Истории Сказителя

      Мир — это сложная система, в которой каждый человек играет какую-то роль своей судьбой. Кто-то прирожденный юрист, кто-то повар, продавец и даже уборщик… Бедные, нищие люди также не бесполезны. Они могут проходить личное испытание, стать им для другого человека или же нести свое наказание. На каждое совершенное действие, переворот у вселенной найдется ответ. Всегда. — Надо же… А вас, людишек, я погляжу, жизнь и многовековая история ничему не учит, — сидя в незнакомом, холодном доме, наполненном тьмой, на вершине лестничной площадки смеялся молодой мужчина. Его одеяние точно было сшито из черных полотен, вытканных ночью, в то время как лицо светилось мертвенно-белым. Под тяжелый выдох после смеха, опустошающего легкие, парень снял темную повязку, скрывающую глаза. — Ваши предки столько всего пережили и для чего? Для того, чтобы в домах находили трупы, вроде тебя?       Внизу, у самой первой ступеньки, запрокинув голову лежало женское тело, еще не совсем холодное и окоченелое, но явно не живое. Об этом говорил пустой, потухший взгляд, направленный в никуда, и неподвижная, бездыханная грудь. — И какого тебе так лежать? Выглядишь, будто из тебя вот-вот выползут личинки. Чем более грешен, тем быстрее гниешь. Не так ли? — казалось Юнги наслаждался созданной картиной. Его голос то радостно срывался на высоких нотах, то падал, звуча загробным шёпотом.       Когда это произошло? Когда он начал вести себя, как конченный безумец, что упивается убийствами? Ответ был не то чтобы сложный, скорее более печальный. Но Юнги не предавал этому никакого внимания. Он знал, что все делает правильно. Его совесть чиста, ведь всю жизнь следует законам и живет так, как того требует судьба, природа и весь мир: убивает, карает, совершает суды. Играет роль палача. В его руках пика, постоянно изгвазданная кровью, стекающей крупными каплями раз за разом по рукояти. Так нужно, так правильно, ведь Юнги — Сорокопут, черт тебя дери, насаживающий своих жертв на острые ветви, шипы или иглы. — Ну кто там еще?! — порыкивает парень стискивая зубы в ответ на посторонний шорох. Чересчур резко, но от того не менее ловко завязывает повязку на глаза. Это уже личное правило, принцип. Палач не любит заглядывать в живые лица. Слишком велик риск почувствовать что-то помимо тотального безразличия. — Что тут у нас?       По запланированным наблюдениям в доме не должно больше кого-либо быть. Грешная женщина ведь жила совершенно одна, не так ли? Но опровергая добытую информацию раздается детский плач. Противный, невыносимый. Потревоженный тяжелой атмосферой и шумом младенец кричал, звал к себе хоть кого-нибудь. Но никто не приходил. Мать мертва, отца в этом доме никогда и не было. Ребенок был зачат, как рычаг для манипуляций и угроз. Юнги в очередной раз согласился со своим решением прикончить ее. Но как быть с ребенком? — И что мне с тобой делать? Я не являюсь виновным в кончине твоей матери… В каком-то смысле. Я лишь исполнял свои обязанности, а она — нет, — но ребёнок наотрез отказывался слушать, лишь прижимал к себе жабкой ножки, размахивал пухлыми ладошками и кричал, кричал, кричал. — Ах ты маленькое!..       Юнги наклонился к люльке, дабы закрыть рот, но в чувствительный нос ударил едкий запах скисшего молока. С непривычки гортань засвербела, защипала, заставляя кашлять и чуть не плеваться. Теперь Юнги осознавал причину беспокойства человеческого детёныша. Но что делать? В обязанности не входило быть нянькой. С другой стороны, слежка знатно облажалась. Теперь дитя вынуждено сидеть в одиночестве, дожидаясь бабушку, тетю или дядю. Вспомнились все нецензурные слова человечества.       Раздраженно скинув пику на пол, при этом задерживая дыхание, парень взял плачущего монстра на руки и потащил к пеленальному столу. Благо у нерадивой матери оказались в ящике запасы памперсов. — Ну и кому я имею честь подтирать? — неуклюже, шаг за шагом, Юнги ухаживал за… — Так! Девчуля. Я понимаю, что не соответствую твоим вкусам, но постарайся быть паинькой хотя бы ради собственного достоинства!       