Pattern Breaker

      Так уж вышло, что большую часть своей жизни Гоуст провел в бодрствовании. Как и большинство людей, разумеется, но для них бессонница не была обыденностью. А для Гоуста… Что ж. Ночь считалась хорошей, если он беспрепятственно проспал хотя бы четыре часа.       Конечно, если кошмары можно назвать препятствием.       Вот почему, не было ничего удивительного в том, что его тело, измученное и истощенное, не желало выходить из бессознательного состояния.       Разум его, тем не менее, был активен. В постоянном ожидании нападения. Даже сейчас, лишенный ясности из-за наркотиков, он продолжал все осознавать. Чувствовать боль, ставшую уже привычной и слышать монотонный шум голосов, - некоторые из них казались ему знакомыми, некоторые - нет. Ощущать прикосновения врачей и медсестер на своей коже; как они возились с трубками, которыми было опутано все его тело. Сгибали суставы, меняли повязки и снимали швы с заживших ран.       Поэтому, как бы ему ни был необходим отдых, даже такой, он почувствовал облегчение когда наконец очнулся. Он находился в той пограничной стадии полуяви-полусна, похожей на подсознательное ожидание звонка будильника, когда в палате рядом с ним что-то зашуршало. Его навыки, въевшиеся уже на уровне инстинктов, сработали первыми, буквально вырывая его из сна. Тело отозвалось вспышкой боли и покалыванием онемевших от долгой неподвижности конечностей.       Гоуст очнулся с мучительным стоном. Голова была тяжелой от остаточного действия лекарств. Собственная кожа ощущалась чужой, будто его втиснули в нее против воли, из-за того, как сильно она натягивалась на новых, только зарубцевавшихся шрамах.       - Джонни? - позвал он хриплым голосом, пытаясь вернуть своему зрению четкость и сконцентрироваться на окружающей обстановке. В горле было сухо от долгого молчания, хоть он и не был обезвожен, благодаря вводимой ему прямо в вену капельнице с физиологическим раствором . Тем не менее, прямо сейчас он был готов убить за стакан холодной воды.       - Жаль расстраивать тебя, приятель. - ответил знакомый голос. Но не тот, который он надеялся услышать.       - Роуч?       - Доброе утро, солнышко. - Роуч подошел, садясь на незанятый Гоустом краешек кровати.       - Где Джонни? - спросил он, окидывая взглядом светлое помещение.       Роуч неуверенно пожал плечами: - Без понятия. Уже пару дней не видел его.       Гоуст нахмурился, но ничего не ответил.       - Как твое самочувствие?       Глубоко вздохнув, он поднял руку чтобы помассировать веки и замер, ощутив под пальцами мягкий материал балаклавы.       - Почему я в маске? - Роуч поднял бровь, глядя на него.       - Не знал, что это проблема, сэр.       - Нет. Просто странно что они не сняли ее.       - Ну, они пытались. Соуп им не позволил. Устроил тут настоящий переполох и вот, - Роуч кивнул на прикроватный столик слева от них. На нем аккуратной стопкой была сложена одежда. - принес тебе смену.       - Так он был здесь? - спросил Гоуст с внезапной надеждой.       Роуч хмыкнул, заметив перемену в голосе Гоуста: - Ага, был. Не отходил от тебя почти две недели.       - Две недели? - с тревогой переспросил он.       - У тебя была сильная ломка. Им пришлось погрузить тебя в кому.       Гоуст помрачнел, обдумывая его слова: - Звучит правдоподобно.       - О, эм, вероятно, это моя вина. - Роуч неловко потер шею, виновато глядя на Гоуста. - Я знаю как ты относишься к обезболивающим и ко всему подобному дерьму. Поэтому попросил их не применять. Врачи пытались спорить, конечно, но Прайс меня поддержал. Теперь тебя накачивают какой-то безрецептурной дрянью, которая практически не помогает от боли. Извини.       Гоуст сдержал очередной вздох, глядя перед собой. Он попытался вспомнить хоть что-то, о чем говорил Роуч, но в памяти было пусто, - или он заработал амнезию или его подсознание пыталось таким образом его защитить, пока не было понятно.       - Спасибо. - просто ответил он, приподнимая голову с подушки и осматриваясь. Палата интенсивной терапии была битком забита различным медицинским оборудованием, и каждое из них издавало пронизывающее уши пищание.       - В любое время, приятель. Но, сделай мне одолжение, скажи, если тебе понадобиться что-то покрепче, ладно? - Роуч многозначительно кивнул на капельницу.       - Конечно. - бесстрастно кивнул он.       - Должен сказать, тебя здорово потрепали, Гоуст. - сказал Роуч, продолжая задумчиво смотреть в сторону.       - Что произошло?       - Ты ничего не помнишь?       Гоуст медленно покачал головой, уже жалея что задал этот вопрос. Роуч с шипением выдохнул сквозь сжатые зубы.       - Произошло…многое. Ты уверен, что хочешь знать все подробности?       - Говори.       - Не знаю с чего и начать. - Роуч опустил взгляд на свои раскрытые ладони. - Ты был на разведке, по заданию Прайса и Ласвелл. Что-то пошло не по плану, тебя схватил мексиканский картель. Думаю, они применили все методы пытки, которые только смогли придумать. Как я слышал от Прайса и Алехандро, из тебя пытались вытянуть какую-то информацию, но не смогли. Это привело их в ярость. Твоя нога, - большим пальцем он указал в сторону подвешенной над кроватью конечности. - была изуродована до неузнаваемости. Не буду врать, зрелище было так себе. Огромное количество порезов и ожогов. На некоторых пальцах не хватало ногтей, но они уже почти отросли. Переломы нескольких ребер. Синяки по всему телу. - Роуч, загибавший пальцы на каждую травму Гоуста, пересчитал их, проверяя что пропустил. - В легких у тебя была жидкость, что вызвало пневмонию, но с ней врачи справились довольно быстро. Ты потерял много крови. Не думал, что в твоем случае можно стать еще бледнее, но клянусь, до того как тебе сделали переливание, труп по сравнению с тобой выглядел живее.       - Ммм, спасибо за прекрасную аналогию.       - Обращайся. - ухмыльнулся Роуч.       - Что-то еще?       - Ну, это основное. Тебе назначили какой-то ядреный коктейль из антибиотиков. Врачи сказали что ты везунчик, потому что инфекция не успела перейти в тяжелую стадию. - он замолчал, неуверенно прикусив губу, словно подбирал слова. - А еще, что тебе повезло с Соупом. Если бы он нашел тебя чуть позже, то вероятнее всего, ты был бы уже мертв.       - Правда? - спросил Гоуст, почувствовав как сжался желудок. От слов Роуча в голове начали всплывать какие-то смутные воспоминания, но все они пропадали раньше, чем он мог на них сосредоточиться.       - Ага. Все это довольно сложно объяснить, Гоуст. У тебя было что-то вроде сердечного приступа, думаю от шока и адреналина, который вколол тебе Соуп. Он, кстати, очень винит себя в этом. А еще из-за того, что сломал тебе пару ребер, но там все в порядке, потому что они начали зарастать неправильно и врачам в любом случае пришлось бы их ломать, чтобы вправить.       - Он сломал мне ребра? - Гоуст озадаченно посмотрел на Роуча.       - О, ну,- Роуч неуютно поерзал на сидении, перекидывая лодыжку через колено и обхватив голень рукой, - ты умер. Формально. Сердце остановилось и ты не дышал, - короче, полный набор. Соуп начал делать реанимацию. Мы как раз приземлились на базе. Нам с Прайсом пришлось его оттащить, чтобы медики могли тобой заняться. По-правде говоря, мне тогда показалось, что он убьет нас обоих. Ты же знаешь какой Соуп, когда в ярости.       Ничего из этого Гоуст, конечно, не помнил. Во всяком случае, пока. Иногда, в ответ на рассказ Роуча, в голове мелькали какие-то разрозненные отрывки: бесконечные пытки, лицо Джонни, момент перед тем, как он потерял сознание и бегущие им навстречу члены команды. Фрагменты его памяти медленно восстанавливались, однако он не был уверен, что хочет видеть эту картину целиком.       Разуму человека свойственно быть довольно гибким, позволяя пройти через многое, прежде чем сломаться. Гоуст мог обладать несокрушимой силой воли и непростым характером, но даже он, при всем этом, оставался просто человеком. Ни одна из консультаций у психолога или обязательная терапия, через которую ему пришлось пройти, не дала ему почувствовать себя хоть немного лучше. Поэтому он прекратил попытки. Он просто… игнорировал проблему. Только так он мог сохранить свой разум в целостности.       - Могу я спросить, что между вами двумя происходит? - выпалил Роуч на одном дыхании, будто не мог больше сдерживать любопытство.       Гоуст постарался придать лицу равнодушное выражение, несмотря на то, что лицо его скрывала маска: - Между нами ничего не происходит.       Роуч закатил глаза, ставя согнутую в локте руку на колено и упирая подбородок в кулак: - Ага. Соуп сказал то же самое. Но по-моему, вы оба пиздите.       - Соуп так сказал? - медленно повторил Гоуст, стискивая зубы.       - Гоуст, ты же знаешь что я люблю тебя как брата. Но даже я не настолько туп, чтобы вопреки приказу капитана, рвануть через всю Мексику. В одиночку, против кучки мстительных садистов из картеля.       - Рад, что могу на тебя рассчитывать, Роуч. - язвительно ответил Гоуст.       - Что, будешь осуждать? Я имею ввиду, да, то видео было чертовски жутким, но Соуп среагировал так, как среагировал бы влюб… - он сделал паузу, будто подбирая правильные слова - В любом случае.       Гоуст напряженно уставился в ответ, пытаясь понять о чем идет речь: - Какое видео?       - Они записали на камеру то, как пытали тебя и прислали Прайсу. Больные ублюдки.       - Как они узнали, кому отправить?       - На тебе были жетоны Соупа, приятель. Видимо, они накопали инфу.       - И Джонни видел эту запись?       - А почему еще по-твоему, он отправился искать тебя?       - Потому что он идиот. - Роуч фыркнул, выпрямляясь.       - И это тоже. Но сейчас, благодаря этой его выходке, у него большие проблемы с Прайсом.       - Из-за нарушения приказа? Подобное уже случалось. - Гоуст усмехнулся, почесав зудящее место на груди.       - Я бы не назвал кражу С-4 из оружейной и нападение на другого солдата простым “нарушением приказа”.       - Он сделал что?       - Да ладно тебе, не делай вид, что удивлен. Ты же в курсе той истории, когда он запер офицера полиции в его же машине. Мы все ее слышали. У парня всегда были нелады с соблюдением правил. И в этой ситуации, как мне кажется, виноват Прайс, потому что он тоже знал, как Соуп поступит, но все равно отдал такой приказ. - Роуч мягко похлопал Гоуста по бедру, поднимаясь и направляясь к выходу.       И, прежде чем его рука коснулась дверной ручки, он обернулся, глядя на Гоуста со странным выражением на лице: - Я видел, как он смотрит на тебя, Саймон. Кажется, это видят все. Все, кроме тебя. Он славный малый. Просто… полегче с его чувствами, хорошо? - сказав это, он ушел.       Несколько минут Гоуст просто сидел, оглушенный его словами. Что ж, в одном Роуч был абсолютно прав, - ему не стоило знать все подробности. Он понятия не имел, что теперь делать со всей этой информацией; тем не менее, его скептицизм не позволял безоговорочно верить всему, что сказал Роуч. Одно было ясно наверняка, - Джонни прошел через ад, чтобы спасти Гоуста, - даже сломал его ребра, в отчаянной попытке вновь запустить остановившееся сердце. Но последний комментарий Роуча, совершенно сбивал его с толку.       “Полегче с его чувствами”.       Разве Гоуст хоть когда-нибудь выбирал легкий путь?       Место на груди, скрытое отвратительным больничным халатом, продолжало неприятно зудеть и он распахнул его, осматривая свое покрытое синяками и ссадинами тело.       Прямо посередине груди был шрам от ожога, уникальной формы, непохожий на те, что были у него раньше. Клеймо принадлежности, которое теперь останется на его коже навсегда. —       Следующие несколько часов Гоуст провел в одиночестве. Зная Роуча, он мог быть уверен, что тот даст ему время чтобы собраться с мыслями, прежде чем расскажет всем, что Гоуст пришел в себя. Поэтому он, предварительно подперев дверь стулом, сидел на больничной койке абсолютно обнаженным, изучая каждый видимый шрам на своем теле. Раньше, он никогда не придавал им значения. Это были просто бесчисленные колотые и пулевые раны; напоминания запечатленные на его коже. Но, сейчас он с осторожностью проводил пальцами по каждому из них, будто считывая с них воспоминания.       