Целуют всегда не тех

Шорох раздвижной перегородки потонул в тумане, исказившись, как и прочие звуки; два темных силуэта прошли в дом, а затем, еще раз прислушавшись, дабы убедиться в воцарившейся тишине, хозяин решительным жестом отрезал путь назад. Темная комната, наглухо закрытая ширмами, надежно скрылась от чужих глаз. В тусклом свете небольших ламп лукавая улыбка Махиро казалась пугающей, но Джунджи нисколько не опасался своего маленького ручного демона. Подойдя ближе, старший воин бережно обнял Куросаки за плечи и, наклонившись, коснулся губами его губ, чтобы тут же почувствовать, с каким неистовством тот отвечает, сколько плохо скрываемой страсти вмещает сейчас обманчиво хрупкое, сильное тело... Махиро, как ни старался, не умел сохранять хладнокровие, и это обстоятельство всегда забавляло Джунджи. Их встречи здесь – в старом доме, всецело принадлежавшем Джуну – были редки и, наверное, потому насквозь пропитаны лишь предельными эмоциями. Дарить друг другу увлеченные поцелуи, прогуливаться вдвоем вдоль берега сонного озера, наблюдать, как с молчаливых деревьев, кружась и толкаясь, опадают невесомые лепестки иль пожелтевшие листья, дышать тишиной стало общей тайной, надежно хранимой соснами и травой. Устроившись у одной из массивных колонн, Джунджи нередко обнимал Махиро: ему нравилось слушать, как тот читает странные стихи, поражаться его одаренности и феноменальной памяти. А Махиро нравилось, когда его хвалят. И еще – дремать на плече у друга, доверительно уткнувшись в шею и даже не помышляя вырываться из крепкого кольца рук... Сегодня проявлять чувства на улице влюбленные не решились: неведомый музыкант бродил где-то поблизости, – зато теперь, отгородившись от остального мира, позволялось не сдерживаться. Плотная ткань неприметной накидки, неслышно соскользнув, открыла фиолетовое одеяние наследника рода, а слегка сползший рукав расписного кимоно обнажил бархат кожи, в красноватом свете напольных ламп казавшейся неестественно смуглой. Отстранившись, Махиро неспешно снял с пояса меч и, переложив в правую руку, недвусмысленно улыбнулся, на что Джунджи ответил таким же мирным жестом. Посередине комнаты, на полу, в окружении горящих светильников, влюбленных уже ожидало загодя приготовленное ложе. Заговорщически переглянувшись, молодые люди, не проронив ни слова, опустились на пол, в знак доверия отложив оружие и наконец-то расслабившись. Все. Теперь они могли быть поистине откровенны, ничего не утаивать, не помышлять об опасности. Их глаза встретились, и Джунджи не сдержал улыбки: настолько длинными в приглушенном свете казались ресницы Хиро, черными – его непослушные волосы, завораживающими – манящие очи... В последних влажными бликами подрагивала плохо сокрытая страсть, готовая вот-вот перелиться через край, точно парное молоко из глиняной крынки. Наклонившись, Токаи осторожно уткнулся в шею друга, даря ему сперва невесомый, а затем – куда более чувственный поцелуй и втайне радуясь бурной реакции: темпераментный товарищ попросту не умел скрывать эмоции. Горячие губы спустились ниже, с осторожностью прикусывая теплую шею, впитывая гулкий, частый пульс, достигли одной из многочисленных золотых цепочек и, не теряя ни капли стремительно растущего возбуждения, позволили влажному кончику языка потеребить некрупные колечки, дразня кожу под ними ненавязчивыми касаниями. Призывно наклонив голову, Махиро тут же подался вперед, подставляясь под ласки, точно большой кот, и, судорожно хватая ртом воздух, сдавленно застонал, не в силах сдерживать жгучего желания. А Джунджи продолжал плести вокруг возлюбленного плотную паутину сладостных мук, сводя с ума несчастную жертву, заставляя ее молить о пощаде... и продолжении. Умелые пальцы, привыкшие сжимать рукоять катаны, сейчас осторожно изучали руки и плечи Куросаки, сквозь тонкую преграду дорогой ткани ощущая жар тела, изнемогавшего в предвкушении близости. Джун лучше всех на свете знал, как Махиро ненавидит ждать, как тяжело ему, «бесноватому», томиться в ожидании... и именно потому обожал дразнить младшего, подчинять своей воле. И, как ни забавно, тем самым лишь ублажая его: сей «зверь» доверял Токаи, признавал превосходство. Не покоряясь в жизни, наедине вручал старшему сердце – без страха и сожалений. Подарив другу очередной сладкий поцелуй, Джунджи бережно коснулся уха Махиро, тронув ряд позвякивающих сережек и вдыхая чарующий аромат сандала, – терпкий, стойкий, одновременно расслабляющий и будоражащий. За одну лишь возможность дышать воздухом, таящим тепло кожи возлюбленного, воин был готов покрыть поцелуями каждый сантиметр тела Махиро, только бы тот попросил... Давно