Кататония

       — Кататония, — говорит сидящий в кресле напротив Стайлз. Он проговаривает это слово старательно, почти по слогам, и Питер уже качает головой, не желая отвечать, но зная, что не отвяжется ведь. У этого парня совершенно нет чувства самосохранения, особенно на собраниях стаи. И нет, Питер — не часть их стаи. Дерек, впрочем, тоже. Но вот они, сидят в лофте Дерека, потому что это их место. Значимое для тех, кто начинал эту стаю, в которой всё больше и больше новичков. — Лапушка, — говорит Питер проникновенно, — ты уверен, что хочешь говорить об этом сейчас? — У нас достаточно алкоголя, чтобы поговорить об этом, — хмыкает Стайлз. — А ты перестанешь дергаться каждый гребанный раз, когда мы начинаем об этом говорить. Питер прищуривается, смотрит на Стайлза оценивающе, и тот кивает: — Да. Это заметно. Нет. Я не отстану. Я ваш гребанный друид!.. Каким-то образом. — Я не в стае МакКолла, — пытается возразить Питер. — Ты сам начал это, когда обратил Скотта, — ухмыляется Стайлз. — Так что... Ка-та-то-ни-я. Питер закрывает глаза, трет лицо ладонями, вздыхает. Принюхивается. Открывает глаза и смотрит на Лидию с стаканом виски в руке. — Двигайся, — говорит она. — И возьми выпивку. Это тебе необходимо. Поверь, однажды он заставлял и меня говорить... о подобном. Питер забирает стакан, вздыхает и двигается, позволяя Лидии устроиться рядом на диване. На их троицу на шумном собрании стаи, где все делятся новостями, почти не обращают внимания. Внимательно смотрит только Скотт, удивленно смаргивает, хмурится чему-то своему, кивает и отворачивается. — Альфа дал добро на психотерапию, — сообщает Стайлз. Питер усмехается и кивает: — Ладно. Что ты хочешь узнать? — Что ты помнишь? — разводит руками Стайлз. — То есть... я понимаю, что ты помнишь очень много. Это сложно и страшно, а еще... — Если ты это не прожил, то ты ничего об этом не знаешь! — обрывает Питер. Лидия чуть сдвигается. Она это прожила. Питер чувствует сквозь ткань джинсов тепло ее колена. Живое тепло. Настоящее. — Всё было зыбко, — говорит Питер. — Всё было... странно. Я был в аду. Огненном пылающем аду подвала, где умирала моя семья. Все лазы были блокированы, а их у нас, поверь, было предостаточно. Но Арджент нашла почти все из них. Я успел только Кору вытолкнуть. Успел. А потом они заблокировали окно рябиновыми досками. Он закрывает глаза. Лидия шевелит коленом. Живая, теплая, настоящая. Она — якорь. И это довольно странно. Он не привык к живым якорям. — Нет, — говорит Стайлз. — Я не про это. Я про то, что ты чувствовал физически. Тактильно. — Тактильно я сдыхал в том подвале вместе со своей стаей, — открывает глаза Питер. — И был. Очень. Зол. Он знает, что его глаза сияют синевой. Но Стайлз, бесстрашное создание, только вперед подается со странным интересом. — Врешь, — говорит он. — Ты не был зол. В том подвале ты не был зол. Спорить могу. — Стайлз, — зовет Лидия. — Я не пережму, не волнуйся, он сильный, и нам не придется чинить лофт, — отмахивается Стайлз. — Ну. Не то, чтобы ему не требовался ремонт. Питер выдыхает. Стайлз считает его достаточно сильным, чтобы вспомнить об... этом всем. Это — внезапно — даже приятно. — Я был испуган, — почему-то говорит Питер. — Моя стая умирала. Я ничего не мог сделать. Я был зол, но на себя больше, потому что я так слаб. Но больше всего было страха и скорби, потому что я понимал — здесь не выжить... но я выжил... как-то. — Ты выжил, — соглашается Стайлз. — А что было потом? Когда ад отступил? — В этом твоя первая ошибка, Стайлз, — усмехается Питер. — Есть вещи... ситуации... память о которых навсегда с нами. Мы можем не помнить осознанно, но где-то там, в самой глубине нас, она продолжает жить. Даже когда мудрая в своем стремлении защитить Малию, моя сестра стерла из памяти все воспоминания о дочери, я продолжал помнить. Не головой, нет. Сердцем, возможно?.. — Поэтому ты так легко