chosen

Чайлд стоит обнаженный перед шкафом, нахмурив брови при виде аккуратно развешанной внутри одежды. Чжун Ли привел его в эту комнату и оставил одеваться некоторое время назад, хотя Чайлд не совсем уверен, как долго он уже пялится на предложенную ему одежду. Почему-то от неё становится не по себе. Есть здесь то, от чего действительно должно становиться не по себе: одежда на вид почти идеального размера, и есть из чего выбирать. Возможно, ему следовало бы побеспокоиться о том, как Чжун Ли смог эту одежду достать да ещё и нужных размеров. Одежда тем не менее кажется старой, изношенной. Её и не старались так тщательно сохранить, чтобы она казалась совершенно новой. Однако что на самом деле его беспокоит, так это стиль этой одежды. И не из-за моды или вычурности, а потому, что они кажутся знакомыми. Он снова протягивает руку, отодвигает в сторону несколько плотно прилегающих друг к другу пиджаков, чтобы посмотреть на тот, который продолжает привлекать его внимание. Он… он очень знакомый, понимает он с самого начала. Нисходящий узор по бокам. Лента, перекинутая через плечо, приколота брошью, которую он не может точно распознать, но она все равно вызывает чувство узнавания. На пиджаке изображены измененные, искаженные версии символов и узоров, которые украшают форму воинов из его деревни. Форму ему так и не выдали, поскольку он еще не был официально признан воином, но он может представить её дизайн в мельчайших деталях. И это, как и почти все, что связано с Чжун Ли, вызывает только больше вопросов, чем ответов. Главным из которых было то, где, черт возьми, Чжун Ли раздобыл это. Какая-то более жестокая часть его хочет спросить — потребовать, чтобы Чжун Ли рассказал ему, в обмен на все, что Чайлд сказал этим утром. Но он сам, добровольно рассказал всё, и Чжун Ли никогда не соглашался рассказывать что-то взамен. Возможно… Он берет этот пиджак и подходящие брюки, натягивает их без особых церемоний. Он не задумывается о том, что одет как воин, пока не проходит мимо зеркала по пути к двери. На какой-то тщеславный, гордый миг он останавливается и пристально вглядывается. Тяжело сглатывает — всё ведь могло обернуться по-другому, если бы его не выбрали. Затем его взгляд скользит в сторону, к кинжалу, который он оставил на комоде. Он берет его и пристегивает к поясу на бедре, думает, что, возможно, это была не самая плохая идея — выбрать то, что, как он теперь уверен, было чем-то вроде военной формы — какая еще одежда была бы приспособлена для хранения оружия? Он спросит. Он спросит, даже если не получит ответа. И, возможно, ему вообще не придется спрашивать — возможно, Чжун Ли увидит, в какой он одежде, и найдет повод рассказать ему об этом. Возможно, он сможет изобразить беспечность, притвориться, что ничего не знает о возможном происхождении этого наряда. Он поднимает взгляд, успокаивает дыхание. Задерживает его, когда взгляд останавливается на портрете. Картина выполнена в совершенно другом стиле, почти не имеет сходства с предыдущей, но Чайлд все равно узнает ее: женщина с портрета в комнате Чжун Ли. И здесь тоже есть её портрет, у Чайлда в комнате. Нахмурив брови, он задается вопросом, проходил ли он мимо еще каких-нибудь подобных портретов. С еще большим интересом задается вопросом, кем именно она была, потому что и эта картина тоже начала осыпаться по краям. Он будет высматривать и другие ее изображения, решает он со спокойной решимостью, снова смотря на картину. На этот раз она не в простых одеждах. На этой картине она одета в форму, мало чем отличающуюся от той, которую выбрал Чайлд.

