Что такое разум? Безумие всех.
Что такое безумие? Разум одного.
Карл Людвиг Берн
Выкуривая уже пятую сигарету, я наконец привыкаю к ее горькому привкусу, к этому отвратительному запаху и удушающему чувству внутри. Мое сознание растворилось в дыму, едва-едва выходящему в узкую щелочку форточки. Мир вокруг кажется таким нереальным, словно все: мебель, книги, стены, кактус на подоконнике, затихший попугай в клетке, шумы с улицы, даже стены с серо-зелёными обоями - ненастоящее, нарисованное плохим художником, сделанное криворуким скульптором. Я тоже - искусственная. Кто-то ходит за моей спиной. Я не оборачиваюсь, потому что чёрные силуэты без лица - это плод моего больного воображения. Не хочу их видеть, не хочу их слышать. Они пугают меня. Я ощущаю безликих волосками на коже. Они холодные, как если бы меня окунули в ванну со льдом. Облили жидким азотом. Тени есть высокие и низкие - дети и взрослые. Кто-то закрывает чёрную голову руками, будто плачет, кто-то прыгает, кто-то залезает на мою кровать, переворачивает страницы оставленной книги, тычет пальцем в прутья клетки. А я стою к ним спиной, продолжая уничтожать сигарету. Спроси меня Том теперь, курю ли я, я б ответила точно так же, но это было бы ложью. Только он меня уже не спросит ни о чем. Тойота РО303Р. Красный свет. «Том!» Удар. Его нет. Тома больше нет. Тело скоро будет лежать под землей. Холодное и безжизненное. Он больше не накинет свою кофту мне на плечи, не испачкается в краске, не покажет звезды, не поцелует без спросу. Не накормит штруделем в волшебном кафе, не приревнует к Адаму или ещё кому, не прочитает стих наизусть. Ничего уже не будет. Почему все, кого я люблю всей душой, умирают? Почему их жизни обрываются так быстро и неожиданно? Так глупо? Я не верю в проклятья, но это слишком сильно на него смахивает. Фильтр тлеет на губах. Они сожжены до болячек, а привкус крови во рту уже даже не раздражает. Я ничего не чувствую. Я - одна из тех теней, что бродят по комнате и двигают вещи. Со мной такое уже случалось, да, когда не стало сестры. Тени приходили ко мне, я плакала и забивалась в угол, но тогда взрослые были рядышком. И все же кто поверит, что люди без лиц реальны? Что они могут хватать за руки, дергать волосы, расшатывать кровать и ронять игрушки с верхних полок? Никто не видел их, не видит и сейчас. Тушу бычок о колено. Не больно. Две чёрные фигуры повисают на моих плечах. Они кажутся невесомыми, но я прогибаюсь под их тяжестью. «Дитя, нам очень жаль, но тот, кто дарует жизнь, всегда возвращается собрать урожай» Любовь всегда полна садизма. Она терзает, обрушивает на человека всевозможные несчастья и пытается сгладить острые углы несправедливой жизни обещанием химерического счастья после конца. Только вот конец на то и конец, что после него ничего нет: ни рая, ни ада, ни реинкарнации. По крайней мере, для нас нет, потому что мы ничего не вспомним. Память - то, что делает нас самими собой, без неё мы уже не мы. Толку от кота, бывшего в прошлой жизни человеком, если он этого не помнит? Он как и все будет искать пищу, хотя раньше готовил ее в элитном ресторане, он, облезлый и грязный, будет метаться в поисках помощи, когда в обличии человека активно вкладывался в поддержку приютов. Есть ли смысл оставаться здесь? Наверное, нет. Ради чего? Ради кого? Я все разрушу, от моего касания увянет даже самый прекрасный цветок. Мне нет пути вперёд. Но и оставаться здесь нельзя, нет, иначе на дом и семью падет дурная слава, а я в самом деле стану позором благородного имени Аинсворд. Ночью был дождь. На мокрой серой плитке отражаются