Особенно длинный шрам, пересекающий все бедро наискосок и различимый только если приглядеться, остался у него после того, как много лет назад он заснул на задании и свалился с дерева с ножом в руке. Это был позор, поэтому он никому не рассказал об этом случае. Никто не знал о нем еще и потому, что в тот момент ему повезло, и не пришлось обращаться за медицинской помощью, - он справился сам: вправил вывихнутое плечо и перебинтовал относительно неглубокий порез.       Колотая рана от зазубренного ножа, в том же плече и почти в том же месте, что и огнестрельное ранение Джонни, полученное им в Лас-Альмас.       Будто общий на двоих шрам. Напоминание о случившемся с ними. Между ними. ___       День, когда его наконец выписали из больницы, был, наверное, одним из самых счастливых в его жизни. К тому времени, его уже давно перевели из отделения интенсивной терапии, и он с нетерпением ждал разрешения уйти. Конечно, он мог бы это сделать, даже несмотря на рекомендации врачей, но ему не особенно нравилась мысль о том, что Прайс будет отчитывать его. Хоть, это и было обычной формальностью, а в долгосрочной перспективе и вовсе не имело значения, понимание этого, тем не менее, не снижало тот высокий уровень тревожности, что поселился глубоко в его душе. Казалось, он был бурей в стеклянном стакане и любое эмоциональное потрясение может разрушить хрупкие стенки, что сдерживали его внутреннее напряжение. Поэтому он избегал контакта с другими людьми и своими мыслями, которые могли вывести его из равновесия.       За то время, которое Гоуст находился в сознании, Джонни ни разу не навестил его, и это причиняло ему такую боль, которую он никогда не смог бы выразить словами.       Определенно, он мог выразить только то раздражающее чувство неловкости, которое возникало у него каждый раз, когда кто-то из его приятелей приходил проведать его. Алехандро, Родольфо, Прайс. Роуч, который, слава Богу, ни разу не вспомнил об их предыдущем разговоре. Неоднократно заглядывал Газ, и каждый раз видя его, Гоуст не был уверен, успокаивает ли его их некоторое сходство с Соупом или же усугубляет боль от его заметного, бросающегося в глаза отсутствия. Даже Ласвелл, которая сейчас была до предела загружена поисками Шепарда и новых заданий для них, на несколько дней прилетела на базу. Она чувствовала вину за случившееся и очень извинялась за то, что не послала больше людей на эту миссию, но Прайс и Гоуст лишь отрицательно покачали головами на ее слова. В произошедшем не было ее вины, никто из них не мог знать, что все так обернется.       И Гоуст никогда не рассказал бы о том, почему картелю удалось с такой легкостью схватить его.       Почему он был так рассеян. Опустошен. Подавлен. Почему его мысли были заняты чем угодно, но не заданием. Одиночество всегда было для него привычным и успокаивающим; длительная изоляция никогда не беспокоила его. Так было лучше. Он был наиболее эффективен, работая в одиночку, в команде состоящей из одного человека.       Однако, отряд 1-4-1 изменил его, и он не знал как относиться к этому открытию.       Он не мог отрицать того, что они стали для него семьей. Скрепленной кровью и порохом. Иметь подобные привязанности было опасно. Но Гоусту было плевать. Он наслаждался. Тем, как они окружали его больничную койку, пока его открытые раны затягивались, становясь одними из бесчисленных шрамов и смешиваясь на его коже со старыми, давно забытыми. Тем, как они смеялись, шутили, рассказывали веселые и грустные истории, которых у каждого из них было в избытке.       Как там говорят? Доброе братство дороже родства?       Он не был уверен, что делал бы без них. Скорее всего, просто сошел бы с ума. Разумеется, его и раньше запирали в стенах госпиталя, но это было в прошлом, когда он еще стремился к одиночеству и его навещали только Роуч и Прайс, когда у него было на это время.       Но сейчас, лежа на больничной койке и видя как они толкают друг друга плечами, шутливо переругиваясь, он чувствовал как заживают не только видимые раны, но и крепнут узы, связывающие их.       Подобные тем, что были у Алехандро и Руди. Он узнал о них много нового, за тот месяц, что провел в окружении игл и аппаратов. Все те мелочи, что они рассказывали о своей жизни, теперь складывались в единую историю. Некоторые из них он помнил. Например о том, что они были с детства неразлучны, и что их дружба с годами не разрушилась, даже после того, как их третий товарищ погиб в бою.       