__________
— Но, мама… — Мэй бессильно шлепает ладонью по подушке, наблюдая за взлетом подсвеченной в лучах пыли, умоляюще смотрит на закалывающую перед зеркалом огненно-рыжие волосы мать. — Все вопросы к отцу, — отмахивается та и улыбается. Закатное персиковое солнце ласкает ее лицо сквозь жалюзи, — он его нанял. Мэй рассматривает шелковый фиолетовый костюм, в который она облачена. На плечах распеваются наперегонки птицы, прячась среди густой тропической зелени. Со спины хищно скалятся тигры, пуская рыком волну на нежной ткани. — Его? Какой смысл в одном-единственном охраннике? — Мэй вскидывает брови, принимаясь ковырять дырку на джинсах. — Папа сказал, что он стоит десяти, — Морико небрежно забрасывает гребень в верхний ящик комода и закрывает его, находя взгляд дочери в отражении, — милая, это всего лишь пара дней. Уверена, ты не успеешь его возненавидеть. Мэй закатывает глаза и откидывается на кровать, устремляя взгляд в высокий потолок: — Как хоть зовут его? — Кадзу. Кадзу Кад-зу Мэй пробует имя на вкус, произносит его одними губами в ночной тишине спальни, наблюдая за расползающимися по стенам тенями. Кадзу Глухое в начале и резкое, звонкое в конце, как рокот заведенного автомобиля, срывающегося с места.____________________
Первое, что Мэй видит — холодный, острый взгляд. Кадзу быстро осматривает ее, цепляясь глазами то в одном месте, то в другом. Мэй охота поёжиться, как от сквозняка, но она терпит, позволяет так бесстыдно глядеть на себя, словно на товар. Наконец, он кивает ей, здороваясь, и она отвечает тем же. Кадзу поправляет на плече большую спортивную сумку и тянет руку к ее чемодану, но Мэй, нахмурившись, сама дергает за ручку. Он одобрительно усмехается и указывает на табло: — Пойдем, самостоятельная, у нас регистрация началась, — Кадзу пропускает Мэй вперед и следует за ней. Неотрывно, идет по ее шагам. Мэй слышит это — шорох плаща, его негромкое дыхание, чувствует его запах. Сандал, пачули, перец и… ладан. Она на секунду представляет его, такого, определенно, дикого, в христианском храме коленопреклоненным. Черные волосы, разлившиеся по темным одеждам, шершавые, мозолистые ладони, вынырнувшие из широких рукавов, сложены в молящем жесте и два темных зрачка покорно опущены, скрыты занавесом век. Мурашки рассыпаются по коже, словно бусины. Мэй прислушивается, возвращая себя в реальность. Ее выбрасывает в холл аэропорта. Возможность слышать появляется так резко, будто с головы сдернули наушники. Голос диктора, дрожащим эхом смешивается с шумом, окликами, стуком тысячи пластиковых колесиков о плитку. Перед лицом снуют люди, на бегу проверяя билеты, обеспокоено хлопая себя по карманам в поиске паспортов, путаясь в полах курток, сталкиваясь и ругаясь. Мэй в откуда-то взявшейся панике оглядывается, ища глазами Кадзу. Вот он. — Все хорошо? — он слегка прищуривается и Мэй торопливо кивает. Она сжимает вспотевшей вмиг ладонью ручку чемодана, заталкивая чувство тревоги поглубже.____________________
Парень через проход улыбается ей. Синяя прядка, затерянная среди черных кудрей. Яркие веселые глаза, пальцы, замеревшие над клавиатурой ноутбука. Красивый. Мэй тушуется и переводит взгляд за стекло иллюминатора. Небо чистое, нарушенное только редкими облаками, летящими под крылом самолета, словно сахарная вата, сорвавшаяся с палочки. Такое небо бывает только в летний полдень, и Мэй проводит по нему пальцем сквозь окошко. Это небо... оно как будто сошло со страниц детства. Старая папина машина разгоняет пыль, подъезжая к озеру, кустарники колются и царапают кожу. Но пробраться к воде ребятне ничто не в силах