***

Есть так много вещей, которых он не знает, так много того, что Чжун Ли скрывает от него — в этом он уверен. Так много, что Чайлд одновременно и ненавидит это, и не может упрекать его за подобное — секреты хранить легко, очень легко. Особенно когда они оба договорились не вытаскивать их друг из друга силой. Чайлд очень быстро вспоминает страдальческое выражение на лице Чжун Ли, когда он молча согласился с тем, что не может раскрыть свои секреты даже человеку, которого считают мертвым. — О, ты… — начинает Чжун Ли и запинается, когда поднимает свой взгляд на Чайлда. Поэтому Чайлд ждёт в дверях, чувствуя, как настрой меняется из-за одного вздоха, который делает Чжун Ли, бесцеремонно скользя взглядом по телу Чайлда. По правде говоря, Чайлд надеялся, что Чжун Ли обратит внимание на одежду, но его взгляд совершенно не принадлежит тому, кто был бы заинтересован нарядом. Его больше интересует то, как бы его снять, думает Чайлд с ухмылкой. — Тебе идёт, — в конце концов по-простому говорит Чжун Ли, и Чайлд возвращается к своему изначальному плану. Он хмыкает, расправляя полы своего пиджака. Одаривает Чжун Ли безмятежной улыбкой. — Действительно. Жаль только, что я так и не получил подобную форму, пока жил в деревне, — до всего этого он мог бы поднять этот вопрос, относясь к нему с легкостью. Сейчас же его живот скручивает от того, как меняется выражение лица Чжун Ли на более закрытое. — Это довольно уникальный дизайн, — говорит Чжун Ли, раскрывая абсолютное ничего. На мгновение Чайлд сжимает губы в тонкую линию, прикидывая варианты, хотя выбивать особо не из чего. — И правда, — говорит он, вливаясь в этот разговор. Непринужденно проходит туда, где около стола стоит Чжун Ли. Стол накрыт, и Чайлд чувствует, что голоден, но это может подождать. У него сейчас есть другие дела. — Мне всегда эта деталь… — он замолкает, тянет свою руку к талии, проводит пальцами по краю ткани, которая обнажает небольшой участок кожи, — Казалась очень занимательной, — пауза, и Чайлд наблюдает как быстро взгляд Чжун Ли опустился и вернулся назад, чтобы встретиться с его взглядом. — Мне говорили, что у этого есть…назначение, — Чжун Ли говорит медленно, в его словах сквозит осторожность, и Чайлд приподнимает брови. — Да? Мне правда интересно, кто тебе такое рассказал, — он тоже выдерживает паузу, позволяет словам осесть, позволяет Чжун Ли понять тот факт, что Чайлд знает, что от него скрывают что-то большее, и дает ему время, чтобы подумать над ответом. Чжун Ли слегка наклоняет голову, тянется рукой к тому небольшому участку кожи, который обнажается одеянием Чайлда. Тот втягивает воздух сквозь сжатые зубы, но глаза не отводит, как бы заставляя его объясниться. — Мой хороший друг, — холодно отвечает Чжун Ли, полностью просовывает свою ладонь под пиджак Чайлда. Чайлд же только немного льнет к его руке, бросая невинно-заинтригованный взгляд на Чжун Ли. — Вот как. Хороший друг, получается, и что же он сказал на счет цели такого кроя, — он замолкает, хмыкает, когда пальцы Чжун Ли проскальзывают под пояс его штанов, чтобы таким образом притянуть к себе. Ухмылка на лице Чайлда становится только шире, — Потому что мне начинает казаться, что тебя дезинформировали. Чайлд лишь выгибает бровь, смотря, как Чжун Ли подходит ближе, обдает тёплым дыханием губы Чайлда. Чжун Ли заводит руку ему за спину, чтобы притянуть его к своей груди. — Возможно, я попросту игнорирую истину в пользу чего-то более… — пауза, и Чжун Ли смотрит на губы Чайлда, — Интригующего, — затем он целует их, тепло, медленно и настолько отвлекающе, что Чайлд уже думает о том, чтобы оставить свои вопросы без ответа из-за ощущения тела Чжун Ли