темные квадраты фонарных козырьков. Аллеи кишат людьми, их слишком много, они мешаются с тенями, сливаются с ними в единую массу без лиц. А я невидимым призраком плыву между ними. Витрины одновременно знакомы и новы. Я вижу мир слоями, в котором последний, состоящий из высоких многоэтажек, словно наклеен сверху неумелыми руками ребёнка. Криво, слишком объемно, невпопад. - Опять переход закрыли! Что ж такое, теперь тащиться целую вечность до пешеходника! Я медленно отрываю глаза от земли. Подземный переход закрыт оградительной красно-белой лентой, а вход завешан чёрным звукоизолирующим полотном. И все бы ничего, но с краю висит розовый стикер с нарисованной крысой. Наплевав на прохожих, пролажу под лентой и спускаюсь вниз. Чем ниже, тем громче, чем ниже, тем дышать становится тяжелее. На конце лестницы меня ждёт охранник - громила ростом сто восемьдесят сантиметров и под сотню килограмм, смотрящий суровым, оценивающим взглядом. Я устало вскидываю голову вверх, не испытывая ничего при виде расправившего плечи Атланта. - Проход закрыт. - Сколько? - вяло интересуюсь я. Охранник скептически вскидывает бровь. - Я знаю здешние правила, сколько взнос? Мне называют цифру. Я не запомнила точно, но она была не больше стоимости пиццы. Я выгребла из кармана нужную сумму и прошагала в логово Змеи. Стены здесь почти не пестрили граффити, как в первый мой приход. Оно и логично: этим переходом пользуются намного чаще и, оставь Метрополитеновцы тут свои следы, на них будет легко выйти полиции. Это мне Том объяснял. Крысолова пару раз чуть не поймали за хвост, так что теперь он действует гораздо осторожнее. За невыполнение требований глава выгоняет и больше никогда не пускает нарушителей. Все места, где собираются грешные подростки, имеют максимум 1-2 торговых ларька, с хозяевами которых Крысолов договаривается лично, причём, обещая, что они оставаться целыми и невредимыми. По словам Тома, он устраивает в них VIP зону, где сидит либо сам, либо за высокую плату пускает посетителей. Но какую бы сумму они не заплатили, от соблюдений правил их это не освобождает. И от наказаний тоже. Я тону в шуме музыки, голосов и терпко-сладкого дыма. Подростки смыкаются вокруг кого-то, точно также, как кучка зевак закрывает собой место преступления. В толпе ещё легкое волнение, кажется, я попала под начало потасовки. Люди двигают меня вперёд. Я замечаю знакомые лица, чьих имён не знаю и знать не хочу. Среди них и Звездочёт. Бабочки нет или, по крайней мере, я ее не вижу. - Хэй, Рэд, а ты не ссышь на Хрома ехать? - Кишка не тонка, мелочь?! - Эй, свалили, нихрена не видно! Из узких просветов меж тел виден центр. Там дерутся два парня: один старше противника года так на 2-3, выше на пол-головы и шире в плечах в два раза. Мальчишка с медно-красными волосами, которого скорее всего и зовут Рэд, носится вокруг Хрома, как ребёнок около новогодней елки, только и делая, что уворачиваясь. Меня толкают все дальше, и я не успеваю осознать, как оказываюсь в эпицентре конфликта. Я стараюсь отступить назад, но круг смыкается, образуя плотную стену. Рэд впервые решается на атаку, замахивается, но за его спиной стою я. Его локоть приходится ровно на уровень моих глаз, я падаю, очки отлетают в сторону и до ушей отчетливо доносится звук треснувшего стекла. Все резко стихает. Но отчего-то мне кажется, что не я являюсь причиной всеобщего молчания. - Правило 7: драки на территории Метрополитена запрещены. Все личные конфликты решаются за пределами организации. - четко и абсолютно невозмутимым голосом диктует Крысолов. Никто другой не имеет власти в