помешать. Компания продирается сквозь них, сбрасывая на ходу шлепки, и с разбегу плюхается в воду, оставив на песке следы торопливых ног. И вот там, качаясь на глади в ярких нарукавниках, Мэй видела такое небо. Смотрела на него, расчерченное следами самолетов, а в груди было так спокойно, как никогда ни до, ни после. Белые полоски растворяются в синеве, купальник начинает холодить тело, забрасывая его мурашками, подгоняя выбираться на берег. Где уже ждет мама, совсем молодая, с распахнутыми полотенцем и улыбкой. На обратной дороге волосы сначала липнут к лицу мокрыми сосульками, а потом, подхватываемые задувающим в окно ветром, щекочут плечи. Машина заполняется смехом, песнями, шелестом страниц девчачьих дневничков. Мэй прислоняется лбом к нагретому солнцем стеклу, наблюдая за тем, как небо окрашивается в оранжевый, сообщая о приближении вечера. Кадзу в соседнем кресле принимает из рук стюардессы чашку эспрессо, и Мэй почему-то кажется, что это абсолютно его — такой крепкий, горький кофе, моментом превращающий размеренное сердцебиение в барабанную дробь. Мэй украдкой кидает взгляд на парня, сидящего через проход. Тот, активно жестикулируя, что-то негромко втолковывает своему другу. Ладони Мэй и Кадзу соприкасаются на общем подлокотнике, и он смотрит на нее, отчего внутри Мэй рождается такое странное будоражащее ощущение. Хочется почувствовать его. Оказаться не бизнес-классе, а в экономе, где места меньше, колени сталкиваются, а чужое дыхание на щеке становится таким привычным. Кадзу слегка дергает уголком губ в короткой улыбке и выпивает одним махом горяченный кофе. Внизу живота вдруг становится щекотно — есть что-то в этом дергании кадыка, в крупных мужских ладонях, аккуратно держащих пальцами крохотную ручку мизерной чашечки.__________________
Мэй хочет вдохнуть и не может. Она просыпается, будто выныривает из потока сна, создавая волну на поверхности и захлебываясь хлынувшей в нос водой. В горле застревает испуганный возглас. В номере так темно, что она не сразу может различить хоть что-то. Лицо Кадзу совсем близко, он зажимает ей рот одной рукой, второй прижимая палец к своим губам, призывая молчать. Когда она кивает, он отнимает ладонь и указывает глазами под кровать. Мэй, едва дыша, сползает с постели под его взглядом. Всего секунда, чтобы разглядеть его в тусклом свете луны. Он — наг по пояс. Быстро вздымающуюся грудь пересекают ремни с ножами. Оба плеча обхвачены кобурой. Она видит, как он бесшумно выскальзывает из ее комнаты. Единственное, что теперь выделяется в темноте для нее — дверь. За ней тихо и темно. Каждую секунду ей хочется выкатиться из-под кровати и подкрасться к ней, чтобы понять, что происходит. Зачем все это нужно, если все спокойно? Но внутренний голос подсказывает ей послушно лежать и молчать. Все, что Мэй слышит — собственное быстрое дыхание. Она старается дышать тише, но чем больше она об этом думает, тем очевиднее становится. И так по кругу. Чтобы успокоиться, она начинает считать. По ее прикидкам проходит уже минут пятнадцать-двадцать, когда дверь открывается и чьи-то ноги в ботинках быстро пересекают комнату. В груди трепыхается сердце, отдаваясь в ушах. Мэй зажмуривается, впиваясь пальцами в дно кровати. — Все хорошо, тихая, — Кадзу заглядывает в ее убежище, и Мэй судорожно выталкивает воздух из легких. Она вопрошающе взирает на него, цепляясь за чернеющий взгляд в темноте, — так было нужно, сейчас сама все увидишь. Мэй на негнущихся ногах идет к двери. Десять шагов кажутся такими долгими. Кадзу щелкает включателем, и она выглядывает из-за двери, сразу же хватается за стену, ища опору. — Кто