рядом с собой. — Знаешь, — тихо говорит Чжун Ли, отстраняясь, — Ты используешь довольно интересные методы, чтобы заставить меня рассказать тебе то, что тебе нужно, — Чайлд замирает, но Чжун Ли не подаёт виду, что это его хоть как-то беспокоит. — Особенно, учитывая, что именно твои губы смягчались с каждым движением, — Чайлд сжимает губы от такого обвинения и немного отстраняется, — Я не хотел тебя обидеть, — тут же добавляет Чжун Ли, — Просто кажется, что такой метод не работает в твою пользу. Он наклоняет голову, и в его взгляде появляется что-то темное, что-то граничащее со взглядом хищника. У Чайлда перехватывает дыхание. — Или, возможно, работает, но не так, как ты предполагал, — Чжун Ли возвращает свою руку на живот Чайлда, и затем осторожно отстраняет его от себя. Он кивает на стол, где остывает нетронутая еда, — Садись. Я расскажу тебе историю, которую ты так хочешь услышать. Чайлд прищуривается, но Чжун Ли уже направился к своему стулу. Он думает какое-то время, затем покорно выдыхает и садится напротив его. Ковыряется столовым прибором в еде, пока Чжун Ли опять не обращает его внимание на себя. — Прежде, чем я начну, я должен спросить о некоторых деталях… — Чайлд бледнеет и чувствует, как его сердце уходит в пятки, и Чжун Ли поднимает руку, — Пожалуйста, дай мне закончить. Я должен спросить о тех деталях, которые ты знаешь об истории своей деревни, — Чайлд прерывисто выдыхает, сжимает губы в линию. — Подозреваю, — говорит Чайлд, полушутя, даже когда его настигает горькое осознание, — Что ты сейчас расскажешь мне куда больше, чем я уже знаю, — Чжун Ли удивленно вздыхает. — Просвети же меня, — предлагает он, опускает руку на стол. Чайлд обдумывает, стоит ли ему быть более осторожным со словами. Он довольно резко решает, что если Моракс был бы намерен покарать его за неправильно сказанные слова, то он бы уже это сделал давным давно. Черт, он бы спалил Чайлда дотла своим огненным дыханием только за то, что тот не справился с ролью приношения. Так что нет резона подбирать слова и беспокоиться о том, что он скажет что-то не то. — Много веков назад, — Чайлд думает, знает ли Чжун Ли сколько конкретно лет прошло, он бы не удивился, если да, — Наши люди были… — были воинами всегда, но тогда — более яростными. Или таким образом это всё преподнесли Чайлду и всем остальным в деревне. Но у него желудок скручивает от восхваления того… ужаса, который он видел во сне. — Наш народ устраивал бойню на поле боя ради удовольствия, называя это войной, — он ненавидит то, как хорошо кусочки пазла складываются, когда он смотрит на все издалека. Горькое осознание перехватывает горло, — И бог войны Моракс это очень не одобрял. Выражение лица Чжун Ли остается сдержанным, нейтральным и нечитаемым, и Чайлд замолкает на мгновение. Ровно до того момента, как Чжун Ли кивает ему, подталкивая его продолжить. — В своей драконьей форме он снизошел до людей, обрушил на них свой гнев, спалив дотла их дома и… — их самих, ибо он был богом войны, а смерть на войне неизбежна, — Он увидел в этом достойное для нас наказание за наши злодеяния. Тогдашние лидеры взяли на себя ношу взмолиться о милости бога, и он даровал её, но с одним условием. Тут Чайлд, сглотнув, начинает быть более осторожным со словами, которые хочет произнести, и старается, чтобы они звучали более отстраненно. — Чтобы доказать нашу приверженность мирному существованию, он потребовал каждый год посылать ему девственную жертву. Молодого, подающего надежды воина, чтобы показать, что мы серьезно отнеслись к его предупреждениям и не вернемся к тем воинственным привычкам, которые были раньше. Тишина давит, и Чайлд медленно выдыхает. Поднимает