этом заведении. - Хром, Рэд, вон отсюда. - Но Рэд первый начал! За что Хрома выставлять? - пропищала девушка, которую невозможно отыскать глазами в собравшейся массовке. - Мне все равно на причину и зачинщиков. Рэд, Хром, пшли вон по-хорошему отсюда, пока не исключил вас! - грозно рявкнул глава, отчего все собравшиеся разом вздрогнули. Когда виновники переполоха покинули территорию перехода, вновь заиграла музыка и возобновилось всеобщее веселье. Я так и сидела на полу, пытаясь нащупать разбитые окуляры. Вдруг мне их кто-то подал и помог встать. - Что ты здесь делаешь? - Крысолов внимательно оглядел меня с ног до головы, видимо, ища увечия, коих, к счастью, не было. - Пошли со мной. Мы вошли в железный ящик, где в обычные дни торговали несъедобными пирожками и кофе. Крысолов кивнул на столик, а затем запустил кофемашину. - Что ты здесь делаешь? - повторил он вопрос, но я его проигнорировала. - Ты слышал о Томе? - парень ответил не сразу. Дождавшись сигнала машины, вытащил картонный стаканчик и поставил передо мной. - Да. И о Комосе тоже… Прости, но я ничего не могу сказать по этому поводу. Тебе тяжело и ты пришла сюда, но поверь, это не самое лучшее место для переживания потери. - Ты прав. - я обхватила пальцами стаканчик и поглядела в чёрную гладь, отражающую дребезжащую на потолке лампочку. - Но я не знаю куда идти. Единственный человек, с которым я могла б поделиться мыслями, сейчас переживает не меньше моего. - Что ж, можешь говорить. Я задумалась. На самом деле говорить мне было не о чем. Не было той ниточки, за которую я б смогла зацепиться и начать. В голове царила звенящая тишина, а тело отказывалось чувствовать хоть что-то. Словно разум заковали в цепи, закодировали все объемы данных и остановили вычислительные процессы. - А можешь… Рассказать о Томе? Он мало говорил о Метрополитене, но организация заняла значительное место в его жизни, ведь так?.. Как он попал сюда? Каким был здесь? Я не могу узнать об этом иначе, ты ведь понимаешь… Крысолов отпил кофе, слизнув осевшую на верхней губе пену. Он больше не выглядел страшным, неприятным, как мне показалось в первый раз. На нем все те же штаны цвета хаки, черная футболка и цепи, но его голос больше не скрипучий, не вызывающий желания воткнуть в уши беруши или на время стать глухой. - Что ж… Это произошло летом четыре года назад. Тогда нас было ещё немного, а собирались мы в Скелете. Вот в один из вечеров я и Василиск вышли на улицу подышать. Есть в нем доля романтика, любит на звёзды смотреть и других подключать. Там ещё и валуны, на которых мы приземлились, раньше были постаментами памятника какого-то писателя вроде как, но не суть важно. Сидели мы, значит, на камнях и вдруг увидели пацана курящего. Ну, я свистнул его по приколу. Думал, убежит, но нет, повернулся к нам и подошел. Тощий, как спичка, и высокий. А сколько в тех глазах было дерзости, у-у-у! - Крысолов насмешливо закатил глаза. - Ток пальцы выдавали. Они дрожали, и огонёк сигареты дрожал вместе с ними. «Чего надо?» - спросил он так нагло и агрессивно, что я даже опешил. Хотелось врезать малому, чтоб место знал, но Василиск разрулил: «Не пора ли тебе домой, друг?» Пианист ответил что-то вроде: пора настолько же, сколько и нам. Он подумал, что нам нет восемнадцати, хотя мне было уже девятнадцать, а Василиску все двадцать с половиной. Смешно ещё и то, что это чудо угостило нас сигаретами. Ну, потом на этой почве мы как-то разговорились и даже позвали Пианиста с собой погреться. Он хорошо вписался в группу, особенно девчонкам понравился. - А как он кличку заработал? - Да подружка