***
— Кажется, я спиной ударился, — сказал Артём, когда я уложил его на кровать поверх пледа. — Не может быть. Я успел поймать тебя до того, как ты грохнулся со стула. — Я на всякий случай постарался припомнить момент, когда Артём упал в мои вовремя подставленные руки. Ударяться там было совершенно не обо что. — Почему ты так думаешь? — У меня в районе лопаток и груди какая-то странная давящая боль. — Артём непроизвольно прижал ладонь к груди. — Не могу нормально вдохнуть. Вначале я перепугался, сел на край кровати рядом с Артёмом и внимательно оглядел его, но потом вспомнил, что нечто подобное ощущал на последнем курсе, когда приходилось совмещать работу, диплом и заботу об Адель. — Это нервное, — объяснил я. — Постарайся не думать о плохом и не заострять на этом чувстве внимание. Я поднялся, чтобы переодеться, но Артём слабо сжал мою руку, останавливая. — Пожалуйста, полежи со мной. Я обошёл кровать, лёг на свою половину и придвинулся поближе к Артёму. Он перевернулся на бок и потянулся ко мне навстречу. Секунда, и вот я уже сжимал его в объятиях, утыкаясь носом в волосы. Как же давно это было. Глаза непроизвольно закрылись, а нос втянул воздух, чтобы ощутить ставший любимым аромат волос. Но вместо умиротворения пришла настороженность. Я распахнул глаза, осознавая, что кроме шампуня и лёгкого запаха перегара ощущался табак. Золотко курил сигареты, ещё кто-то из друзей Артёма имел вредную привычку, так что лёгкий шлейф не должен был удивлять. Вот только запах был грубее, въевшимся. Так пахли заядлые курильщики или те, кто проводил с ними много времени. Иногда я с ужасом ощущал, что и Адель из-за Жени немного пахнет сигаретами. Но Артём не курил. И не встречался с друзьями на регулярной основе. Большую часть времени он проводил в приюте. Кто-то из девчонок? Нет, вряд ли. Может, этот Метёлка? — Мне нехорошо, — хрипло признался Артём, отстраняясь. С невероятной скоростью он вскочил на ноги и, чуть пошатываясь, поспешил в ванную. К тому времени, как я остановился на пороге, он уже склонился над раковиной и заходился в кашле. Всё же три коктейля для него слишком много, ещё и на голодный желудок. Надо было повнимательней следить за ним. Артём пьянел неуловимо. Его речь после алкоголя не становилась бессвязной, он вполне чётко формулировал мысли и пока не встанет и не начнёт куда-то идти на заплетающихся ногах, даже не поймёшь, что он уже на грани. Но сам-то Артём свою меру должен знать. Зачем он вообще столько пил? Я вспомнил, что после похода на выставку те две бутылки вина он почти сам выдул. А ещё ходил пить с Мишей. Возможно, то был далеко не первый и не последний раз. Если так, то… — А где моя щётка? Я оторвал от пола задумчивый взгляд и посмотрел на Артёма. Выглядел он чуток получше, и то, что у него нашлись силы почистить зубы, это доказывало. — Решил сменить их и выкинул, — соврал я. — Сейчас принесу тебе новую. На самом деле зубная щётка Артёма лежала на полочке в шкафчике над раковинной, в который он, как я уже успел убедиться, никогда не заглядывал. Он не лез в шкафы без спроса, благодаря чему мне не составляло труда прятать от него вещи Адель и наоборот. Я протянул новую щётку Артёму, и пока он выдавливал на неё пасту, нежно огладил плечи. Как же давно пальцы не ощущали его тепла. — Хочешь, наберу тебе ванну? — спросил я. Артём кивнул, и я нехотя оторвался от него.***
После ванной он выглядел гораздо свежее, а в космической пижаме, как мы её прозвали, ещё и милее. Вот только взгляд серых глаз оставался потерянным. Кажется, их обладатель не до конца понимал, где находится. — Что такое? — спросил я, глядя, как Артём замер на пороге спальни. Его тонкие пальцы цеплялись за косяк. — Я лучше посплю на диване, — прошептал он. — Меня всё ещё немного тошнит. Услышанное показалось мне нонсенсом. Будто Артём хотел нарушить естественный порядок вещей. На самом деле не было ни одной здравой причины, по которой мы должны были спать в одной кровати, как не было и веской причины уходить кому-то на диван. Я поднялся с кровати и направился к Артёму, размышляя, что сказать и как переубедить его. — Может, тебе не стоит так много пить? Нет, это не то, ещё и сказано с какой-то предъявой. А взгляд исподлобья только доказывал мою ошибку. Почему в самый важный момент я выбираю самый паршивый вариант? — Это уже мне решать, — ровным тоном ответил Артём. — А ты уверен, что в состоянии принимать такие решения? Ну, всё, этот снежный ком уже не остановить. Сначала мы отвечали друг другу просто холодно, затем повысили тон, я привёл парочку, как мне казалось, логичных аргументов, Артём мне что-то припомнил, я припомнил ему, мы начали орать, яростно жестикулируя, а затем он выдал: — Кто ты мне вообще, чтобы давать какие-то