Гоуст старался не замечать того, как Алехандро смотрел на Рудольфо, пока тот не видел. И как Руди делал то же самое.       Того, как смягчались выражения их лиц, стоило их взглядам пересечься.       В этом было что-то, до боли знакомое.       Также, Гоуст получил информацию обо всех миссиях, которые выполнили Прайс, Ласвелл и Газ, в его отсутствие. Они вместе занимались поиском приобретенных Хассаном ракет и выясняли каким образом они попали в Мексику. Проводили разведку в Амстердаме и в доках по горло в холодной воде. В Испании Газ в одиночку расправился с членами Аль-Каталы и боевиками картеля, пока Прайс обеспечивал прикрытие, а Ласвелл, с безопасного расстояния, снабжала их необходимыми разведданными.       Еще был Гари Роуч, которого Гоуст с уверенностью мог назвать не только своей правой рукой, но и, пожалуй, лучшим другом. Хоть он и становился иногда той еще занозой в заднице, Гоуст старался не раздражаться, потому что знал, - Роучу не плевать на него. Он не умел скрывать эмоции и мысли, и по его лицу всегда можно было понять о чем он думает, даже если видны были только глаза, за толстыми стеклами защитных очков. Гоуст знал, что всегда может рассчитывать на его поддержку, даже если кажется, что она ему не нужна.       Все они были порождениями войны, с извращенными понятиями о боли и любви. Команда, обреченная на вечное скитание по самым нижним кругам ада и находящая удовольствие в кровопролитии.       Не хватало лишь одного человека, и Гоуст чувствовал как это темной тучей нависает над ним; не дает дышать, будто затягивающаяся на шее удавка, а потому, он ощутил огромное облегчение, когда его наконец-то выписали.       Опираясь на костыль, который неприятно впивался в подмышку, он, хромая, побрел в свою комнату, за время его отсутствия успевшую покрыться слоем пыли. Он отказался от сопровождения и кресла-каталки, молча покачав головой. Даже в обычные дни, его тяготила забота о нем, теперь же, после своего пребывания в госпитале, его начало от нее тошнить. Все, чего ему сейчас хотелось, это несколько недель побыть в тишине, окруженным только стенами своей комнаты, пока будет заживать его нога под гребаным гипсом.       Врачи отпустили его с предписанием, - максимально снизить нагрузку на ногу. Гипс вскоре должны были заменить ортезом со множеством штивтов, что могло обеспечить большую подвижность конечности, но до полного выздоровления, конечно, было еще далеко. От любого, даже самого малейшего движения, лодыжку и икру пронзала боль, такой силы, что Гоуст не был уверен что она когда-нибудь прекратится.       Похоже, о рекордах на беговой дорожке стоит забыть.       Шипя ругательства сквозь зубы, Гоуст переступил порог своей комнаты. Одной рукой он опирался на костыль, в другой же держал пластиковый пакет, доверху набитый вещами, которые Джонни приносил ему, пока он был без сознания.       Он остановился, оглядывая помещение. Что-то было не так. Его внутренний голос кричал о неправильности, но глаза не улавливали больших изменений. Все выглядело точно таким же, каким и было несколько месяцев назад; кроме зеркала, разбитого Гоустом в тот день, когда Прайс отдал ему жетоны Джонни. Тогда он оставил осколки как напоминание…Неизвестно о чем.       Но сейчас они исчезли. О проявленном им бессилии, напоминало лишь пустое пространство над раковиной и четыре вбитых в стену шурупа.       Гоуст вздохнул, и привалившись спиной к стене стал стягивать с себя одежду, чтобы принять душ. Плечо прострелило острой вспышкой боли, когда он наклонившись пытался стянуть штанину с загипсованной ноги. Рана заживала хорошо, даже несмотря на то, что он сделал только хуже, когда самостоятельно вырвал нож, и беспокоила его только когда он делал слишком резкое движение.       