Василиска назвала. Сказала, тип, пальцы длинные, как у пианиста, да и держится он как-то «по-особенному». Музыкальная аура или что-то подобное. - парень помолчал немного и добавил, - Меня Эриком зовут. А Том, правда, был очень классным. - он не смотрел на меня, но я уже догадалась, что меня собираются сейчас утешить. - Могу представить, что ты чувствуешь. Я ведь тоже проходил через такое. - Кто у тебя умер? - Девушка. Первая и единственная. Если честно, то ты ее мне очень напоминаешь. - Как она умерла? - поинтересовалась я, наплевав на всякую тактичность. Я не ожидала услышать ответ на вопрос, но услышала. - Ее убили. - голос Эрика звучал сухо и все же спокойно. - Она гостила с младшей сестрой у родственницы, когда пришли воры. Убийство по неосторожности. Более глупого и нелепого конца нельзя придумать. - Погоди, что ты сказал? Гостила с младшей сестрой? Как давно это было? - Уже лет шесть прошло… Что с тобой? Меня прошиб холодный пот. В голове крутилась на бесконечном повторе «песня Кукловода». Тени смеялись, шевеля моими губами, и вдруг начали петь. По щекам текли слёзы. Я вмиг почувствовала себя ничтожно маленькой, совершенно беспомощной. Эрик в ужасе смотрел на мои метания, но не предпринимал попыток помочь или как-то остановить это безумие. Я спрятала лицо в ладонях. Тени вокруг становились все больше и пели все громче. А меня будто посадили на цепь, заковали в башне внутри собственного тела. - Ее звали Алита. Алита Аинсворд, ведь так?! - горло болело, словно в него заливали раскаленное масло. Крысолов только и смог, что кивнуть. - Старшая сестра… Э-это моя старшая сестра… Если честно, то дальше все было, как в тумане. Я бежала по улице, не различая домов и людей, пересекала проезжую часть, чудом минуя машины. Тени преследовали меня, гнали все дальше в неизвестном направлении. Не чувствуя усталости преодолела несколько кварталов, пока не увидела открытую дверь подъезда. Залетела внутрь, тут же захлопнув ее за собой. Остановилась. Вокруг было тихо. Тени остались на улице, я видела их через окна. Они стучались бесформенными пальцами в стекла, бились головами без лиц. Переведя дух, я стала подниматься наверх. Тени не умеют летать, наверху они меня не достанут, только если им не откроют дверь. На четвертом этаже открытое окно. Я высунулась в него и жадно вдохнула свежего воздуха. Над городом пламенел пунцовый закат. Он простирался бело-розовыми полосами, чередуясь с полу-прозрачными облаками. Лучи уходящего солнца заглядывали в квартиры и издалека казалось, что разом вспыхнули десятки маленьких пожаров. Я встала на подоконник, крепко держась за массивную оконную раму. Вдалеке был виден мой дом, а справа возвышался одинокий Скелет. Я чуть задержала на нем взгляд, пытаясь рассмотреть хоть что-то, но треснувшие очки вряд ли подходят под гордое звание подзорной трубы. Слева - многоэтажка, в которой жил Том. Я вспомнила рыжую комнату, пианино, забитые поэзией полки... Я вспомнила выпускной, наш танец и поцелуй на крыше, нашу первую встречу. Интересно, а как он объяснял дяде проткнутое плечо? Я уже не узнаю ответа. Ветер ерошил волосы. Внизу гудели машины, принимал товар супермаркет на первом этаже. Над головой пролетал одинокий пересмешник. Я подумала, как же все-таки повезло птицам: летают где захотят и в небе их невозможно достать. Они смотрят на нас свысока и смеются с наших низменных горестей и проблем, с наших глупых радостей и незначительных побед. Им не понять людского бессмысленного существования, а нам их возвышенных мыслей. Я тоже... Я тоже хочу быть птицей! И я сделала шаг вперед.