chosen

Он один раз свернул не туда и оказался в совершенно другом коридоре, поэтому к тому времени, как он добирается до комнаты Чжун Ли, тот уже снял с себя куртку. На один короткий и ошеломляющий момент он понимает, что до этого момента не видел Чжун Ли ни в чем другом. Сейчас он стоит в темно-серой рубашке, расстегнутой наполовину, руки его на всё ещё застегнутых пуговицах, и бросает взгляд на Чайлда через плечо. — Кажется, я говорил не заставлять меня ждать, — говорит он опасным тоном, и Чайлд испускает медленный выдох, позволяя уголкам губ приподняться в вызывающей ухмылке, — Подойди. Он не сразу подходит. Не спеша кладет нож на комод с аккуратным лязгом, проводит пальцем по всей длине поверхности, как будто он внезапно очень сильно заинтересовался мебелью. — Ты, похоже, очень неравнодушен к золоту, — говорит он, полностью игнорируя Чжун Ли. Почти полностью, скорее как исключение подмечая тонкий прищур глаз, напряжение в плечах. Чжун Ли бросает взгляд на свою грудь, полностью расстегивает рубашку. Чайлд продолжает ходить по периметру комнаты, с притворным интересом рассматривая дизайн интерьера, узоры на стенах, цветовое решение отделки двери. — Подойди сюда, Чайлд, — ни разу не предложение, и ухмылка Чайлда становится шире, пока он рассматривает небольшой портрет. Красивая, мягко улыбающаяся женщина. Её фигура источает царственность, но не вычурной одеждой или чем-то подобным. Края бумаги, на которой она изображена, уже, очевидно, крошатся от времени. Чайлд думает над её вкладом в историю, была ли она предком Чжун Ли или какой-нибудь другой известной фигурой. Возможно, портрет был выполнен на заказ у какого-нибудь элитного художника, о котором Чайлд никогда не слышал. Именно в этот момент, пока он думает, рассматривая портрет, он чувствует руки на своих боках, они дергают назад и разворачивают. Чайлд сквозь зубы втягивает воздух, не давая возможности Чжун Ли насладиться его полноценным вздохом. Хватка Чжун Ли остаётся такой же крепкой, пока он толкает Чайлда обратно к кровати, а глаза мужчины горят тем самым жаром, который заставляет Чайлда таять. Он ухмыляется. Чжун Ли опрокидывает его на кровать, и он приземляется на локти. Многозначительно проходится своим взглядом по Чжун Ли, проводит языком по губам. Чжун Ли скалится, без особой нежности хватается за пояс штанов Чайлда и стягивает их вниз. Отбрасывает в сторону. Стоит между его бедер и наклоняется ниже, чтобы схватить за подбородок. — Тебе так нравится испытывать моё терпение? — рычит он, и Чайлд усмехается немного недоверчиво и несколько насмешливо. Он протягивает руку, чтобы схватить Чжун Ли за рубашку и притянуть того ближе. — Похоже, что да, — говорит он прямо в губы Чжун Ли, после отпуская, и тот отшатывается совсем немного назад. С такого близкого расстояния Чайлд может видеть широкие зрачки Чжун Ли, чувствовать его слишком быстрое дыхание, и Чайлд ухмыляется только шире, — Похоже, что тебе это нравится не меньше. Взгляд Чжун Ли темнеет, а хватка на подбородке Чайлда усиливается совсем ненадолго перед тем, как отпустить. Чжун Ли исчезает за доли секунды, пересекая половину комнаты так быстро, что Чайлд не успел даже холодок своей кожей почувствовать. У него есть всего мгновение на осознание, — он скорее не почувствовал, а заметил, — шрамы на его ногах, метки приношения на коленях. И следом Чжун Ли возвращается, подсовывает руку под его ногу и перекладывает её на кровать, со второй делает то же самое. Только так — с Чжун Ли, который так близко и проводит рукой по внутренней части его бедра, — Чайлд