Тем не менее, он радовался этой боли. Она помогала ему вернуться к реальности. Поэтому, он так отчаянно цеплялся за нее, благодарный за возможность отвлечься от мыслей, что становились все громче и громче. По-крайней мере, ему повезло в том, что здесь у него была отдельная душевая. На большинстве баз, в которых Гоусту приходилось размещаться, они были общие, из-за чего ему постоянно приходилось в точности планировать время посещений, чтобы ни с кем не пересечься. Эта комната, хоть и имела крошечные размеры, была наверное единственным местом, где он наконец мог побыть в одиночестве.       Пожалуй, ему стоит поблагодарить Алехандро за то, что у того есть друзья среди высшего командования.       Опустившись в неглубокую ванну, он перекинул травмированную ногу через бортик, предохраняя гипс от попадания влаги, а вторую прижал к груди, согнув колено. Подняв руку, чтобы почесать подбородок он замер, едва коснувшись кожи. Учитывая то, сколько времени он провел сначала в плену, а затем и в госпитале, его лицо уже должно было зарости густой бородой, но вместо этого, под пальцами чувствовалась лишь легкая щетина.       Он попросту не заметил этого, ведь маска не раздражала кожу, цепляясь за волосы на лице.       Это было чертовски странно.       Кто-то побрил его. Касался голой кожи. Видел его.       От проскользнувших в голове мыслей он почувствовал неуместное смущение, но быстро отогнал его, сосредотачиваясь на том, как постепенно отогревается его тело. Не глядя, он потянулся к гелю для душа и нахмурился, сжав флакончик в руке, - тот был почти пустым. Тогда как уезжая на задание, он точно помнил, оставлял его нетронутым.       Вздохнув, он приподнялся, чтобы намылить бок, но рука, удерживающая его вес, соскользнула на гладком покрытии ванны и он упал назад, ударяясь спиной о бортик. Волна, поднявшаяся от этого движения, хлестанула его по лицу, как пощечина. Это не было больно, но он отпрянул, вздрогнув от неприятного ощущения.       Стараясь не перенапрягаться Гоуст, как смог, привел себя в порядок. Раны его не слишком беспокоили, - на теле к этому времени осталось лишь несколько синяков; однако, его ребра, из-за долгого и неподвижного лежания на больничной койке или недавнего перелома, болели просто адски. Обтирания губкой, которыми, похоже, занимались медсестры, пока он был в отключке, хоть и делали его визуально чистым, все же полного ощущения свежести не давали. Чувствовать грязь на своем теле, было ему не впервой, но все же, сейчас было по другому. Казалось, вся его кожа была покрыта тонкой и липкой пленкой, стереть которую не получилось бы, даже содрав с себя кожу.       Повязки на пальцах, прикрывающие его, все еще не зажившие ногтевые пластины, цеплялись за отросшие и спутанные волосы, пока он промывал их с большим количеством шампуня. Он решил, что позже попросит Роуча их срезать.       Стоило ему расслабленно откинуться на бортик, как его мысли, словно вырвавшись из-под контроля, рванулись в те темные углы его сознания, которых он умышленно избегал. Он заметил, что каждый раз, когда это происходило, его рука неосознанно поднималась к шраму на плече, со всей силы впиваясь пальцами в бинты. Боль мгновенно приводила его в себя. Пожалуй, это был не самый здоровый способ справиться с тревожностью, но он был эффективен.       В том, что произошло, была его вина и только его. Потому что он сам сжег все мосты, которые вели его к Джонни. И оказалось, что он остался на другом берегу. Совсем один. —       Удивительно, с какой легкостью жизнь вернулась в привычную колею, пока Гоуст проходил реабилитацию. Солнце едва поднималось над горизонтом, когда он открывал красные и воспаленные, после очередной бессонной ночи, глаза. Иногда он наблюдал за тем, как Прайс и Алехандро тренируют новобранцев. Иногда тренировался сам, выполняя только те упражнения, которые врачи признали допустимыми и безопасными. Однако, их предостережения сдерживали его недолго, и вскоре он вернулся к своим обычным тренировкам на беговой дорожке. Он был полон решимости вернуться в свою прежнюю форму, и чем быстрее - тем лучше.       А иногда, гораздо чаще, чем хотел это признавать, он прятался в тени, незаметно наблюдая. Будто отчаянно искал что-то. Тосковал по чему-то.       