chosen

Когда его выбирают, вопросов у него даже не возникает. Он даже и мечтать об этом не мог — он горд. Он должен быть горд по крайней мере. Это честь — быть выбранным в качестве жертвы их богу. — Я дарую тебе имя Тарталья, — произносит Царица с едва различимой улыбкой, — Сильное имя для такого прекрасного молодого воина. Он сдерживается, чтобы не ответить, что он никакой не воин, ещё нет, не по-настоящему. Она даровала ему имя воина только потому, что он скоро умрёт. Его принесут в жертву. Это честь. — Спасибо, Царица, — он опускает голову, кланяясь. Она их предводитель в конце концов, и быть избранным — честь. Когда он поднимает взгляд, она уже отвернулась, и другая женщина приближается с осторожностью. Та одета во всё белое, символ Моракса украшает её грудь золотыми нитями. Когда она подходит к нему, то низко кланяется. — Какая честь, — говорит она, выпрямляясь. Аякс — нет, его имя Тарталья. Имя воина. У него в голове не укладывается. — У тебя есть несколько минут, чтобы увидеться с семьей, — говорит она, не принимая никаких возражений. Конечно же, каких-либо возражений у него нет. Быть избранным — это честь и для него, и для его семьи. После она разворачивается и уходит, исчезая внутри маленького здания, куда его приведут позже этим вечером, чтобы подготовить к ритуалу. Он делает глубокий вдох. Выдох. Напоминает себе, что должен быть горд. — Братик! — слово — голос, — посылает дрожь по его спине, заставляет его зажмуриться и бороться с болью — которой он отказывается давать название, — в груди. Это хорошо, что его выбрали. Если его выбрали, значит его братьев и сестёр эта участь не постигнет. Они в безопасности, и это честь. — Тевкр, — улыбается Аякс, поворачиваясь, заставляет себя излучать радость, которую на самом деле чувствовать сейчас не может, хоть и должен. Брат подбегает к нему, цепляется за его ногу с детской беспечностью. — Они выбрали тебя! Царица выбрала тебя! — он переполнен радостью, в то время как у других братьев и сестёр мрачные лица. Натянутые улыбки. Улыбка Аякса дрогнула, когда он потрепал Тевкра по голове. Самый младший, он не понимает, что означает быть избранным. — Конечно, — утвердительно кивает он, аккуратно отодвигает Тевкра от себя за плечи и присаживается на уровень его роста, — И ты ведь знаешь, что это великая честь, да? — Слова горчат на языке. Но он всё равно держит улыбку. — Да! — кивает он с серьезностью, с щеками розовыми от волнения и морозного утреннего воздуха. Аякс стискивает зубы от волны боли в сердце — это последний раз, когда он видит Тевкра. Видит всех их. — Хорошо, — кивает Аякс и притягивает Тевкра в крепкие объятья, на что мальчик с детским раздражением толкает Аякса за плечи. — Отпусти меня! — посмеивается Тевкр сквозь слова, и на глаза Аякса неконтролируемо наворачиваются слезы. Он смаргивает их, пытается не дать им упасть. Не сейчас, не при брате. Аякс не хочет, чтобы последнее воспоминание Тевкра о нем было омрачено слезами самого Аякса. Это воспоминание должно быть чем-то хорошим, чем-то, за что он сможет цепляться, когда узнает. Когда он полностью осознает, зачем был выбран Аякс. Поэтому он стискивает зубы, натягивает на лицо улыбку и отодвигается. — Хорошо, хорошо, — Аякс отпускает его, жалея об этом. Но выбора у него нет. Он — избранный, и это честь. И он не позволит Тевкру увидеть его падение. — Я должен идти, — говорит он, вставая и надеясь, чтобы колени не подогнулись. Тевкр морщится, кривит губы и складывает руки на груди. — Ла-адно, — ворчит он, и это почти добивает Аякса. Он натягивает последнюю улыбку, машет рукой и разворачивается. Никто из его других братьев и сестер не произносит и слова, и он благодарен им за это. Они знают, знают и честь, и трагизм всего происходящего. — Пока, Тарталья! — кричит Тевкр ему вслед, и это заставляет его запнуться. Но он не спотыкается, просто поднимает руку в знак признательности. Если в его глазах и появились слёзы, то они высохли к тому моменту, как он достиг двери здания для подготовки к ритуалу.