осознает, что сейчас произойдет. Он цепляется пальцами за простыни от внезапного давление от пальцев Чжун Ли — теплых и мокрых, похоже он что-то на них нанес, — и он стискивает зубы от дискомфорта. Однако Чжун Ли наклоняется над ним, отвлекая Чайлда, пока тело последнего приспосабливается. — Ты спрашивал, чего я хочу, — говорит он, уткнувшись в горло Чайлда, слова звучат хрипло и низко, посылая всплеск удовольствия. Он против воли выгибается, и Чжун Ли давит свободной рукой ему на бока, удерживая на месте. — Я хочу, — начинает он, и Чайлд дрожит от ещё одного пальца внутри себя, — Опустошить тебя настолько, что моё имя будет единственным, что ты будешь боготворить, — дыхание Чайлда перехватывает, и из горла раздаётся стон. Он может почувствовать на своём горле касание острых зубов Чжун Ли и то, как он ногтями впивается в его бедро, не позволяя ему выгибаться навстречу в поисках любого способа снять напряжение. — Имей терпение, — добавляет Чжун Ли, услышав настойчивый стон, вырывающийся из горла Чайлда. — Я бы лучше поимел тебя, — с трудом выговаривает Чайлд. — Я не буду торопиться… — Я буду, — он просовывает руку между ними, вздрагивает, когда задевает свой собственный член. Сглатывает слюну, находит пояс штанов Чжун Ли, и только у него получается проскользнуть пальцами под ткань, как Чжун Ли хватает его за запястье. — Ты… ненасытный, — рычит он, и Чайлд втягивает воздух, когда пальцы Чжун Ли исчезают, оставляя его пустым и жаждущим большего. Рука, держащая его запястье, толкает его назад, отпуская только для того, чтобы Чжун Ли сам стянул с себя штаны, и Чайлд, оперевшись на локти, бесстыдно пялится. Чайлд смотрит, как черная ткань спадает с бедер Чжун Ли, и он издает тяжелый вздох. Приподнимает брови и сглатывает перед тем, как упасть обратно на кровать, пялясь в потолок и молясь — Мораксу, Чжун Ли, да кому угодно, — чтобы он смог это пережить, чтобы это наслаждение не разорвало его, чтобы у него был шанс сделать это снова, много-много раз. Руки Чжун Ли находят его запястья, отрывают от кровати, поднимая на ноги, — слава Мораксу, у Чжун Ли хватает здравого смысла обхватить рукой его талию, тем самым поддерживая его вес, Чайлд уверен, что его ноги уже готовы подогнуться под ним. Несколько секунд он привыкает к тому, что стоит прямо, и к тому факту, что Чжун Ли всем телом прижимается к нему, находит момент, чтобы осознать это. К этому моменту Чжун Ли уже повернул его лицом к кровати. Он держит его неподвижно, обхватив руками его талию, и Чайлд задыхается от того, как Чжун Ли слегка прижимается бедрами к нему. — На колени, — говорит он прямо в ухо Чайлда, затем подталкивая его вперед. Чайлд приземляется на руки и ухмыляется только шире, когда он прижимается к Чжун Ли опять. По настоящему животный рык, вырвавшийся из горла Чжун Ли, заставляет сердце Чайлда биться сильнее, а кожу покрываться мурашками от желания и нетерпения. Руки опять находят бедра Чайлда, заставляют его продвинуться дальше по кровати к изголовью. Позади него под весом прогибается матрац из-за Чжун Ли, забравшегося на кровать, Чжун Ли замирает, положив одну свою руку на бедра Чайлда, пока другая куда-то исчезает. У Чайлда получается повернуться достаточно, чтобы посмотреть через плечо, но Чжун Ли так близко и… Другая рука Чжун Ли скользит ниже, приковывая всё внимание Чайлда к своим бедрам. Едва заметное давление между ними, губы Чжун Ли прямо возле его уха. — Сядь, — Чайлд делает так, как ему говорят, дрожит от промурлыканного в кожу «хорошо», — Шире, — он раздвигает свои ноги, втягивает