Джонни проявлял чудеса изворотливости, скрываясь от него всеми возможными способами. Для Гоуста было неожиданным узнать, что этот шотландец, привлекающий к себе внимание каждый раз, когда появлялся в комнате, также умело может этого внимания избегать.       Он тоже мог быть незаметным, если хотел.       Они не бывали наедине, общались только в присутствии кого-то. В столовой, множество других спин, скрывали Джонни от прожигающего взгляда Гоуста. В тренировочном зале, их постоянно окружали шум и новички, желавшие вживую увидеть легендарную боевую пару.       Было, конечно, еще одно место где, Гоуст знал, точно никого не будет. Где они точно смогут поговорить наедине. Но он не мог решиться.       Иногда Джонни улыбаясь смотрел в его сторону, но никогда не встречался с ним взглядом. Поэтому Гоуст не был уверен, что сделал бы в первую очередь, если бы их глаза хоть на миг пересеклись.       Гоусту хотелось задать ему хорошую трепку. Извиниться. Накричать на него. Выбить из его головы всю дурь. Обнять его так крепко, чтобы их невозможно было разъединить. Поблагодарить за спасение его жизни. Затем ударить, за то что он был настолько туп, что отправился туда в одиночку.       Уткнуть Джонни лицом в подушку, заглушая стоны и дикую, неудержимую потребность, которая просыпалась в нем каждый раз, стоило ему вспомнить, как Джонни разнес весь чертов комплекс, только чтобы вытащить его оттуда.       Последняя фантазия преследовала Гоуста чаще остальных, постепенно сводя его с ума. Неудовлетворенное желание, имеющее четкий сексуальный подтекст, скапливалось в нем, не находя выхода. Гоуст заметил, что к нему вернулся нервный тик - нога беспрестанно подергивалась, даже когда он сидел без движения. Это продолжалось, вне зависимости от того, был Джонни в поле его видимости или нет; но, когда он был, все становилось только хуже.       Особенно, после завершения тренировки, когда мокрая футболка облепляла его тело, подчеркивая мускулы на спине и груди, а раскрасневшееся от напряжения лицо слегка блестело от пота.       В дни, когда Джонни уходил на очередное задание, Гоуст не мог найти себе места. Конечно, он никогда не отправлялся на них один, даже если это была обычная миссия по сбору информации или разведке. Тем не менее, Гоуст желал поскорее вернуться к своей привычной позиции, - прямо за спиной Джонни, внимательно наблюдая за всем, что даже в теории, могло бы причинить ему вред.       Физическое желание было, пожалуй, наименьшей из проблем, потому что он мог его контролировать. Чего он контролировать не мог, так это боль, которую чувствовал от каждого брошенного вскользь “Доброе утро, элти”, или любой другой фразы, которую Джонни посчитал уместной. Слова, в данном случае, никогда не имели значения, потому что тон их, всегда оставался неизменно холодным. Все их общение теперь сводилось к этому.       Однако, в чем Гоуст точно был хорош, - так это в подавлении собственных эмоций. Этот навык он оттачивал всю свою жизнь и он ни разу не подводил его. Полное отстранение от чувств, которые вызывал в нем Джонни, было наилучшим решением; потому что их взаимоотношения не должны были выходить за рамки “командующий офицер-подчиненный”. Должны были. Иначе, ему пришлось бы лицом к лицу столкнуться с угрызениями совести за то, что причинил Джонни боль своим молчанием, когда тот признался ему в любви.       Он сломал в Джонни что-то хрупкое, отказавшись в тот момент ответить на его чувства. И поплатился за это. Хоть Джонни и спас Гоуста, теперь он явно собирался свести все их контакты к минимуму.       Учитывая обстоятельства, это было наилучшим решением. На поле боя не было места чувствам, и Гоуст был доволен тем, что Джонни тоже это понимал.       Он больше не мог позволить себе быть уязвимым. Допускать хаос в своих мыслях и решениях. Терять концентрацию в сложных ситуациях. Ему бы хотелось снять с себя ответственность за свою ошибку, заставить себя поверить, что в том, что его схватили, не было его вины; что причиной тому, что он оказался в ненужное время, в ненужном месте, был Соуп.       Он отрицал даже возможность того, что может беспокоиться о нем. Ощущать, что-то кроме смутного волнения, пока он не возвращался с задания. Точно такое же, какое он испытывал к любому из их команды.       