поверил в то, что у тебя есть дочь? — хмурится Лидия. — Меня всегда немного... смущал этот момент. Ты просто поверил. А потом был так... ошеломлен. — Я был в ужасе, — качает головой Питер. — Поверить не мог, что моя сестра сотворила со мной... такое. После она повторяла, что я стал жестоким... теперь вы знаете отправную точку. Когда-то я был наивен, юн, влюблен и очень хотел воспитывать Малию сам. — Книга, — говорит тихо Стайлз. Питер смотрит непонимающе, а он сначала качает головой, потом выдыхает и начинает осторожно: — Когда мы... я. — Он прикрывает глаза. — Во всей той старой истории с пожаром было столько... дыр. Я хотел узнать больше. Понять всё. И я пробрался в дом. Меня оттуда Дерек выгнал, но не сразу. Там была комната. Твоя комната. И... книга. Про младенцев. Там еще была дарственная надпись. — "Однажды, когда ты будешь готов", — хмыкает Питер. — Талия не любила быть жестокой, но умела. Она считала, что я не готов. Не готов воспитывать дочь, жить своей жизнью, узнавать старые легенды, тренировать молодняк. Для нее я всегда был младшим слабым глупым братцем. Что же. Я повзрослел. Надеюсь. — Питер, — кладет свою ладонь на его колено Лидия, ловит взгляд и говорит твердо: — Твои мысли были в моей голове. Твоя память была в моей голове. Талия. Была. Не права. Она ошиблась. Она не имела право поступать... так. — Она — Альфа, мы — ее собственность, — усмехается Питер, отворачиваясь. — Ее растили по старым заветам. — Пошла она, мудрая Альфа Хейл, — ворчит Стайлз. — Даже, если ты не был готов, она обязана была оставить тебе память, потому что память — это то, что мы есть. Наша суть. — Он помнил, — не отводя от Питера взгляда, говорит Лидия. — Просто он не помнил это головой. Так? Питер просто кивает. Разговор необходимо вернуть в прежнее русло, потому что иначе... иначе... иначе он выплеснет на них, неповинных в его прошлом, всю желчь и горечь оттого, что его Альфа, его сестра, просто взяла и отобрала часть него самого. — Кататония, — говорит тихо Лидия отстраняясь и складывая руки на груди. — Довольно неприятно. Ты заблудился в своей голове, и в лабиринте твоих мыслей просто нет выхода. Первое, что я почувствовала, было прикосновение — грубое и довольно жестокое. Спасен Лидией Мартин. Снова. В который уже раз, а? — Первое, что я почувствовал, — смотрит прямо перед собой Питер и невольно усмехается, — было мягким… нежным… юным… меня поцеловали на спор, наверное. Или в качестве глупого выполнения желания, не знаю?.. Хоспис — довольно неприятное место, но иногда там бывают волонтеры. Я так и не узнал, кто это был. Но это было… первым живым, реальным и настоящим, что я почувствовал после огненного ада моих мыслей. — Вау, — говорит Стайлз. — Ты, оказывается, Спящая Красавица, а?.. — Да, — странно-хрипло почти шепчет Лидия. — Это было проигранным желанием. Глупым. Детским. Нам было четырнадцать. Питер поворачивает голову к ней медленно, смаргивает, а потом кивает: — Конечно. Конечно. Банши, даже не пробужденная, хороший эмпат, она может понять всех… всё… и забраться в любой разум. Только в полной силе своей она может сделать это буквально. Лидия выпрямляет спину, голову гордо поднимает. Лицо — холодная маска. Она готова сражаться. Оправдания — не в ее духе. Стайлз качает головой и напоминает: — Лидс, это не твоя вина. Есть обстоятельства, которые не зависят от тебя. — Я вернула Питера в реальный мир живых, — поднимает Лидия брови. — Дважды. И умерли люди. Она серьезна. И сердита. На себя или на мир? На Питера? А лицо Стайлза искажается усталостью и почти беспомощностью. Кажется, это их давний спор. Очень-очень давний. Где-то из времен Ногицунэ и мертвой Эллисон. Питер выпивает залпом виски, а потом говорит: — Меня всегда поражало, что банши могут быть только женщины. Это так… несправедливо?.. Такая безграничная сила над жизнью и смертью только в женских руках. Меня это