воздух, когда Чжун Ли устраивает свои колени между ними. Чайлд захлёбывается стоном, когда Чжун Ли без предупреждения прижимается к нему. Чжун Ли обхватывает рукой грудь Чайлда, и тот цепляется за неё железной хваткой, впиваясь ногтями сквозь рубашку, которую Чжун Ли не удосужился снять. Чжун Ли двигается медленно, притягивает Чайлда обратно к себе, и Чайлд забывает, как дышать. Забывает, как вообще функционировать, забывает вообще всё, кроме ноющей боли и ощущения Чжун Ли внутри себя, ощущения своей крепкой хватки на его руке и теплого — очень, очень быстрого, — дыхания Чжун Ли в шею Чайлда. Его кожа горит, всё его тело сгорает дотла, и Чжун Ли бормочет что-то, отдаленно похожее на «дыши, Чайлд», и он пытается. Получается, правда, какой-то задушенный стон, и он больше инстинктивно тянется вперед, другой рукой упираясь в изголовье кровати. Затем Чжун Ли останавливается, прижимаясь к спине Чайлда и держа его неподвижно, и зрение Чайлда начинает проясняться, переходя от звезд к золотому орнаменту на стене перед ним. Потом он начинает слышать голос Чжун Ли, говорящий на ухо мягкие и подбадривающие слова, которые Чайлд наконец может слышать за слишком быстрым биением своего сердца. Он дышит и привыкает к заполненности, боли, и его хватка немного расслабляется. Чжун Ли довольно хмыкает ему в плечо, что заставляет Чайлда дрожать, и это единственное предупреждение перед тем, как Чжун Ли начинает двигаться, как внезапная боль превращается в раскаленное удовольствие, которые пронизывает всё его нутро. Он опирается на изголовье, чтобы прижаться к Чжун Ли, чтобы догнать то ощущение его внутри себя, и Чжун Ли смеется, тихо и весело урчит Чайлду на ухо. — Так страстно желаешь меня, да? — дразнит он, отстраняется и держит Чайлда на расстоянии. У Чайлда внутри скручивает желудок, и он стискивает зубы от чувства внезапной опустошенности, от внезапного желания насадиться обратно. — Я ещё пока не боготворю твоё имя, если ты об этом, — говорит Чайлд, запыхавшийся и вызывающий, и удовольствие растекается по телу от того, как Чжун ли рычит, от того, как с немалой силой притягивает Чайлда обратно к себе на колени. — Нет? — спрашивает Чжун Ли, и Чайлд задыхается от стона, когда Чжун Ли входит в него, медленно и томно, и, Моракс, этого слишком много. Чжун Ли опускает свою руку с груди Чайлда, опускается ниже к внутренней стороне бедра и впивается в него ногтями. Проводит большим пальцем близко, так близко к ноющему члену Чайлда, что желудок скручивает от предвкушения. — Н-нет, — задыхаясь, все-таки говорит он, хнычет, когда рука Чжун Ли наконец обхватывает его, нежно поглаживая. Держит ровный темп, одинаковый с плавным движением бедер, и Чайлд чувствует, как в голове происходит что-то вроде короткого замыкания, а внимание невероятно рассеяно. Чжун Ли держит его, чтобы он не выгибался в его руку, и Чайлд снова утыкается головой в плечо Чжун Ли. Хватается за его руку сильнее, чтобы держаться хоть за что-то, пока Чжун Ли подталкивает его к краю, как будто Чжун Ли — это источник стабильности, а не тот, кто его так уничтожает. — Давай, — говорит Чжун Ли, тихо и поддразнивая, губами касаясь уха Чайлда, — Скажи опять, что ты не боготворишь меня, — после его зубы находят горло Чайлда, острые достаточно, чтобы Чайлд вздохнул, а после этот вздох превратился в стон, и он может почувствовать, как Чжун Ли улыбается в его слишком горячую кожу. — Я… Я не… — его слова обрываются вздохом, сдавленным звуком, который издал Чжун Ли, толкаясь как раз в тот момент, когда он прижимает Чайлда ближе к себе, и — хоть он этого не признает — имя Чжун Ли срывается с его губ. Чжун Ли, тихо и запыхавшись, смеется где-то рядом с горлом Чайлда. Теперь Чайлд теряется, ускорился ли темп, или Чайлд просто зашел так далеко, что единственное, на чем он может сосредоточиться, — это тугой комок тепла внизу живота. Дыхание Чайлда неровное, прерывается стонами «Моракс», «Чжун Ли» и «пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста», и ногти Чжун Ли впиваются ему в грудь, зубы — в шею, в плечо, и в один момент всего становится слишком много, ошеломляющий вихрь ощущений, который без предупреждения швыряет его через край. — Такой дерзкий, — рычит Чжун Ли в кожу, голос всё ещё ощущается резким, где тело Чайлда стало таким гиперчувствительным, когда он начинает опускаться, — И всё же ты так легко теряешь себя из-за меня, — всхлип вырывается из его горла, когда Чжун Ли не останавливается, не замедляется, и Чайлд снова впивается ногтями в его руку. — Сможешь продержаться ещё немного? — спрашивает он почти осторожно, но Чайлд слышит только вызов. Двигается назад к Чжун Ли, насколько может, сдерживает стон от внезапной вспышки перевозбуждения, которая пронзает его изнутри. — Не останавливайся, — он стискивает зубы. Затем на мгновение Чайлд теряется в волне внезапного болезненного удовольствия, когда Чжун Ли издает низкий звук, который вполне может быть одобрением, когда он садится и прижимается к нему глубже. Чайлд рассеянно хватается за спинку кровати, удерживая равновесие, когда Чжун Ли входит в него теперь с большей силой. Быстрее. Его глаза щиплет от слез, от таких, к каким Чайлд не испытывает отвращения. Боль искрами пронзает его, раскаленное чувство обволакивает его внутренности, которое все ещё способно причинять ему боль, доводить до отчаяния, заставить его прижиматься спиной к Чжун Ли с каждым толчком, чтобы у него саднило в горле от любой молитвы, которую он посылает Мораксу, от любой мольбы, которую он обращает к Чжун Ли. Это стоит всего, чтобы услышать, чтобы почувствовать то, как Чжун Ли теряет самообладание. То, как покачиваются его бедра, а его ногти до боли впиваются в грудь Чайлда — если они оставят раны на коже, Чайлд не удивится. Ему все равно. Его слова, сказанные тихо на ухо Чайлду, вместо этого превращаются в задушенные рычащие звуки, бессмысленные, за исключением того, что они заставляют Чайлда очень отчаянно хотеть почувствовать, как Чжун Ли кончает. Когда он это делает, Чайлд заставляет себя сосредоточиться — задача бесконечно более сложная, чем он ожидал, несмотря на то, как он потрясен. Уколы ногтей на его груди, горячее дыхание на шее Чайлда. Крепкая хватка Чжун Ли на его бедре, как будто он уверен, что Чайлд намеревался встать и уйти. Тепло Чжун Ли внутри него, замедляющееся по мере того, как он начинает успокаиваться. Чжун Ли прижимается своей грудью к спине Чайлда, влажной от пота и все еще вздымающейся от учащенного дыхания. Чайлд издает сдавленный гортанный звук, когда Чжун Ли наконец выходит из него, когда его напряженные мышцы начинают расслабляться. Его рука скользит вниз, нежно, когда его пальцы касаются груди Чайлда, его живота. — Так… так хорош для меня, — полушепчет он, и дрожь пробегает по спине Чайлда. Он прислоняется спиной к груди Чжун Ли и задумчиво хмыкает. — Не думай, что… — ради Моракса, голос Чайлда сорван окончательно, — Это значит, что я решил поклоняться тебе, — даже сейчас он все еще задыхается, тело болит, и он устал. Чжун Ли издает веселый, мягкий смешок ему в плечо. — О, нет, Чайлд. Но думаю, что я сам нашел, кому поклоняться.