взгляд, не понимая, когда он его вообще опустил. Но Чжун Ли смотрит на него, наклонив голову и приоткрыв губы, а глаза раскрыты немного шире обычного. Удивление, — с содроганием понимает Чайлд, — это то, что отражается в золотом взгляде. Что странно, ведь если у него есть друг, который знает про деревню. Если он уже знает всю историю — а он должен знать, верно же? Но, вероятно, он не знает. Чайлд не понимает, по какой ещё причине он может смотреть на него так… — Чайлд, ты был девственником? — Чайлд замирает, пораженный до глубины души этим утверждением. По большей части из-за того, что он неосознанно признался в том, что, как он думал, Чжун Ли уже и так прекрасно знает, что он должен был знать. К щекам Чайлда приливает тепло, а паника заставляет сердце бешено стучать в груди. Дышать всё труднее, пока он смотрит на Чжун Ли, а слова никак не могут найти выход. — Я приношу свои извинения, — просто говорит Чжун Ли, моргая, — Если бы я знал, то позаботился бы о тебе куда лучше. На поверхность выходит раздражение, первая эмоция, которая позволяет ему не чувствовать себя слабым и уязвимым. — Моракса ради, я не настолько хрупкий, — он вздыхает, игнорируя боль, которую до этого момента считал приятным напоминанием о прошедшем вечере. Чжун Ли удивленно вздыхает, уголки его губ искривляются в ухмылке. — О, позволю себе не согласиться, — его голос низкий, пропитанный желанием, которое заставляет Чайлда отступить, — Я наблюдал, как ты ломаешься много раз, и это… — его взгляд опускается на мгновение, чтобы потом опять посмотреть на Чайлда, — На тебя хочется смотреть, — он коротко качает головой, улыбается сам себе на мгновение прежде, чем опять обратить все свое внимание на Чайлда, — Не принимай мои слова за оскорбление. Желание и раздражение борются у Чайлда в груди, борясь с тем, чтобы не чувствовать то, как слова Чжун Ли задели его, и в то же время борясь с желанием перебраться через стол, залезть на колени к Чжун Ли и умолять Чжун Ли разбить его на кусочки, сломать так, как тому будет угодно. — Полагаю, — начинает Чжун Ли, и Чайлд сбрасывает воображаемую стену между враждующими эмоциями, и сосредотачивает своё внимание на словах Чжун Ли и только на них, — Что сейчас моя очередь поведать тебе историю, которую ты так хотел услышать? Чайлд вздыхает, заставляет мысли сфокусироваться, потому что это может быть момент, чтобы узнать больше о том, что Чжун Ли знает, что он скрывал. Он чуть ли не смеется, но сдерживается — забавно, что Чайлд вообще мог подумать о том, что Чжун Ли поделится с ним тем, что не хотел бы раскрывать. Он машет рукой и пробует свою почти забытую еду, а Чжун Ли опускает голову. — Твой рассказ не то, чтобы бы полностью неточный, — делает он поблажку, а это именно она и есть, думает Чайлд, пытаясь никак не обижаться. Очевидно, что в древне не учат всей правде об истории поселения. Конечно же, думает он с горьким сожалением, конечно же, это была не вся правда. — Однако, она лишена действий одного очень важного персонажа, — Чайлд хмурит брови и садится прямее, вероятно, Чжун Ли говорит не о Мораксе, — Ты мимоходом упомянул лидеров того времени, которые заключили этот шаткий мир с Мораксом, — Чайлд кивает, и Чжун Ли зеркалит его движение, — Но знаешь ли ты имя хоть одного из них? — Я бы не сказал, что нам их не говорили, но всё это преподносилось как не очень важная часть истории, — говорит Чайлд, что-то близкое к тому, что, мол, когда-то он знал их имена, но теперь нет. Чжун Ли не придает этому увиливанию никакого значения и просто кивает. — Одной из самых выдающихся из них была воительница по имени Гуй Чжун, — услышав это имя, Чайлд не может понять знакомо оно ему