советы?! Кто? Кто?! Ну, давай, ответь! — Да никто! Я тебе никто, и ты мне тоже никто! — Вот именно! — Но ты приходишь к этому никто, плачешь, делишься воспоминаниями и спишь в одной кровати! Так что теперь ты мне ответь, что это за херня, если я тебе никто?! Почему ты это делаешь?! Ну?! — Потому что… — Артём запнулся и с тоской посмотрел на меня. Его губы начали дрожать. — Потому что мне грустно и плохо. Мне больно, я не знаю, что делать, а ты помогаешь. — Значит, на что-то я имею право? — Я старался не поддаваться его слезам, хоть и знал, что они были вполне искренними. — Наверное, ты можешь хотя бы послушать, что я говорю? — Я не знаю. Я ничего не знаю. — Артём закрыл лицо руками, беспрерывно шмыгая носом, будто задыхался и старался вдохнуть как можно больше воздуха. — Я ничего не понимаю… — его голос перешёл в шёпот: — Я не могу… не могу… Чего именно он не мог? На этот вопрос не находилось ответа. Наверное, он относился ко всему, к каждому аспекту его жизни. Артём опустился на пол, потому что стоять тоже не мог. Я сделал несколько шагов назад, к кровати, тяжело сел на неё и уткнулся лицом в ладони. Всё отчётливей казалось, что ещё немного, и я тоже упаду на пол и разрыдаюсь. Но, к счастью, этого не происходило, и тишину ночи нарушали только долгие, спазматические всхлипы Зефирного принца. Спустя время я успокоился и смог взглянуть на Артёма, который уже как пару минут не плакал. Он сидел на полу, прислонившись к стене, и вполне мог провести так остаток жизни. Я открыл шкаф, достал платок и присел перед Артёмом на корточки, вытер слёзы, прижал ткань к мокрому носу. Платок приняли из моих рук, и пока Зефирный принц сморкался, я перебирал его мягкие волосы. Мы всё делали в тишине, молчаливо просили друг у друга прощения крепкими объятиями и поглаживаниями. Артём доверчиво льнул ко мне, тёрся щекой о плечо, и в груди у меня всё трепетало от прикосновений. Я чуть отстранил его и решился осыпать лёгкими поцелуями горячее лицо. Артём смущался, но мне казалось, что он удивится куда сильнее, возможно, на какое-то мгновение оцепенеет, но он принимал мою ласку как нечто знакомое, как если бы… если бы такое уже случалось с ним. Меня вдруг накрыло волной ясного понимания — у него кто-то есть. Я не мог сказать, что именно привело к такому выводу: запах сигарет, который после принятия ванны испарился, наши внезапно сократившиеся встречи или вот эта реакция на поцелуи. У меня была необоснованная уверенность в том, что даже без этих фактов я смог бы догадаться. То было сродни инстинкту, умению хищника улавливать малейший запах раненой добычи. Возможно, я наловчился определять такое после Ильяса. Мне стало горько и обидно, дыхание участилось, и еле удалось сдержать порыв оттолкнуть от себя Артёма. Насколько же сильны мои чувства к нему, раз я готов наступить на горло собственному достоинству, лишь бы другому было спокойно? — Прости меня, — прошептал Артём, вновь крепко прижимаясь ко мне. За что же именно ты просишь прощение? — И ты меня, — сказал я и начал подниматься, утягивая вслед за собой и Артёма. Укладывая его в кровать, я старался сосредоточиться на жалкой мысли, что даже если у него и есть ухажёр (о чём-то большем было ужасно страшно думать), вместо того, чтобы пойти к нему или домой, он попросился ко мне. Что-то это же да значит?***
Артём уснул. Просто отключился, будто батарейка села, стоило мне укрыть его одеялом. Я же коротал время, то разглядывая его профиль, то очерчивая пальцами ровный нос с чуть вздёрнутым кончиком, скулы, что из-за плохого питания стали видны отчётливей, иногда касался кончиком пальца мягких губ. Светлые ресницы трепетали, что-то ему снилось. Он или я? Другие варианты не приходили в голову. Я вообще не мог думать о чём-то, кроме таинственного парня, забравшего у меня Артёма. Погодите. Забрали — значит, что он мне принадлежит. Но в этом мире никто никому не принадлежит. Легче от этой разумной мысли не становилось. Я перевернулся на спину и уставился в тёмный потолок, чуть подсвеченный холодным сиянием луны, пробивавшимся сквозь шторы. Они у меня были далеко не блэкаут. Я чувствовал себя раздавленным и оскорблённым. Мне хотелось разбудить Артёма и упрекнуть: «А прямо сказать слабо?» Но одновременно было страшно вступать в бой с невидимым врагом. Кто же он? Неужели та Метёлка? О, нет, это было бы слишком просто. Артём всё это время, нет, жизнь! Всю жизнь он строил фифу-недотрогу, чтобы потом выбрать его? Бред. Это должен быть кто-то куда серьёзней, раз мне уже который час не удаётся уснуть. Странно, я думал, что давно смог упорядочить жизнь, установить правила, способы решения той или иной проблемы. Они отлично работали, и единственная, кто в них не вписывалась, у кого было абсолютное право их