Целуют всегда не тех

Музыка: Kiryu (己龍) – Tenka (天華)

Раннее утро незримо коснулось тонких нитей у края ночного покрывала и, бережно развязав замысловатые узелки, освободило шелк, позволяя ему беззвучно соскользнуть с заспанной земли. Воздух был неподвижен и густ, точно сметана, плохо пропуская сквозь себя июньское тепло, он окутал тихое озерцо и безмолвный лес непроглядной творожной пеленой. Туман. В тумане даже звуки слышатся иначе: влажность искажает теньканье пичуг, шуршание мелких зверьков в серых шубках и даже неспешные шаги. Приглушенно скрипнула половица – спустившись с низкого крыльца, человек в одеждах цвета темной лазури, прищурившись, осмотрел поросшую травой дорогу – единственный путь, ведущий к заброшенному дому посреди леса – в поисках приближающегося тусклого фонаря. Но ничего не увидел. «Задерживается, – подумал мужчина, покачав головой. – Нелегко продвигаться в молочном мраке». И, нарушив давнее обещание не привлекать лишнего внимания, все же зажег миниатюрную лампу. Расположившись, медленно сложил на груди руки и, бросив краткий взгляд на растущие у порога ирисы, умытые утренней росой, втянул влажный воздух. Прикрыл глаза, чтобы позволить полусонным мыслям виться узорчатым кантом дорогих расшитых одежд, плести невесомые цепочки причинно-следственных связей, нанизывая, как бисер, пережитые чувства на леску памяти и заставляя их сиять новыми гранями, неведомыми прежде. Этот утренний ритуал – по крохким кусочкам собирать мозаику своей жизни – превратился в приятную привычку и скрашивал тягучие минуты ожидания очередной встречи. Джунджи нравилось ощущать, как проснувшийся ветер касается лица, точно прорисовывая каждую черту, делая ее еще глубже и мужественней, путается в длинных волосах, чуть слышно погремывает резными украшениями. В такие минуты молодой самурай особенно остро осознавал единение с миром и укреплялся в нетвердой вере в правильность принятого решения. Наверное, важнейшего в жизни. И самого сложного. «Можно ли остаться честным, не говоря никому о том, что происходит между нами? Мне непросто смотреть в глаза семье». – «Ты же не творишь ничего дурного, Джу-кун. Если бы тебя спросили, ты должен был бы ответить, что сердце твое уже занято, но никто не вопрошал, так ведь?» – «Так, но... Выходит, своим молчанием я нарушаю...» – «Ничего ты не нарушаешь. А вот ежели раскроешь нашу тайну, преступишь клятву, данную другу и союзнику... Выбирай». Воспоминание заставило самурая поморщиться: у него и сегодня не находилось внятного ответа на заявление резкого в суждениях Куросаки. Чаще всего Джунджи, молодой воин знатного рода Токаи, второй сын зажиточного феодала, всегда ставивший обычаи и благополучие семьи выше эмоциональных порывов, совершенно не принимал дерзких воззрений младшего товарища. Но, внимательно вглядываясь в неестественно-фиалковые очи визави, Джунджи нередко ловил себя на сомнении, предательски закрадывающемся в сердце – приходилось отступать, проигрывая очередной поединок и не понимая, почему ему вновь не хватило аргументов? Дело в излишней самоуверенности и скрытом бешенстве натуры Куросаки? Или в том, что его слова не лишены мудрости? Консерватор Токаи лишь фыркал, предпочитая не разматывать клубок крамольных мыслей. «Куросаки – сущий демон во плоти, попирающий моральные нормы, сеющий разврат и раздор... Или мудрец нового времени?» Куросаки... дался ему этот молодой Куросаки. Резкий, вздорный, постоянно нарывавшийся на хорошую взбучку, наследник влиятельной семьи был несносен, как мошкара, и удивителен, как закат. Смутьян и невежа, неспособный и неделю прожить без драки, по которому, выражаясь словами соседей, кровавыми слезами рыдала плаха, славился острым языком и умением превратить в балаган даже самую светскую беседу. Те, кто плохо знал молодого самурая, обычно предпочитали держаться от «бесноватого» подальше, но тем, кто не боялся приблизиться, парень открывался с совершенно другой стороны. В домашних стенах сумасброд оказывался кротким и вежливым любимцем отца, заботливым сыном и братом, тонко чувствующим поэтом, ранимым и трогательным. Токаи знал его именно таким, однако принимать слова, попирающие традиции и устои, не собирался. «Демон во плоти». Они были знакомы с детства, но младший товарищ до сих пор умел удивлять Джунджи. Их земли граничили, а главы семей относились друг к другу со взаимным уважением, нередко приглашая соседей в гости и объединяя силы в борьбе с неприятелем. Ребята выросли вместе, а дружба неразрывной нитью прошила их судьбы и сердца, незаметно углубляясь, натирая, врезаясь в плоть, заставляя ее кровоточить, превращаясь в новые, сокрытые и непризнанные обществом чувства... «Поклянись, что не выдашь нас», – легкое шевеление губ и скрепление обещания болезненным переплетением пальцев. Остаток ночи в окружении длинных теней от лампы, пения цикад и пугающего глицинового огонька в темных глазах без радужки. Он поклялся. Самурай не имеет права не сдержать слова. «Мне тоже тяжело, поверь», – родное дыхание касается шеи, и Токаи верит. Джунджи вздрогнул, отряхнувшись от навязчивых воспоминаний. Ни к чему