***

Он позволяет Чжун Ли вымыть его, принести воды и настоять на том, чтобы он отдохнул. Позволяет Чжун Ли прижать Чайлда к себе и провести руками по его волосам, позволяет ему заснуть на подушке рядом с собой. И все же эти слова постоянно звучат у него в голове: «Думаю, что я сам нашел, кому поклоняться». Они посылают новые искры по всему его телу, по каждому сантиметру его кожи — включая новые отметины от ногтей Чжун Ли на груди. Они уже почти исчезли, он не оставил этим ран на коже. Чайлд поднимает руку, проводит пальцами по этому месту. Позволяет рукам плыть дальше, прослеживая незаживающие следы созвездия Властелина Камня, вырезанные над его сердцем. Ему не нравится то, как кружатся его мысли, как они отказываются успокаиваться, даже когда он внимательно прислушивается к мягкому, медленному дыханию Чжун Ли рядом с собой. Не уверен в слове «поклонение», в том, что оно означает и почему оно так сильно на него влияет. Возможно, потому что поклонение означает всего лишь слепую веру, доверие исчезнувшему богу, которому и дела не было до понимания своего народа. Или, возможно, потому что он никогда не поклонялся Мораксу и не испытывал какой-либо преданности, признает он с легким дискомфортом. Вообще ничего, думает он. Как он может любить или ненавидеть или даже начать испытывать преданность к богу, о котором знает только из рассказов? Только из-за толчков землетрясения, которое разрушило его деревню до основания? С другой стороны, он полагает, что не может быть не связан с этим богом, с Мораксом. Он бог войны, а Чайлд провел в сражениях очень много времени. Находил утешение в бою, в спаррингах или настоящих сражениях в тех редких случаях, когда они возникали. Интересно, туманно думает он, что бог войны решил так яростно отговаривать свой народ от сражений…что он будет требовать подобных жертв каждый год, чтобы умиротворить его, убедить в том, что деревня не намерена возвращаться к своим некогда воинственным привычкам. Но эти выводы плохо сочетаются друг с другом в мозгу Чайлда, и он винит в отсутствии какой-либо связи сонливость, охватившую его тело. За пробелы, которые он не может полностью заполнить между этими идеями, этими выводами. Этими историями, которые ему рассказывали.