или нет. Что он точно может понять, так это тот тон и ту заботу, с которыми Чжун Ли произнес его. Имя, кого-то дорогого — возможно, предка? — У нее было самое благородное сердце среди всех её соратников, и она первая, кто заговорил с Мораксом о мире. Пока Чжун Ли говорит, Чайлд понимает — она, должно быть, та женщина с портретов, и он чувствует весь вес осколков этой истории, которые начинают складываться в единую картину с огромной скоростью. — Она также была первой из твоего народа, кто предложил себя в жертву Мораксу, — говорит Чжун Ли, и Чайлд думает, сопровождает ли эти слова боль, даже если и да, то она едва заметна, — Она не была, — добавляет Чжун Ли, сосредоточившись целиком и полностью на Чайлде, — Девственницей, — из-за его ухмылки волна жара проходится по телу Чайлда. — Также её не… — он хмурит брови, неуверенно, — Также её не принуждали отдавать свою жизнь. Не таким образом, — говорит он, очевидно обеспокоенный тем, что ему пришлось такое упоминать. Чайлд делает вдох. Выдох. Фокусируется на абсолютно неважном комментарии о девственности. — Она была приглашена Мораксом жить вместе с ним во дворце, который тот звал Золотой Палатой, о ней заботились и не ограничивали свободу помимо того, что её настоящей жертвой был её народ, который она безмерно любила, но оставленный ею позади. Чайлд словно бы видит в своей голове эту женщину с картин в её воинском обмундировании, с величественной осанкой и нежным взглядом. А перед глазами, не взирая на воображение, Чайлд наблюдает за тем, как немного стекленеют глаза Чжун Ли по мере того, как тот погружается в историю. Множество мыслей возникло в один момент, как будто их выбросило из глубин океана на поверхность из-за своей непотопляемости. Вероятности, о которых Чайлд даже и предположить ничего не может из-за неоконченного рассказа о Гуй Чжун и её важности для Чжун Ли, пока остаются без внимания. Он держит их где-то очень близко, сглатывает ком в горле и ждёт, когда Чжун Ли продолжит. — И каждый год, — внимание Чжун Ли снова на Чайлде, — Как ты и говорил, отдавали ещё одного воина. Но они не лишались своей жизни, и их не принуждали выбирать этот путь. Каждый, — подчеркивает он с печальным и до боли искренним взглядом, — Выбрал быть подле Гуй Чжун и Моракса по своей собственной воле. Чайлд тяжело вздыхает, так что он словно сдувается и откидывается на спинку стула. Упрямая и горькая обида подкатывает к горлу и он качает головой. — Нет. Ритуал, при-… приношение, это… — Это всё никогда не должно было быть столь жестоким, столь… — на лице Чжун Ли выражение боли, напряжения от эмоции, которую тот не в силах никак выразить. Чайлд наблюдает отстраненным взглядом, как мужчина сглатывает, поднимая руку, словно хочет протянуть её ему. Чжун Ли одергивает руку, кладет её на стол и наклоняет голову ещё ниже. — Я не знаю, как или почему традиция приношения перевернулась настолько сильно, — говорит он, а в каждом слове боль, — Но то, что произошло с тобой… никогда не должно было происходить. Нижняя челюсть Чайлда дрожит, а в уголках глаз собираются слёзы. — Откуда ты это всё знаешь? — спрашивает он низким и напряженным голосом на грани срыва. О, какой же он несмышленый дурак раз думал, что он не такой уж и хрупкий, просто смешно. Он не смотрит прямо на Чжун Ли, а пялится в стол, позволяя силуэту Чжун Ли маячить на периферии. — Дорогой друг, — по-простому говорит Чжун Ли. Чайлд поднимает взгляд, и что бы Чжун Ли там не увидел, оно сломает и его тоже. Значит, они будут разбиты вместе. — Гуй Чжун собственной персоной, — говорит Чжун Ли осторожно и тихо. У Чайлда кружится голова из-за всего, — слишком много всего свалилось в один момент, и