Но разумеется, никто другой в 1-4-1, да и вообще где бы то ни было, не вызывал в нем такого сильного желания, что каждую ночь выжигало его изнутри. Это было похоже на пытку. Будто все подавленные эмоции вырывались из него неуправляемой физической реакцией, заставляя его насильно удерживать себя на месте, чтобы не совершить непоправимой ошибки. О том, чтобы хоть на секунду ослабить контроль, не могло быть и речи, - поэтому он сублимировал. Однако вскоре, даже доведение себя до изнеможения в спортзале, перестало помогать.       Потому что каждый раз, когда Гоуст видел как Соуп, потный и грязный, с пылающими от адреналина глазами, спускается по трапу… Все становилось только хуже.       Годы, которые он потратил на то, чтобы защитить себя от внешнего мира, как выяснилось, были пустой тратой времени. Нарощенный им крепкий панцирь, - рассыпался в пыль, не выдержав той волны чувств, что поднял в нем Джонни; оставив его беззащитным и необъяснимо возбужденным.       Последнее случалось с ним теперь пугающе часто.       Он отчаянно пытался отвлечься от мыслей о Джонни. О том, как его потрескавшиеся губы прижимались к губам Гоуста. О том, как их члены соприкасались через несколько слоев ткани. И о том румянце, которым горели его щеки, когда он выдыхал стоны, прямо Гоусту в рот.       Не вспоминать о том, каким напряженно-изучающим был его взгляд, когда он смотрел в лицо Гоуста, не скрытое маской, в первый раз. Горящим, в пылу ссоры или желания, - во второй.       И полным нежности и беспокойства, - в третий. Даже несмотря на свое истощенное пленом состояние, он хорошо запомнил то, какими глазами Джонни смотрел на него тогда. Эти эмоции, были так ярко написаны на его лице, что отпечатались в сознании Гоуста, единственным воспоминанием о том дне.       Прокручивая его у себя в голове, Гоуст с каждым разом все сильнее понимал, что тоже испытывал что-то подобное. В тот раз, когда он смотрел, как взрывается здание, в котором, как он тогда думал, все еще находился Джонни.       Тот момент оказался для него решающим. Эмоции всегда находили выход, и чем сильнее был пережитый стресс, тем разрушительнее они сказывались на теле. Некоторые люди теряли волосы. Набирали или сбрасывали вес. Покрывались прыщами или ранними морщинами.       Но Гоуст нормальным человеком не был. Разумеется, он не умел справляться с напряжением такого рода. И оно, многократно усиливаясь, захлестывало его каждую ночь, заставляя сердце бешено колотиться, а член болезненно стоять. Эта одержимость, явно была нездоровой и становилась только хуже, стоило ему увидеть Джонни, сразу после тренировки или только что вышедшего из душа. Увидеть, как его дурацкий ирокез, ставший длиннее, за то время что они не виделись, завивался колечками надо лбом и шеей. Или, словно этого было недостаточно, Гоуст иногда мельком замечал обнаженную спину Джонни в коридоре, пробирающегося после отбоя к себе в комнату, после чего-то, чем бы он, черт возьми, ни занимался по ночам.       Когда команда, вместе с Джонни, отправлялась на очередную миссию, Гоуст наказывал себя. Растягивал момент разрядки на долгие часы, ослабляя крепкую хватку на члене до полной потери стимуляции, позволяя себе сгорать. Казалось, что его тяжелое дыхание эхом раздавалось по всей базе, поэтому он делал это только тогда, когда она была пуста; когда рядом не было никого, кто мог бы принести ему удовлетворение и спокойствие. Когда и это виделось ему недостаточным, он закусывал в зубах кусок ткани, заглушая им вырывающиеся из его рта звуки, задыхаясь от душащих слез и попыток вдохнуть хоть немного воздуха.       В редкие моменты просветления, когда Гоуст задумывался над тем, что же черт возьми он творит, он списывал все на то, что сходит с ума от того, что безвылазно застрял на базе. Никогда еще он не сидел без дела так долго. Возвращение в поле все решит.       Поэтому в тот день, когда Прайс присоединяется к нему, неторопливо выкуривающему сигарету, и говорит: “Ты можешь присоединиться к нам на следующей миссии”, ему на секунду кажется, что он никогда еще не слышал слов приятнее.