раскусив сей секрет, хитрец Куросаки хранил в памяти признание, случайно оброненное еще на заре их отношений: «Ты и сандал созданы друг для друга». Так что и поныне, готовясь ко встрече с любимым, Хиро старательно натирал распаренную кожу маслом этого дерева, грамотно расставляя акценты за ушами, на запястьях, шее, затылке, локтях, коленях. Ему самому нравился древесный экзотический аромат, тонкий мускусный оттенок, сладковатые ноты, снимающие стресс. А что может быть лучше, чем совпадение вкусов? Даже неугомонный Куросаки соглашался потратить несколько минут ради наслаждения. С каждой секундой огонь взаимной страсти разгорался ярче, неистовей, а одежда утрачивала смысл. Помогая друг другу развязать ее, любовники не отрывались от методичных ласк, с каждым движением становившихся все откровеннее. Переливчатый шелк освободил сильное плечо Куросаки, и пальцы Токаи не упустили возможности коснуться бархата голой кожи, мягкими подушечками оплавить податливое тело. Украшения, прежде выгодно подчеркивавшие высокое положение владельцев, нынче только мешали, путаясь в волосах, посему были с должным почтением сняты. И вот, наконец, дорогие одежды, неслышно скользнув по изгибам, упали к ногам, бесстыдно обнажив точеные тела, закаленные годами безжалостных тренировок. В приглушенном свете невысокий, но крепкий Махиро напоминал принца западной страны: Джунджи даже залюбовался. - Иди сюда, – по-хозяйски обнимая и заставляя прилечь, Куросаки не дал другу насладиться зрелищем. Отныне ничто – ни искусно пошитые одежды, ни случайные свидетели – не мешало искренним ласкам. Не скрывая боле обжигающих чувств, два любящих существа сплетались телами, соединялись душами, перетекая друг в друга и становясь единым целым – слиянием света и тьмы. Светом, несомненно, был Джунджи – второй сын зажиточного рода Токаи, истинный воин, сейчас упивающийся пряным ароматом сандала и любующийся аккуратными косточками на запястьях возлюбленного. Тьмой был резкий и вспыльчивый Куросаки – наследник властной семьи, крепкие руки которого умело держали меч, но ныне обнимали родное тело, бережно, будто с опаской, касаясь узорчатой татуировки на плече Джунджи. Улыбнувшись, Токаи ненадолго остановился, чтобы все-таки полюбоваться волевыми чертами лица лежащего товарища, однако тот фыркнул, хватая Джуна за волосы на затылке и заставляя целовать себя. Пришлось подчиниться, но ловкая кисть успела погладить горячую шею, решительно и четко прочертить большим пальцем ровную линию ключицы. Перевернулись. Джунджи неловко подумал, что сделал бы все, чтобы остановить недолгий момент единения, когда их руки беззастенчиво изучали атлас горячей плоти. Скользнув по пояснице вниз, Джун задержал поглаживающую ладонь, ожидая разрешения – и дождался: Хиро не без смущения раздвинул ноги, позволяя дарить себе самые интимные ласки и отвечая тем же. Растущее возбуждение близилось к апогею, угрожало вот-вот прорваться, вылиться и мгновенно остыть, как лава, выплеснувшаяся из жерла пробудившегося вулкана. Не растрачивая зря драгоценных секунд, Махиро улегся на живот, предоставляя глазам друга поистине волшебное зрелище, обыкновенно сокрытое под дорогой тканью кимоно: искусно выжженного дракона на всю спину, кожистые крылья которого обнимали сильные плечи молодого самурая, когти царапали бока, а мощный хвост наконечником-пикой терялся на последнем позвонке. Ловкие пальцы Джунджи не преминули прорисовать несколько зубчатых чешуек, повторяя мастерски нанесенные линии и заставляя Махиро сходить с ума от желания. В другой день Токаи не пожалел бы и полчаса на тактильное считывание магического рисунка, но сегодня не стал мучить ни себя, ни товарища – и, как следует обмакнув пальцы в заранее приготовленную плошку с подогретым миндальным маслом, ласково погладил острие драконьего хвоста, проникая ниже, тщательно смазывая покорное тело, готовя к соитию. Махиро, покусывая губы, лежал смирно-смирно, дыша как можно размереннее и стараясь привычно подавить растущее беспокойство. Он прекрасно знал, что Джунджи никогда не причинит ему вреда или лишней боли, но все равно, в силу беспокойной натуры, каждый раз волновался: судьба-злодейка зачем-то наградила младшего Куросаки излишней чувствительностью, и, хотя предложенное Джунджи масло, бесспорно, спасало ситуацию, боль не угасала... Впрочем, ради удовольствия чего только не перетерпишь. А Джунджи тем временем, с осторожностью подготавливая любовника, думал о том, что назвать Махиро слабым у него даже язык не повернулся бы: несмотря на то, что Куросаки, бесспорно, был рабом эмоций и в постели предпочитал отдаваться, поистине демонический нрав и сильное