самым наихудшим способом из всех. Он не хочет иметь с дело со всем этим, да и вообще с чем-либо. С Чжун ли, с своим народом, с этой Гуй Чжун и с Мораксом и с… — Чайлд… Он резко поднимается на ноги, опрокидывая стул в своем порыве паники — паника, ярость, страх, прямо сейчас ему плевать, как называется эта эмоция. Он только понимает, что слишком перегружен, он в ужасе и расстроен, и у него нет никого и ничего, чтобы противостоять этому. Его рука тянется в кинжалу на бедре. Чжун ли смотрит внимательно, медленно и осторожно вздыхает. — Ты знал Гуй Чжун, — выплевывает Чайлд, голос его тверд и лишен интонаций, — Это ты настолько древний, или она до сих пор жива? — он не видит других объяснений и не может представить, какой бы ответ его устроил. Но жажда правды горит в груди, оседает на языке и требует, чтобы секретов больше не было. Чжун Ли хмурится, выражая озабоченность. Чайлд стискивает зубы, всё крепче сжимает рукоять кинжала в руке. — Я почти умер ни за что! — кричит он, удовлетворенный тем, как слова обжигаю горло, — Ни за кого! — шипит он, — За бога, которому плевать, которой никогда… — он трясет головой, игнорируя то, как картинка перед глазами плывет от слез. — Я знаю, — мрачный тон Чжун Ли лишь подливает масла в огонь ярости и ужаса от того, что произошло. От того, что он никогда не сотрет из памяти, от тех вещей, от которых не убежать, потому что они в его голове, в его мыслях, прямо у него под кожей. Потому что его выбрали, и это должно было быть честью для него. — Скажи мне, — скрипит зубами он, требует, и Чжун Ли поднимает на него свой золотой взгляд. Золото, золото, золото, Моракса ради, как же много здесь золота… Он замирает, возмущение просачивается наружу, словно вода через холщовый мешок. Дыхание у него перехватывает, и он даже не удосуживается напомнить себе, как дышать опять. Чжун Ли смотрит на него неотрывно, стоически, но очевидно страдальчески. Чайлд снова скалится, ненавидя то ощущение осознания, которое вцепляется в него своими когтями, клыками и крюками в его голове и пускает там корни. Сжигая его изнутри. — Ты, — шипит он, вкладывая в это слово всю свою ярость. Чжун Ли… Чжун Ли. Чайлд смеется горько и едко. О, как же он потешается над своей вновь обретенной жизнью, смеясь в лицо богу. — Моракс, — выплевывает он имя, и Чжун Ли… Моракс — как бы он себя не называл, это для Чайлда больше не важно — опускает взгляд и аккуратно складывает руки на столе. — Я надеялся, что ты не узнаешь, по крайней мере так скоро, — Чайлд качает головой, опять выдавливает из себя смех. — Что, скрывая секрет за секретом, и ты отчаянно надеялся, что сможешь затрахать меня до того, что я просто забуду спросить о них? Слова вылетали из наихудшей части его самого, ужасной и уродливой части, но ему плевать. Плевать даже тогда, когда Чжун Ли поднимет взгляд, чтобы посмотреть на него твердо и решительно. — Это не было причинами моих поступков, — его нижняя челюсть дрогнула, но он выдержал взгляд Чайлда, — Если теперь ты сомневаешься во всём касательно меня, пожалуйста, не сомневайся в том, что я беспокоюсь за тебя. — Беспокоишься? — слово кислит на языке, кажется фальшивым, — Как может бог, покинувший свой народ, беспокоиться о нем? — Чжун Ли качает головой, и Чайлд бесится с того, что подобные слова, кажется, даже не заботят его так, как того хотел бы Чайлд. — Я рассказал тебе эту историю не потому, что хотел таким образом снять с себя вину. Ты прав, и вина за то, что игнорировал людей, которые почитали меня, всё ещё на мне, — его тон предельно серьёзен, и он сфокусирован целиком и полностью на Чайлде, — Но когда я говорю, что беспокоюсь за тебя, я имею в виду конкретно