***

Чайлду снятся сны, возможно, впервые с тех пор, как он очнулся после своей почти смерти, и эти сны не такие уж приятные. Ему снится война, забрызганные кровью тела и бушующее поле боя, полное громовых криков и ужасов, от которых шарахается даже Чайлд. Вещи, которые он не хочет вспоминать после пробуждения, хотя его глаза медленно открываются, и он обнаруживает, что образ тех ужасов отпечатался в его сознании. Отделанный золотом потолок комнаты смотрит на него сверху вниз, с достаточно витиеватым орнаментом, чтобы он мог мысленно проследить его рисунок, придать ему менее навязчивую форму. Бездумно он позволяет себе примирить образ в своей голове: насилие в его сне было не честной битвой, а резней. Чжун Ли шевелится рядом с ним, делает медленный вдох, пробуждаясь, и издает короткий удовлетворенный звук, прежде чем крепче прижать Чайлда к своей груди. Это спокойствие, в котором он хочет раствориться и никогда не возвращаться обратно, лишь бы ему больше не нужно было думать. — Ты чем-то обеспокоен. Ты плохо спал? — говорит Чжун Ли ему в макушку, осторожно проводит рукой по спине. Очень легко проводит по заживающим шрамам — следам преданности, которой у Чайлда никогда не было. Тогда он находит лучшее описание своих чувств к Мораксу: пустота. — Спал как убитый, — говорит он вслух, изо всех сил стараясь звучать смешливо, чтобы скрыть интонацию. Слои. Честность. Чжун Ли недоверчиво хмыкает, но не настаивает. Как он и сказал, что не будет. У Чайлда щемит в груди при мысли об этом, о искренней честности. На самом деле, какое это имело бы значение, если бы он рассказал Чжун Ли? Если бы он признался в этом недостатке преданности кому-то, кого явно не заботит Моракс? Что произошло бы, если бы он рассказал правду о своем прошлом, если бы он рассказал Чжун Ли о том, что ему пришлось пережить? Почему, с негодованием размышляет он, мысль об этом заставляет его чувствовать себя в ловушке? Возможно, потому что по этому их устному контракту он ничего не должен взамен. Он с таким же успехом может рассказать это всё женщине с портрета на стене Чжун Ли, равно как и самому Чжун Ли. Или, возможно, размышляет он в промежутке между их вдохами, ему не нравится идея признать, что он не боролся. Что было время, когда он мог что-то сделать, но предпочел сидеть сложа руки. Чувствовал себя загнанным в ловушку выбора, но, тем не менее, выбрал. Предпочел сохранение жизни своей семьи своей собственной. Возможно, всё дело в признании своей уязвимости, когда он не мог сражаться, когда у него отняли его тело, отравили и парализовали, и он ничего не мог поделать, кроме как беспомощно наблюдать, как его приносят в жертву богу, которому было все равно. Только в этот момент, когда Чжун Ли отстраняется и нежно проводит большим пальцем по щеке Чайлда, он понимает, что тот не такой спокойный, стойкий и замкнутый в себе, как он думал. — О, Чайлд… — голос Чжун Ли такой мягкий, ему так больно за Чайлда, что это заставляет того замкнуться в себе. Чжун Ли не был причиной этого, он не проводил ножом по коже Чайлда и не лишал его самостоятельности. — Я не буду совать нос в твои дела, как мы и договаривались, — тихо говорит Чжун Ли, осторожно прижимая Чайлда к своей груди. Дыхание Чайлда прерывистое и неуверенное, — Но я выслушаю, если ты захочешь рассказать. Он не хочет. Он не хочет рассказывать, он хочет кричать. Проклинать богов и жителей своей деревни, Моракса, Царицу и всех до единого, кто смотрел, как он идет навстречу смерти, и не вмешались. Каждого, кто решил сыграть свою роль в лишении его способности сопротивляться. В первые мгновения после слов Чжун Ли Чайлд кипит от гнева, от этой скрытой беспомощности. Наблюдает, как она горит в его груди, и разгорается до тех пор, пока у него ничего не останется. Слезы текут по его щекам на руку, которую Чжун Ли подложил ему под голову, но Чайлд ничего не говорит. Он ждет, наблюдает, пока пламя не превратится в тлеющие угли, пока оно не погаснет и он не останется с чувством опустошенности. Ухмылка кривит его губы, горькая и неприятная, поскольку такая пустота напоминает ему о Мораксе. Вполне уместно, что