обижало, пожалуй, больше потому, что моей Альфой была Талия, но… я говорю не о Талии. Сейчас я принимаю это. Ведь только те, кто может даровать жизнь, знает истинную цену отнятой жизни. И только те, кто видят истинную ценность любой жизни, могут ее оплакать так, как должно. Или я не прав? — Я говорила не об этом, — качает головой Лидия. — Ты говорила о том, что оплакиваешь тех, кто ушел не по твоей воле, плакальщица-банши, — кивает Питер. — Плачь по ним. Это твоя суть. Но не вини себя в том, что им пришло время уйти. Ведь… если бы они захотели, то смогли бы вернуться. Остаться. Ты знаешь, что это правда, потому что я сижу рядом с тобой. — Эллисон, — говорит Лидия, — могла бы жить еще долго. — Но хотела ли? — поднимает брови Питер. — Мы говорим сейчас об Эллисон?.. — Нет, — качает головой Лидия. — Мы говорим о том, что в пожаре своих мыслей ты сошел с ума, решил отомстить и не пожалел никого — ни верных последователей, ни племянницу, никого!.. Ты просто взял и убил ее! Чтобы получить силу!.. И это внезапно злит настолько, что Питер почти рычит: — Потому что Лора не отомстила! Питер подается к Лидии, и она вскидывает руки, словно готовится толкать свою силу вперед. Она сильная, умная, но он старше и опытней, так что повернуть ее и прижать к себе спиной, уронив на грудь, накрепко сжав ее запястья, выходит просто. Лидия в руках замирает. Дышит быстро и как-то тяжело. Питер разжимает ладони, отпуская ее запястья. — Лора не отомстила, и ты взял всё в свои руки, — говорит Стайлз спокойно, почти скучающе. Лидия не отстраняется. Ее дыхание и сердце. Ее тепло. Она. У него, оказывается, с самого пробуждения после пожара был якорь — живой и яркий. Но он этого не знал. — Да, — соглашается Питер. — Тогда мне казалось это логичным. Он неуверенно обнимает Лидию — слабо, она может отстраниться и уйти в любой момент. Она уйдет. Точно уйдет. А Лидия расслабляется. Теплая и живая в его руках. — Нет, это почти логично, если вспомнить, что ты говорил про Талию, — хмурится Стайлз. — Если ее воспитывали по старым заветам, то и она растила вас по старым законам. А если ты не можешь отомстить за свою стаю… какой из тебя Альфа? Значит, нужно забрать силу и отомстить самому. Тебе Талия не глючилась, случайно? — Может быть, — вздыхает Питер. — Лидия?.. — Я привыкла быть самым страшным монстром в комнате, — задумчиво говорит Лидия. — Довольно приятно осознать, что это не так. — Не страшно? — уточняет Стайлз. — Приятно? — Это лишает всемогущества, — говорит Питер в макушку Лидии, — но дает… причастность к этому миру, так? Ведь… абсолютная сила — это то, к чему можно стремиться, но достигнуть ее… — Ужасно, — соглашается Лидия. — Особенно, когда ты об этом не просила. — Вы нашли друг друга, — хмыкает Стайлз. — И… Питер. ты можешь мне… рассказать еще что-то?.. Или я принесу вам двоим выпивку. — Принеси, — просит Лидия. Стайлз поднимается — легко, пружинисто — и исчезает между смутно знакомыми новичками. Питер вдыхает запах Лидии и говорит: — Наверное, поэтому я так намертво привязан к тебе. — Поэтому ты приказал берсеркам охранять меня? — уточняет Лидия. — Проще было бы убить. — Я не мог, — признается Питер. — Никогда не мог. Даже там, на поле для лакросса… Попытаться обратить… Напугать, чтобы пустить в кровь адреналин, добавить яда для обращения. И надеяться, что ты станешь подобной мне. Потому что ты меня вернула. Я не знал. — Почему Дерек обратил сразу четверых, а ты — только двоих попытался? — уточняет Лидия. — Потому что я старше и мой контроль над силой лучше, — больше подтверждает ее мысли, чем отвечает Питер. А потом возвращается Стайлз, передает им стаканы с алкоголем и почти радостно говорит: — Поле для лакросса!.. Питер и Лидия стонут очень дружно. А Стайлз усмехается довольно. Этот мальчишка им сегодня душу обоим вынет. Впрочем. Питер слушает сердце Лидии и думает, что иногда это даже к лучшему. Иногда.