тебя. Чайлд втягивает воздух, смотрит на бога сверху вниз и не ощущает должного страха. Страх, который он чувствует, совсем не похож на страх от принятия заведомо проигрышной битвы — что, собственно, больше больше похоже на то, что он должен чувствовать. Испытываемый им страх — страх, что он тоже беспокоится. — Нет ничего, что я мог бы сделать или сказать в свой бессмертной жизни, чтобы исправить свои ошибки, — продолжает Чжун Ли, подталкивая тем самым Чайлда ещё ближе к грани срыва. В какой-то отдаленной части сознания, которая пока сохраняет веселость, он думает, что это не тот срыв, который Чжун Ли имел ввиду. — Но я надеюсь, ты поверишь мне, когда я скажу, что всё это было не из желания манипулировать. Я не жду, что ты меня простишь, ни сейчас, ни впредь, но я действительно хочу увидеть тебя счастливым, — едва заметная улыбка касается его губ, печальная от того, что не достигает его глаз. Рука Чайлда дрожит, когда он сжимает кинжал. Он стискивает зубы, ненавидя тот всплеск эмоций, который поднялся в его груди, не оставляя возможности дышать. Свободную руку от сжимает так, что ногтями впивается в отметины, которыми его пометили как жертву для бога, которого он никогда не почитал. Бога, которого он боготворил всем, чем можно, но не словами прошлой ночью. Боготворил ещё несколько минут назад, до того, как его хрупкая реальность затрещала по швам и развалилась. — Знаешь, это был её кинжал, — говорит Чжун Ли тихо, кивая на оружие. Это одновременно и забавно, и… признаться, довольно пугающе, что ты выбрал этот кинжал. — Гуй Чжун, — безэмоционально говорит Чайлд, голос хриплый от всех эмоций, бушующих в нём, которые он не успевает переваривать, поэтому ни одна из них не достигает его слов. — Думаю, она была очень на тебя похожа, — едва заметная улыбка на лице Чжун Ли, — Волевая и упрямая, — он поднимает взгляд, чтобы посмотреть в глаза Чайлду, — Отчаянно дерзкая, — его улыбка перетекает в ухмылку, но очень осторожную. Чайлд делает вздох, всё ещё неуверенный. Внутри всё ещё горит злость, ярость на весь мир и его народ за то, что они с ним сделали и… И… и ярость в отношении Чжун Ли ощущается совсем иначе… Не Чжун Ли заставил его принять ужасную участь. Не он вырезал на его коже символы, и не он заявлял, что жизнь Чайлда — это необходимая жертва. Он тот, кто проявил искреннее раскаяние за действия, которых даже не совершал, за отсутствие, которого не осознавал. И Чайлд расстроен, да, но уже без прежней злости. Непроизвольно он делает глубокий выдох, а глаза закрываются на мгновение. Ладонью свободной руки он опирается на стол, находя нужную поддержку, потому что его тело грозится вот-вот упасть от накатившего кома эмоций. — Мне нужно… — начинает он, но сам же себя прерывает из-за того, как надломился голос, — Время. В одиночестве. Подумать. — Конечно, — тут же говорит Чжун Ли, и Чайлд чувствует её, надвигающуюся волну боли в груди, которая грозится потопить его. Она приближается слишком быстро, и его злобы недостаточно, чтобы сдерживать её ещё дольше. В молчании Чайлд выпрямляется и поворачивается затем к двери. На периферии он видит, как Чжун Ли поджимает губы, а картинка снова мутнеет от непролитых слез. — И все мои слова, сказанные тебе, были искренними, Чайлд. Думаю, что я сам нашел, кому поклоняться. Чайлд сглатывает и стискивает зубы. — Включая моё предложение, что ты можешь оставаться здесь, сколько душе угодно. Не торопись, я всё время буду здесь. Чайлд зажмуривается, игнорируя скатившуюся по его щеке слезу. Уходит так же, как и пришел, всё ещё держа кинжал. Тот, что принадлежал Гуй Чжун. Первая жертва их народа, хотя её жизнь не была разрушена так, как жизнь Чайлда.