Маленькая девочка со временем стихла, смело разглядывая глазами-бусинками незнакомца. Казалось ее больше ничего не беспокоило, даже чужие, холодные руки, которые касались маленьких ножек, в попытке застегнуть непослушный памперс. Ее веселил скривленный рот, сморщенный в отвращении нос, даже маска, забавно подпрыгивающая на переносице. Только она лишняя и совсем ему не подходит! Предаваясь праздному интересу и инстинкту, девчушка схватила в загребущие ручонки жесткую ткань и рванула на себя. — Эй, ты! — обозленно крикнул Юнги, пытаясь отобрать свою повязку, но она неловко улетела куда-то в густую тень угла. Волна гнева вскипела в парне, как в огромном чугунном котле. Он готов был взорваться, возможно разорвать маленькое, наглое существо в клочья, но… Оно радостно смеялось, извивалось забавным осьминожкой. Рука, вооруженная опасливо когтями, замерла над щекастым маленьким личиком. Впервые Юнги испытывает странное чувство, не поддающееся объяснению. Оно настолько теплое, что, вероятно, смогло бы растопить огромный ледник. — Уву! — крохотные пальчики, мягонькие, точно шерстяные нити, обвились вокруг когтистой мужской руки, не боясь. По доброму, ласково и открыто, Юнги не осмелился шелохнуться. Лишь завороженно наблюдал за беззубой улыбкой и за наивным блеском в детских серых глазках. Острые, словно бритва, крючки на кончиках пальцев медленно втянулись обратно.       Это все заставило вспомнить, насколько чисты еще детские души. В какой-то мере он им завидовал, ведь каждому в начале жизни дается беззаботное время, когда тот должен получать лишь все самое хорошее и не чувствовать за это угрызений, когда судьба и будущее еще не давят на голову и никто не подгоняет с жизненным выбором. Прекрасное время, предназначавшееся для этой маленькой девчушки, омрачил он. Лишение ее последнего родительского тепла, какого оно не было, любви и заботы, практически всего. Из-за чего? Из-за правил, которые опутывать все его материальное, и духовное тело как шипастый терновник. — Но ведь так нужно было… Почему тогда я чувствую себя идиотом? Может ты мне ответишь? — он взял дитя на руки, прижимая ближе к груди, вопрошая. И, будто стыдясь своего выполненного задания, отвернулся спиной к проходу, закрывая маленькое создание от сквозившего металлического запаха крови.       Девочка молчала, мило уткнувшись в широкую, но впервые настолько несчастную грудь. Ей было приятно, уютно и комфортно, ему тоже, от того в душу закрались сомнения. Шестеренки крутились в мозгу с сокрушительной силой, грозясь выйти из строя, сломаться… И таки они не выдержали.       Большой палец коснулся чистенького широкого лба, скользя, разглаживая все хмурые складочки. Он боялся оцарапать ее своей шершавостью, колючестью, грубостью, от того поспешил скорее закончить дело. Примерно в серединке, чуть выше прозрачных бровок загорелась звездочка. Это печать Сорокопута, его оберег. Юнги не являлся хранителем, лишь палачом, ему запрещалось проворачивать подобные вещи. Но именно сейчас, в эту секунду ему начхать с высокой колокольни. Лишив ее всего, он подарит взамен наилучший из своих подарков. — Пожалуйста, не позволяй моей вере в людей вновь зачахнут, красотуля, — он прошептал это с отрешенной надеждой, будто собирался вот-вот растаять в воздухе и никогда больше не появляться в ее жизни. Так и планировал, но лишь когда предаст надежным рукам, которым можно доверить бесценное сокровище.       Юнги не Джин, не настолько искусный хранитель, совсем нет, но эта встреча и печать говорили ему, что может существовать другая жизнь, путь и совсем иная концовка. Юнги понял, что иногда, совсем редко, можно нарушать правила и действовать по велению шепчущего сердца.       После малышка уснула. Укладывая ту в колыбель, сорокопут увидел на шивороте одежонки имя. — «Т/и» значит… Я буду очень сильно скучать, — он грустно улыбается, закутываясь в свои одеяния. Из них вылетает уже совсем не человеком, а крохотной, не больше воробья птичкой. Маска вернулась, окрашивая оперение над клювиков в черную полоску.       На следующий день, не без помощи пташки, в дом ворвались родственники погибшей. Они вызвали скорую и полицию, затем выяснили, что умерла мать из-за сердечного приступа. Малышку забрали и решили удочерить. Суду те клялись, что подарят тебе самое лучшее детство и всю свою любовь. Юнги поверил им. История у родственной семьи гораздо чище, нежели у почившей. Но несмотря на свои слова, он присматривал за тобой каждую свободную от работы ночь. Ты росла довольной и счастливой, не подозревая, что от всех горестей и ненастий ее берегут не только приемные родители, а и печать, оставленная сильными чувствами.