***

Все происходит как-то смазано, за что он благодарен. Ему передают какой-то напиток, который на вкус похож на траву с грязью, но его не волнует, что там. Из-за этого время тянется как сироп, становится медленным, тягучим и бессмысленным. Он замечает только отдельные кусочки, отрывки образов перед ним, которые исчезают в тот момент, как он их видит: баня, пахнущая благовониями и цветами. Группа женщин натирают его тело, пока кожа не заболит. Комната темная, с единственной свечкой. Он думает, что, возможно, может поспать. Но каждый раз закрывая глаза, он открывает их в приступе ясности ума. На этот раз тоже темно, и Царица стоит перед ним. Она одета в те же белые одеяния с золотой вышивкой символа Моракса, что и та женщина. Смутно он замечает золотые отблески на рукавах и подоле её одежд, но их рисунок не такой четкий, как символ Моракса. На самом деле мало что видно четко. В том, что вокруг темно, он уверен. Откуда-то исходит слабый свет… кажется, это свечи. Золотисто-желтое мерцание свечей. Дышать стоит больших усилий, но задержка дыхания провоцирует у него головокружение и панику. Или он думает, что это паника. Даже сейчас у него нет сил, чтобы почувствовать страх. Только тогда, когда рука касается его лба, он понимает, что лежит. Это стол, он понимает, хотя и не может разглядеть. В голове он представляет себе алтарь, приподнятую каменную плиту, на которой он скорее всего и лежит сейчас. Но вокруг темно, и он не может пошевелить головой. Царица убирает руку. Клинок проскальзывает на периферии зрения Аякса. Паника поднимается где-то в груди, но эта вялая волна чувств поднимается и затихает сама по себе. Это нормально. Это то, что и должно случиться. Это честь. — Тарталья, — Аякс скорчил бы гримасу, слыша этот незаслуженный титул, если бы мог, — мы благодарим тебя за твою жертву во имя Моракса, во имя мира в нашей деревне и наших землях. С этими словами она опускает нож, и Аякс чувствует прикосновение прохладного металла к коже. Это пробуждает его сознание и каждый его инстинкт схватить её за руку, выхватить нож и дать отпор, но он не может двигаться. Он даже не может моргнуть, чего он не мог осознать до этого момента. Царица либо не замечает паники Аякса, либо просто игнорирует её и начинает вырезать. Тонкие линии врезаются в кожу, чтобы позволить божественной силе протекать через его тело. Сперва это ритуальные отметки на руках, повторяющие отметки Моракса. — Чтобы выразить признательность, что именно по воле Моракса мы живём в мире, — говорит Царица, проводя ножом по бицепсам Аякса. Кто-то ещё становится по другую сторону от него, копируя её движения. Чувствуется это как лёд, или раскалённый металл, но он не плачет. Даже не уверен, что смог бы заплакать, если бы захотел. Это самое сложное, рассуждает он: если он сможет выдержать это, то всё остальное будет ничем в сравнении с этим. С болезненно острым вниманием, он мысленно следит за узором, врезаемым в его кожу, он мог бы облегченно всплакнуть, когда узор достиг его запястий. Только «мог бы». Непонятно, способно ли сейчас его тело на такое. Возможно, способно, думает он со смазанной картинкой перед глазами — хотя точную причину этого назвать невозможно. Причина вполне может быть в его запинающемся, дрожащем и слишком медленном биении сердца в груди. — За Моракса и его бесконечную мудрость, — простой знак на обратной стороне его ладони, угловатый знак бесконечности, на который уходит пара секунд. Ничто не идёт в сравнение с болью в его руках, где кровь продолжает сочиться, горячо контрастируя с его кожей. Смешно, что первой мыслью Аякса был страх, что после такого он не сможет нормально держать оружие в руках. Как будто есть какое-то «после». — И чтобы показать, что этот воин — подношение, символизирующее продолжение нашего мира, — его руки переворачивают, и ножи врезаются в ладони, это ещё хуже. Он не ожидал, что может стать ещё хуже. Четыре квадрата, присоединённые к углам пятого по середине. Символ приношения, яркий и запоминающийся мотив в их ритуалах и религиозной атрибутике. А теперь этот символ на Аяксе, потому что тот и сам приношение. Его жизнь, отнимаемая как в качестве доказательства, так и в качестве просьбы для Моракса, чтобы их земли оставались такими же спокойными. Он пялится вверх на кромешно тёмное небо, не видит звёзд и не видит надежды — глупая мысль сейчас, не так ли? Надеяться, что что-то случится, что они остановятся до того, как станет поздно. Следующие мгновения проносятся в дымке, пока оставшиеся элементы орнамента вырезаются на его теле. Его приподнимают и переворачивают как тряпичную куклу, окровавленные ладони хоть и осторожно сжимают его руки, но всё ещё посылают вспышки боли по телу с каждым касанием. Его спина превратилась в полотно с символом Моракса, с отражением земель, простирающихся до его плеч и грудной клетки. В основании шеи появился ещё один символ приношения. Сейчас его держат множество рук, но он не полностью осознает, где он и что ему говорят — в глазах темнеет, и он только смутно ощущает линии движения ножей вверх от его лодыжек, их перекрестие на икрах, где-то рядом с коленом, ощущает их на бёдрах. След холодной боли заканчивается на внутренней стороне бедер, на периферии сознания он думает, что ему бы стало стыдно от того, как близко они подобрались, учитывая, что он обнажен. Вместо этого он чувствует только боль, огонь, который обжигает его кожу, как будто молнии. Когда его ставят на колени и когда последние элементы орнамента нанесены на кожу его бедер, он уже едва осознает, что ему больно. Какое значение имеет маленькая искра, когда происходит целый пожар? — Мы преподносим тебе этого воина, — говорит Царица, и её слова доносятся до Аякса как сквозь воду, — О, великий Моракс, прими его тело, его душу, его сердце и разум в качестве смиренного выполнения священного контракта. В какой-то степени Аякс понимает, что Царица рядом, когда она опускается на колени перед ним. Она заносит нож над его грудью, что заставляет забиться тревогу в его голове наравне с болью. Ему бы закричать, думает он, и он не кричит. Не может. На его груди она вырезает созвездие Властелина Камня, божественного символа Моракса, и Аякс вновь теряет сознание.