Ювелирка в Ноб Хилл? — присвистывает Сатоши, — да твой коп не так прост! — Для гея ты слишком плохо разбираешься в мужчинах, — морщится Мэй, аккуратно вытаскивая бархатный футляр. Внутри оказывается удивительной красоты колье — тяжелое, усыпанное огненным янтарем и серебряными листьями. Сатоши вытаскивает из пакета сопроводительное письмо и охает. — Мэй, оно стоит целое состояние! Цена здесь не указана, конечно, но эта вещь вообще не должна была продаваться! Мэй молча указывает ему на логотип. — Слова “Международная выставка украшений” тебе вообще ни о чем не говорит, да? — с жалостью произносит она, — украшения показывают. Не всегда продают. — Так вот это колье не продается, судя по тексту. Ему сколько… почти двести лет! Изготовлено в тысяча восемьсот пятнадцатом! Вот теперь Мэй ощущает искреннее удивление. Несмотря на необычную внешность, Такао довольно предсказуем в своих поступках как мужчина. После жаркой ночи от него можно было бы ожидать роскошный букет цветов или что-то усыпанное бриллиантами, но колье из недорогого в общем-то янтаря, которое стоит дороже, чем инкрустированное драгоценными камнями… Белый тигр решил выделиться другим. Чего он не знает — янтарное колье было у ее матери. И именно мама читала маленькой Мэй сказки о волшебной огненной лисице-кицунэ. Сатоши помогает застегнуть украшение на шее, и Мэй поворачивается к зеркалу. — Это не коп, — говорит Мэй, рассматривая свое отражение и любуясь золотистыми всполохами, — это Такао. — О, так он уже Такао? — тянет Сатоши. — А как мне называть человека, который прислал мне состояние в бархатной коробке? — Мэй поднимает бровь. В этот момент звонит ее телефон, и Сатоши отворачивается, снова углубляясь в собственный грим. Мэй смотрит на номер, коротко вздыхает и выдает тягучее “слушаю”. — Здравствуйте, Мэй, — в голосе Араи Масамунэ очень просто различить легкое волнение. В гримерку заползает Сино и молча поднимает руку в знак приветствия, чтобы не мешать разговору. Сатоши выразительно машет руками, привлекая внимание Сино и указывая на колье на шее Мэй. — Я не вполне уверен в уместности своего звонка, но очень хотел вас услышать, — говорит Масамунэ, — как вы относитесь к идее поужинать вместе? — Белобрысый? — шепотом уточняет Сино, и Сатоши закатывает глаза. — Очень положительно, — Мэй пытается уследить одновременно за телефонным разговором и за болтовней в гримерке. — Это что, настолько очевидно? Почему не коп? — Ну так он же уже присылал цветы, слишком мало времени прошло для следующего подарка, — Сино пожимает плечами. — Мы руководствуемся разной логикой, — фыркает Сатоши и присматривается к Сино внимательнее, — ты трезвая? — Я могу заехать, скажем, в шесть? — Трезвая, — Сино кивает, — ты что, думаешь, что я обдолбанная двадцать четыре часа в сутки? — А что, нет? — Мэй взмахом руки прерывает начинающуюся перепалку, призывая к тишине. — Спасибо, не нужно, я вызову такси. До встречи, детектив. — закончив разговор, она поворачивается и встречается с двумя парами любопытных глаз. — Если вы и дальше будете мешать, отправлю переодеваться в коридор. — Это что, свидание? — тянет Сатоши, — с кем? — Это ужин в ресторане, енот, — в тон ему отвечает Мэй, — с детективом Араи. — Так, — Сатоши двигает бровями, — ужинать ты идешь с Араи, а колье тебе прислал Такао? — Я подумала, что новое украшение необходимо выгулять, — Мэй расстегивает замок и снимает колье, пропуская его между пальцами и вслушиваясь в легкий перезвон серебряных листочков, — на выступление я его не надену, слишком приметное, тренироваться в нем неудобно… Мне нужен ужин в ресторане и красивый наряд по случаю. Она действительно видит в этом определенную