именно в этот момент он чувствует себя ближе всего к богу: когда он собирается вслух признаться в том, как он не предан богу. Он довольно рассеянно задается вопросом, волнует ли это Моракса вообще. — Я не мог пошевелиться, — выдавливает он, чувствуя что-то среднее между горьким весельем и гневом. Чжун Ли замирает, его тело напрягается, как будто слова Чайлда парализовали и его тоже. Он держит свои собственные воспоминания на безопасном расстоянии, извлекает из них те обрывки, которые возможно переварить. — Я не мог говорить, все было как в тумане, но я все чувствовал. Я хотел… — Он сглатывает. На мгновение задерживает дыхание, — Я хотел дать отпор. Но я не мог ничего сделать, — его следующий вздох снова прерывистый, ногти впиваются в ладонь, в то время как другая рука крепко сжимает ткань рубашки Чжун Ли. Чжунли остается совершенно неподвижен, и Чайлд изо всех сил старается сосредоточиться на своем дыхании, а не на воспоминаниях. Его кожа чешется там, где порезы еще не полностью зажили, и он сопротивляется желанию почесать их, наивному желанию полностью сорвать их и не оставить никаких напоминаний о том, что произошло. — У тебя не было выбора, — говорит Чжун Ли тихо ровным и бесцветным голосом, и это не помогает. Не успокаивает пепел и тлеющие угли, которые душат его. Он хмыкает, надеясь, что Чжунли поймет, что он согласен с этим утверждением. — Это… — он делает медленный, глубокий вдох., — Ужасно жестоко, — слова, сдавленные и обжигающие яростью, выбивают воздух из легких Чайлда. — Это не было… — начинает он, но тут же обрывает себя. C его мышц спадает напряжение, которого Чайлд даже не замечал до сих пор, когда оно не исчезло. — Скажи мне, Чайлд, что я могу сделать, чтобы облегчить твою боль? — нежная, убитая горем просьба, как будто обида Чайлда причинила ему боль самому. Как будто он сам приложил руку к пыткам Чайлда. Что он может сделать? А можно ли что-нибудь сделать? Он страдал от этого, вытерпел это. Вышел живым, несмотря ни на что. С мрачной ясностью он осознает, что у него нет намерения когда-либо возвращаться обратно. Не только для того, чтобы защитить себя, но и для того, чтобы защитить свою семью. Мысль о трусости ему не нравится, но… это к лучшему. В любом случае, в его деревне для него мало что осталось. — Как долго действует твоё приглашение остаться здесь? — спрашивает он неуверенно, стараясь звучать более весело, как на самом деле себя не чувствует вообще. Чжун Ли откидывается назад, настолько, что Чайлд не может скрыть остатки своих слез на его груди. Рука Чжун Ли находит его подбородок, мягко приподнимает его. — В мою постель или в мой дом? — вопрос, заданный с едва заметной ухмылкой, хотя и с явной осторожностью. Чайлд испускает вздох, который можно было бы принять за веселость. — Куда бы ты меня не пригласил, — взгляд Чжун Ли затем темнеет, обещая. Чайлд наклоняется к нему, наклоняется к Чжун Ли, который все еще придерживает его за подбородок. Лучше уж это, чем беспокойное и ужасающее чувство, которое всплывают на поверхность его воспоминаний. — Я возьму тебя с собой куда угодно, Чайлд, — его голос низкий, и он наклоняется, прижимается губами к губам Чайлда в медленном, теплом поцелуе, от которого кожа Чайлда горит. Когда он отстраняется, Чайлд хмыкает от потери, удерживаемый на месте рукой Чжун Ли. — Ты можешь оставаться здесь столько, сколько захочешь, во всех смыслах, — говорит он в маленьком пространстве между ними, тихо и открыто. Напряжение в груди Чайлда ослабевает оттого, что он здесь не нежеланный гость и не пойман в ловушку. Свободен уйти, хотя он и представить себе не может, что захочет подобного. Не может себе представить, куда бы вообще мог пойти. Вместо того чтобы продолжать этот бесполезный и бессмысленный ход мыслей, Чайлд отталкивает руку Чжун Ли с достаточной силой, чтобы преодолеть расстояние между ними и снова завладеть губами Чжун Ли. Чжун Ли что-то бормочет ему в губы, в его голосе звучит смесь удивления и довольства, и Чайлд игнорирует ощущение высыхающих дорожек от слез на своих щеках. Вместо этого сосредотачивается на руках, которыми Чжун Ли проводит по его телу.