они? — только и может выдавить она, оглядывая бездыханные тела. Кадзу присаживается на корточки возле одного и распахивает на нем куртку, игнорируя вспоротое горло и залитый кровью ворот. У Мэй это игнорировать не выходит. Она беспомощно смотрит на запрокинутую коротко стриженную голову, глаза, застывшие в распахнутом, обезумевшем от шока и боли взгляде. Кадзу шарит во внутреннем кармане, а потом, бегло пролистав страницы, кидает к ногам Мэй развернутый поддельный паспорт. Она опускает взгляд, прищуривается, чтобы разглядеть мелкий шрифт, и читает. Рикс Остер. Имя как будто для героя комиксов. Наверняка, вышел бы отличный супергерой среднего звена. Альтер-эго — красавчик-ловелас, возможно, бармен, который ночью протирает бокалы, клеит клиенток и наливает бухло, а днем чистит улицы города от злодеев. Кажется, в этом мире, в мире Мэй, Кадзу и душного банкогского номера, злодей — именно он. Следом приземляется следующий документ. Орвон Кейси. И этот туда же. Когда набирается целая стопка, замыкающаяся паспортом человека по имени Лабель Флавий, Кадзу наконец отвечает: — Люди, которых прислали тебя убить, — он достает телефон, — надо вызвать клининг, — усмехается, и от этого у Мэй все холодеет. Мэй тошнит, она упирается взглядом в синюю прядку в копне черных кудрей, слипшихся от крови, сползая по стене на пол. Дыхание сбивается, тело неконтролируемо дрожит, и она не замечает, как начинает бормотать: — Боже… боже… боже… — Мэй, — перед глазами возникает Кадзу, — Мэй, нам надо уходить, — с сочувствием произносит он, — сможешь сама собраться? Она кивает и цепляется за протянутую руку. Ей плохо от одной мысли, что она может остаться здесь — в комнате, набитой трупами. Рука Кадзу именно такая, какой она ей представлялась — теплая, шершавая и такая… надежная, если рука вообще может быть надежной. Но почему-то от этого короткого прикосновения страх испаряется, как роса под утренним солнцем. Он спас ее жизнь. Защитил. Никогда прежде никто не убивал ради Мэй. Она смотрит на Кадзу — он натягивает футболку, собирает волосы в пучок. На его щеке порез — единственное, что смогли сделать наемники. И прежде, чем отправиться за своими вещами, она подходит к нему и прижимается губами к царапине. Кадзу каменеет. Мэй отстраняется и напоследок близко заглядывает в его глаза. Впервые с момента их встречи такие. Растерянные. Ошеломленные. Застигнутые врасплох. Кадзу будто бы сразу молодеет лет на десять, замерев в нерешительности. Не оборачиваясь, она спешит в свою комнату и, прикрыв дверь, прижимается к ней спиной, переводя сбившееся дыхание. Кадзу еще секунду стоит, не шелохнувшись, а потом на автомате идет следом, словно дернутый за веревочку, но замирает в половине шага и упирается лбом в створку. Распахнутым взглядом утыкается в рисунок дерева.___________________
— Отпусти такси, — Мэй запахивает тренч, разглядывая Кадзу на фоне ночного города. На его лице бликуют неоновые вывески, рекламные щиты, фары проезжающих мимо машин, — пусть багаж отвезут в гостиницу. Кадзу, не обронив ни слова, склоняется над окном со стороны пассажира, устроив руку на крыше, и дает указания водителю. Через минуту они грузят сумки в багажник и остаются друг напротив друга. Вокруг гуляют люди. Может, какие-то крохотные городишки ночью и вымирают. В таких и аптека закрывается до ужина, чтобы фармацевт мог встретить его за столом с семьей. Но мегаполисы не спят, и Мэй задирает голову, разглядывая небо, которое по-настоящему никогда не темнеет — оно всегда как застиранная темно-синяя рубашка. Вот бы оказаться сейчас в пустыне в Намибии. Упасть на песок, запустить