иронию. Вряд ли Такао делится со своим другом тем, какие подарки он делает стриптизерше из фурри клуба. Да и Масамунэ наверняка не советовался с ним, прежде чем пригласить Мэй на свидание. — Мэй, но это же блядство! — возмущается Сатоши. — Тебе напомнить, где мы работаем, дружок? — она строго смотрит на него. — Нет, здесь мы зарабатываем деньги, независимо от способа. А вот когда ты бесплатно уезжаешь по очереди с каждым из поклонников — это… — Это забавно, Сатоши, — перебивает Мэй, — не более. Выходки Сатоши ее не задевают — они уже три года варятся в общем котле, а в подобном месте очень быстро учишься никого не осуждать. Безусловно, на более глубоком уровне им друг друга не понять — Сатоши впахивает по ночам, зарабатывая на учебу своего обожаемого бойфренда, потому что ему повезло рано встретить и распознать свою любовь. Мэй любви не ощущает, лишь интерес. Более того, с Араи Масамунэ она еще не спала, и неизвестно, переспит ли — судя по хризантемам, он жуткий традиционалист и решится поцеловать ее лишь к пятому свиданию. Тем не менее, это приносит любопытное разнообразие в ее жизнь; мало кто не пытается стянуть с нее трусики в вечер знакомства. Возможно, и самурай в сияющих доспехах, имя и фамилию которого Мэй даже в мыслях произносит в правильном порядке, сможет ее удивить.***
Мэй и Тори танцуют вместе, повторяя движения друг друга и вызывая одобрительный шум в зале. — Ты великолепна, — говорит Мэй ей на ухо, не беспокоясь, что их услышат, ведь музыка заглушает все. Сегодня Тори чувствует себя намного увереннее. То ли привыкает, то ли поддержка наставницы оказалась важнее, чем можно было предположить, но сегодня ей даже не нужны стимуляторы. Без наркоты движения Тори становятся более резкими, и это именно то, что нужно — волчица по определению не может быть хищником на мягких лапах; она обладает совсем иной, нежели лисица, грацией, и Мэй удовлетворенно улыбается. Пройдет совсем немного времени, и Тори втянется окончательно. Мэй чувствует в ней эту творческую жилку, которая позволяет видеть и создавать искусство даже там, куда люди приходят лишь для того чтобы снять физиологическое напряжение. Развиваясь, она будет видеть и ценить восхищенные взгляды, направленные не только на ее грудь или бедра, но и на манеру двигаться, выражать свои эмоции через танец. Возможно, тогда Тори тоже захочет пойти дальше и достичь большего, но к этому моменту Мэй уже будет далеко, и справляться Тори придется самостоятельно. Стягивая маску в конце выступления, Мэй думает о Такао и о янтарных каплях, аккуратно сложенных в бархатный футляр. Еще она думает о том, что отказалась давать Кадзу свой номер телефона, но записала номер его хозяина. Возможно, стоит позвонить и поблагодарить его. Сопроводительной записки в пакете не было, и этому может быть несколько объяснений. Самое разумное — большой босс среди японцев просто не рискует лишний раз заявлять о себе в клубе Кассия Флавия и напомнит о себе иным способом. Еще один вариант — таким образом Такао делает свой шаг, и следующий должна сделать Мэй. Секс был отличным, однако это все равно не повод начинать пляску друг вокруг друга. Хотя нужно быть честной перед собой — ей нравится то, как Такао нарезает круги вокруг нее, периодически жульничая и сворачивая прямо под запрещающими знаками. Это тоже заставляет дышать полной грудью и стараться ухватить как можно больше жизни на каждом вдохе. Круг, состоящий из тренировок, танцев в клубе и штудирования учебников в свободную минуту вдруг стал шире и интереснее. Пока Тори не начнет блистать на сцене, Мэй все равно никуда отсюда не денется, так что можно немного ослабить собственные поводья и повеселиться.