тело этого человека не оставляли ни шанса сломить его. Невысокий, но крепкий и физически развитый, в бою Куросаки слыл страшным противником, а его отчаянное безумие не раз ставили в пример осторожному Токаи. «Смотри, Джунджи-кун, – нередко говаривал отец старшего самурая, наблюдая за очередным поединком друзей, – Куросаки-кун не боится смерти. И потому победа будет за ним». Впрочем, не одно бесстрашие помогало с виду не слишком внушительному Махиро крушить соперников направо и налево: его физической силе можно было лишь позавидовать, а выносливость поражала даже старейшин, чего только не повидавших на своем веку. «Непрост он, ох непрост, не зря говорят: спит в нем зерно демона», – судачили по дворам... И хотя сейчас Махиро покорно отдавался рукам возлюбленного, тело Джунджи ныло от одного лишь воспоминания о том, как дерзкий любовник время от времени брал его. Наконец процесс подготовки подошел к завершению; резкое проникновение заставило Куросаки сдавлено взвыть, проклиная предательски выступившие слезы, но Токаи сделал все, чтобы не мучить миниатюрного самурая излишне долго, и скоро приятная лавина удовольствия накрыла их истомленные души и тела. Правда, отдыхать неугомонный Махиро, похоже, не собирался: чуть-чуть отдышавшись, он ловко перевернул куда более тяжелого Джунджи, чтобы устроиться сверху и, довольно ухмыльнувшись, подарить присущий ему пугающий взгляд. Лиловоокий. Глаза цвета завораживающих глициний, умытых дождем ирисов и фиалок, тугих гроздей сирени, закатного сумеречного неба. Неестественный оттенок, странный, нечеловеческий... Ходили слухи, что Махиро на самом деле сын демона: его отец долгие годы мечтал о наследнике, но небо, словно издеваясь, упрямо посылало ему дочерей. Люди шептались о проклятии рода жестокого феодала, ради власти безжалостно вырезавшего целые семьи: мол, недостойными деяниями и непокорным нравом Куросаки прогневал богов, и те желали раздробить обширные владения. А когда молитвы супругов все же были услышаны, по дворам поползли совсем уж дикие сплетни: якобы после рождения пятой малышки их мать попросила помощи у злых сил, и, по истечении должного срока, на свет появился мальчик с фиолетовыми очами. Правда, сам Куросаки-сан смеялся над мифами и души не чаял в младшем отпрыске, планируя однажды передать ему власть и большую часть земель. Верить легендам действительно было глупо: хотя внешне Махиро пошел в материнскую родню, неукротимым и вздорным характером буквально копировал отца. Вот только сейчас, пытаясь не утонуть в обжигающе сумасшедших прикосновениях, Джунджи сомневался, что эти слухи – всего лишь слухи. «Демон во плоти. Лиловоокий демон». Его объятья, словно тайфун, сметающий все на своем пути, жгли тело Токаи, подчиняя и услаждая, отдавая себя без остатка и требуя того же взамен. Ладони Джуна, сжимавшие округлые мышцы друга, впитывали неистовую страсть, вместе со сладковатым ароматом сандала перетекавшую по телам, сплетавшимся в тугой узел до последнего вздоха, до последней разрядки... ...Уставшие и тяжело дышащие, двое долго лежали в обнимку, не в силах расстаться, вновь вернуться в мир, где они распадутся на два отдельных существа с разными сознаниями и судьбами. Больше всего на свете Токаи мечтал сейчас, чтобы время остановилось, чтобы его осыпающиеся песчинки каким-то нелепым образом слиплись и перестали отсчитывать секунды... Сильные руки обнимали горячее тело друга, пальцы лениво повторяли узор татуировки на широкой спине, поглаживая бархат кожи, как шерсть диковинного кота. Лампы уже почти догорели, и в комнату проник сумрак, смешанный с уличной прохладой, пробравшейся из-под закрытых ширм. Заворочавшись, Махиро пришел в себя первым и, последний раз поцеловав Джунджи – нежно, совсем по-дружески, – покинул уютное ложе. - Спасибо, – скромно произнесенное слово вкатилось в тишину, и старший самурай слабо улыбнулся странной привычке младшего обязательно благодарить за время, проведенное вдвоем. Устроившись на боку, Токаи полулежа наблюдал за каждым движением Махиро, заслонившего собой тусклую лампу, а потому вмиг ставшего неестественно смуглокожим. Он собирался медленно, но методично, никуда не спешил, но и не замирал. Настоящий воин. При всей горячности, импульсивности, непомерной гордыне – мудрый, уверенный. Может, именно за это Джун так любил своего маленького ручного демона?.. Легкий шорох расправленной ткани – и вот, наконец, дорогие одежды надежно скрыли диковинного дракона от посторонних глаз. «Лиловоокого демона», – поправил Джунджи. Куросаки, обернувшись, насмешливо взглянул на Токаи. В глубине нечеловеческих очей дерзко мелькнул сиреневатый шальной огонек.