в него пальцы, обратив взгляд во внутренности вселенной. И вот там небо точно рухнет густым, плотным звездным покрывалом, придавит к высохшей земле так сильно, что подняться сил не найти. Кадзу терпеливо ждет, рассматривает ее. Не так, как в первую встречу, грубо и бесстыдно, сейчас он смотрит с интересом, с пониманием. Будто знает, о чем она думает, и разделяет мысли Мэй. — Пойдем, — Мэй тянет его за рукав, — пройдемся пешком. Он покорно кивает, улыбаясь носкам своих ботинок и вбив ладони в карманы куртки. Мэй ведет его вдоль распахнутых дверей ресторанов, восседающих на верандах людей. Молча, общаясь только короткими переглядываниями. После замкнутого и давящего номера с мертвецами, улицы, забитые живыми, смеющимися, болтающими без умолку людьми, выгоняют из тела напряжение. Оказаться в четырех стенах кажется немыслимым. Лица смешиваются перед глазами, и Мэй, оказавшись возле музыкантов, расположившихся на тротуаре, ныряет в танцующую толпу. Кадзу напряженно оглядывается — такое место выглядит рискованно. Но Мэй подмигивает ему, подзывая к себе, и он решает, что в любом случае, если он будет рядом, так будет безопаснее. И спокойнее. Кадзу шагает к Мэй, оказываясь лицом к лицу. Несколько секунд они просто смотрят, пока окружающие двигаются в танце, Кадзу изучает ее лицо, молодое, красивое, открытое ему. Ладони горят от желания коснуться, и сердце начинает щемить в забытом трепете. А потом Мэй улыбается и закидывает руки ему на плечи.________________
Кадзу устремляет взгляд в голый гостиничный потолок. Плечо согревается дыханием, и он не решается посмотреть на нее. Разметавшиеся кляксой по подушке волосы щекочут руку, и Кадзу садится на кровати, сбив одеяло в паху. Так он еще никогда не лажал. Смачно, с размахом, вкусом и кайфом. Мэй за его спиной со вздохом переворачивается, продолжая сон, и он запрещает себе оборачиваться. Чтобы не запоминать ее такую — томную, сонную, нежную, беззащитную и откровенную. Но выдернуть из памяти ночь не выйдет, Кадзу слишком хорошо умеет не обманывать себя. Поэтому он поднимается и идет в душ, не закрывая дверь. Оттуда просматривается вход в номер, и он ни на секунду не спускает глаз с него. Смотрит, не давая себе думать, смывает следы пребывания Мэй. Вода хлещет по телу, вылетая на сухой пол. Потом надо будет наступать аккуратно, чтобы не поскользнуться. Дурацкий пакетик с гелем для душа заставляет на секунду отвлечься — уголок никак не хочет отрываться, и Кадзу цепляет его зубами, ощущая во рту пластмассово-персиковый привкус, а когда поднимает глаза, Мэй молча ступает на плитку. На ней огромный махровый халат, который она не потрудилась завязать. Мэй впивается в его взгляд, ищет в нем что-то, и Кадзу знает, что. Поэтому он старательно прячет это, на что она качает головой. Кадзу читает в этом жесте разочарование и сглатывает слова, сжимая зубы. А Мэй в два шага преодолевает расстояние между ними и закрывает душевую кабину, отрезая их друг от друга. Кадзу зажмуривается, когда напоследок она прижимает ладонь к створке. Он остается один на один с тошнотворным, слишком сладким запахом персика._________________