думать о том, в чем ты только путаешься, пусть все идет, как идет... Он жил по этому правилу не первый год, планируя жить и дальше, вот только сомнения... Честь – сложная штука. Вздохнув, мужчина снова вгляделся в туман, но никакого движения не обнаружил. «Неужели он не придет? – кольнула горькая мысль. – Нужно прибавить свету». Поднявшись на ноги и занявшись лампой, Джунджи и не заметил, когда именно принялся мурлыкать под нос странный незнакомый мотив. «Что это?» – отвлекся самурай и прислушался, не веря своим ушам: откуда-то сверху, с ветвей старых деревьев, неподвижно застывших вокруг озера, лилась чистая, как слеза, и тихая, словно шепот мелкого накрапывающего дождя, мелодия флейты. Даже оглянувшись по сторонам и внимательно осмотревшись, молодой воин, как ни старался, разглядеть таинственного музыканта не смог. «Кто он? Где прячется? Как он вообще оказался в столь беспросветной глуши?» – вопросы терзали парня, а флейта тем временем, переливчато курлыча и зазывая, продолжала вкатывать в сметанный туман невесомые шарики нот. Рука сама легла на рукоять меча, когда... - Джунджи! – знакомый голос заставил обернуться. Подняв над головой небольшой, но яркий фонарь, к дому подошел невысокий человек в богатом фиолетовом одеянии. На плечах у него темнела куда более скромная накидка, видимо, призванная сокрыть дорогие ткани и украшения, а на лицо падала тень от наброшенного капюшона. Фыркнув, пришедший по-хозяйски пристроил светильник под карнизом и одним движением обнажил голову, тряхнув копной неровно подстриженных темных волос. - Махиро-кун, – выдохнул Токаи, оставляя в покое меч, дабы друг не заподозрил недоброго. – Ты пришел. - А куда я денусь? Разве что захлебнусь в тумане, – пожав плечами, Куросаки-младший расплылся в чарующей улыбке и, приблизившись, заключил товарища в искренние объятья. – Прости, что заставил долго ждать: в таком мраке только и следи, чтоб не сбиться с дороги. - Не кручинься, все хорошо, – сильная ладонь Джунджи бережно погладила друга по спине. Осторожно коснувшись жестоко отхваченных прядок, упрямо выскользнувших из пальцев, самурай с укором произнес: – Что вновь сталось с твоими волосами, Махиро? - Попали в огонь, когда я наклонился, чтобы перемешать угли, – тот даже глазом не моргнул. - Почему ты не чтишь традиции? – вздохнул Токаи, еще немного постояв в обнимку и, наконец, с неохотой отпустив заворочавшегося Махиро. - Я чту. Смотри, у меня целая копна под капюшоном, – парировал приятель, выправив из-под одежды незаметные ранее волосы цвета вороного крыла. - Собери их, – посоветовал Джунджи. - И не подумаю, – хмыкнул наглец, но друг внезапно мягко сжал его плечо, сминая ткань, и вполголоса проронил, убеждая насторожиться: - Тихо, Хиро-кун. Слышишь? - Что? – тоже шепотом спросил тот. - Мелодия. Словно кто-то играет на флейте. Куросаки весь обратился в слух. - Точно, – медленно кивнул и прищурился, готовясь в любой момент выхватить верный меч. Темные глаза внимательно изучали ветви молчаливых деревьев: уж что-что, но выслеживать противника у Махиро всегда получалось виртуозно. Правда, на сей раз превзойти друга не удалось: загадочный музыкант ускользнул даже от зорких очей наследника знаменитого рода. - Как думаешь, кто это может быть? – озвучил свой вопрос Токаи. - Без понятия, – ощетинившись, брякнул Куросаки. – Я никого не вижу. - Вряд ли человек, - куда более рассудительный Джунджи задумчиво потер лоб. – Забрести в такую рань в чащу, да еще и музицировать здесь могло прийти в голову лишь полоумному. - Тогда кто он? - Не знаю. Но... как бы ни странствующий дух, – выдохнув, старший товарищ все же решился озвучить неприятную, дикую мысль. - Бред, – отмахнулся Хиро. - Не бред, – хмуро заметил Токаи, сложив на груди руки и принимая тем самым защитную позу. – Ты раньше слышал подобное? - Нет. - Вот и я не слышал, а старцы твердят... - Маразматики, – фыркнул упрямец и был немедленно схвачен за воротник. - Еще одно слово в подобном ключе, малявка, – и, клянусь, я выбью из тебя спесь, – прорычал Джунджи, встряхнув товарища, от чего тот покраснел и комично сморгнул, роняя тихое «извини». «Смотри у меня», – нарочито строго пригрозил старший, наконец, соизволив подарить Куросаки свободу. - Если сюда вправду явился мрачный призрак, нам стоит быть осторожнее, – подытожил Токаи, снова воззрившись в молочную дымку тумана и не обращая внимания на отряхивающегося товарища. - Давай надеяться, что это играют лесные духи, благословляя наш союз, а не кто-то пришедший с недобрыми вестями, – мягко улыбнулся Махиро, потирая шею. Улыбка на его пухлых губах всегда убеждала лучше тысячи аргументов, поэтому, переняв ее, Джунджи бережно обнял возлюбленного за плечи, уводя в дом: они и без того потеряли сегодня слишком много драгоценного времени. И постарался забыть странную мелодию, спустя пару недолгих минут растворившуюся в тумане. Все стихло. На тонких листьях фиолетовых ирисов, любимых цветов Махиро, поблескивали дрожащие капли, в которых, переливаясь, нежно отражался пурпур лепестков. Настолько же завораживающих, как и демонические глаза наследника рода Куросаки.