Весь полет Мэй смотрит в серую дымку за иллюминатором. Кадзу не пьет эспрессо и, кажется, не делает ни единого движения. Только на выходе из самолета, проходя мимо улыбающихся стюардесс, позволяет себе незаметно коснуться волос Мэй кончиком носа, вдыхая тонкий аромат. Когда она видит среди встречающих отца, в носу начинает щипать. Очень хочется кинуться к нему через толпу людей, распихивая всех локтями, чтобы уткнуться носом в грудь и ощутить себя вновь маленькой девочкой. Ей так грустно и плохо, и папа всегда был тем, кто отводил от нее все беды. Мэй прекрасно понимает, что с ее теперешней проблемой он не в силах разобраться. Поэтому Мэй натягивает на лицо улыбку и ускоряет шаг. На мгновение она чувствует, как ладонь Кадзу сжимает ее пальцы. Коротко, порывисто, но так вкрадчиво. А потом отпускает. Мэй оборачивается, ныряя в объятия отца. Кадзу по-деловому жмет Кину руку и ловит ее взгляд. Одними губами шепчет, но Мэй слышит. И от этих слов становится так пусто, что она хватается за отцовский пиджак что есть силы, чтобы остаться на ногах. Он ее отпускает. Отпускает. — Прощай, бесценная…__________________
Этот сон преследует ее три года. Иногда появляется ощущение, что кошмар покинул ее, когда несколько недель она вместо бросающего в пот ужаса наблюдает глухую темноту. Тогда Мэй начинает потихоньку надеяться, вместе с тем настойчиво запрещая себе веру. Ведь так бывает всегда — черное на контрасте с белым всегда кажется еще темнее. Чтобы было побольнее, сначала нужно одарить небывалым счастьем. Мэй не знает, кто во Вселенной отвечает за подобное – Бог, дьявол или какие-то другие материи типа инь и ян. Да это и не важно, в сущности говоря. Ее персональный ад навсегда запечатлелся в номере банкогского отеля, в котором плотная, как деготь, ночь затыкает ей рот липкой ладонью. И все, что ей остается, беспомощно озираться в комнате, полной мертвецов. В комнате без дверей. Поэтому, когда она снова резко садится на кровати, словно марионетка, дернутая за нитку кукловодом, она не знает, сон это или явь. В этом может помочь разобраться только фигура, сидящая на краю, аккуратно отодвинув одеяло, и оглушающе пахнущая сандалом с ладаном. Мэй давится вопросом, поглощая темноту глазами. Как же она скучала. Господи. — Я завершил все дела. Я со всеми расквитался. Расплатился со всеми, кому был должен. Остался только тебе, — Кадзу замолкает, переводя взгляд на дверь, — и ей. — Я тебя не звала, — только и может вышептать она, молясь, чтобы дочь не проснулась. Или, на самом деле, чтобы проснулась. Мэй очень устала быть одной. И не быть счастливой. — Знаю, — он грустно улыбается, запускает ладонь под куртку и несколько секунд вертит в руках нож. Потом берет его за лезвие и протягивает Мэй рукояткой вперед, — ты можешь сказать, что я напал на тебя и ты защищалась. Вдох застревает в горле колючим, как репейник, комком. Мэй не может поднять руку, чтобы взять оружие. Никогда не сможет. Не для того, чтобы направить в него. — Я задержался, но я вернулся навсегда, — Кадзу опускает взгляд в белые простыни, — Прости меня. Он хочет еще что-то сказать, но за его спиной открывается дверь. Теперь очередь Кадзу терять способность говорить. На пороге стоит его дочь. Трет сонные глаза кулачком, сжимая в другой руке ухо зайца, волочащегося за ней. — Мама… — Все хорошо, солнышко, — Мэй хлопает рядом с собой, и девочка, прошлепав по полу голыми пятками, карабкается на кровать, тянет мать за руку, чтобы та легла рядом, и Мэй любовно обнимает ее, гладит волосы, поправляет ворот ночной рубашки. — Как ты прошел мимо охраны? — тихо шепчет она, когда ребенок начинает посапывать. — Тебя охраняют дилетанты, — Мэй слышит усмешку, и улыбается в затылок Сайери, пока ее к себе не разворачивает Кадзу, мягко обхватив пальцами за подбородок. Он очень близко, и Мэй кажется, что грохот ее сердца может перебудить весь дом. Его взгляд, полный безоговорочного обожания, скачет по лицу, и Мэй, наконец, расслабляется. — Найми меня. Остальных можешь уволить. Мэй послушно кивает и погружается в сон. Теперь она точно знает, что кошмар не вернется.