нарушать, это Адель. Потому что дети непредсказуемы. Однако Артём устраивал внутри меня бунт, восстание и революцию. Государство раскололось надвое. Одна часть придумывала молчанию Артёма оправдания, вроде: его нынешние отношения неидеальны, вот он и молчит о них, не отшивает тебя до конца, потому что что-то чувствует. Другая орала, что я идиот, раз добровольно готов стать запасным вариантом, а Артём — ссыкло, которое не может объяснить всё прямо. От этого первая сторона приходила в ужас и начинала роптать, что лучше уж так, чем мы полностью лишимся Артёма, и напоминала, что я сам был тем ещё ссыклом. Справа от меня послышался шумный выдох, и Артём повернулся на бок, спиной ко мне. Одеяло натянулось, кое-кто намеревался забрать всё себе, но я предусмотрительно вцепился в свою половину. После недовольного пыхтения сквозь сон, Артём успокоился и успешно укутался тем, что у него было. Я закрыл глаза и постарался подумать о чём-то кроме него. Например, об Адель. Какие сны ей сейчас снятся? Сколько игрушек лежит с ней в маленькой кроватке, доставшейся от матери? Когда Адель стукнуло три, мы с Женей притащили эту разобранную кровать из гаража её отца, заменили матрас, а каркас я выкрасил в нежно-зелёный цвет и нарисовал на изголовье птичек и цветочки. Адель и по сей день всем гостям говорила: «А это мне папа нарисовал», вызывая во мне щемящее чувство нежности. Мы с Женей долго думали, стоит ли в моей квартире устраивать комнату для дочери, но быстро поняли, что на две детские нам не хватит денег. Лучше сосредоточиться на одной и сделать её как можно лучше. Адель из-за такого расклада не переживала. Наоборот, ей почему-то очень нравилось спать на горчичном диване, а днём строить из его подушек домик. Гостиная в каком-то смысле была её комнатой, большой, ещё и с теликом. Ребёнок был более чем доволен. А раз так, то и мы с Женей. Поразительно, как нас заражало счастье Адель. На девяносто пять процентов я был рад её появлению на свет. Стопроцентно такое утверждать не могли даже самые ответственные родители. Когда люди высокомерно говорят, что ни разу не пожалели о том, что завели ребёнка, и вообще эта лучшая их идея, они нагло врут себе и другим. Если не спать несколько ночей подряд из-за плача, вызванного температурой от режущегося зуба, то начнёшь жалеть о том, что сам появился на свет. Что уж говорить о других решениях? Но, несмотря на все тяготы, большинство из которых как-то незаметно проходили и перекрывались множеством радостных моментов, вроде первого невнятного «папа», «люблю» и оригами, сделанного с мыслями обо мне и специально для меня, Адель грела душу одним своим существованием. Она была моим сокровищем, самым главным человеком на этом свете. И я слишком жестоко понял, что другим трудно это принять. У меня не было больших планов на Ильяса. Изначально нас связывал только хороший секс, потом нам стало весело проводить время и за пределами постели, и в какой-то момент мы решили: а почему бы и нет? Я не скрывал существование Адель, но и не говорил о ней прямо. Мы с Ильясом встречались, заранее договариваясь о времени, согласовывая планы, и не стремились жить вместе. Мне казалось, что ему даже нравится наличие собственной территории. Как выяснилось, не просто так. Когда он узнал, что у меня есть дочь, то был удивлён. На этом всё. Я ожидал долгих раздумий, расспросов, а в ответ получил спокойное: «Знаешь, это слишком запарно. Я к своим детям не стремлюсь, что уж о чужих говорить. Лучше нам распрощаться». Между нами не было любви, но мы встречались год. Хоть какая-то привязанность должна была возникнуть, и эта привязанность не должна была позволить так просто отмахнуться от меня. Но он легко попрощался, потому что я с самого начала был его запасным вариантом. Кто-то мог дать ему больше, чем я. Чёрт, не об этом же я собирался думать! Но, что поделать? Как не игнорируй проблему, она всё равно найдёт способ напомнить о себе. Особенно учитывая то, что ситуация повторялась. Куда в более страшном варианте, потому что, в отличие от Ильяса, Артёма я… любил. И чем сильнее было это чувство, тем больше я боялся подвести его, чего-то недодать. Глаза резко распахнулись от внезапной мысли. Откуда во мне вообще эти невидимые весы? Почему я выставляю счёт себе и другим? Это потому что нас с раннего детства учат заслужить любовь? Если ты будешь так себя вести, никто не захочет с тобой дружить, никто тебя не полюбит. Но это ведь неправда. Я обожал Адель за сам факт её существования, я делал ради неё что-то, не ожидая ничего взамен, а она всё равно чем-то да радовала меня. Каким бы скверным ни было моё настроение, как бы ни переполнял меня пессимизм, Женя всегда была рядом, поддерживала, любила и делала это не для того, чтобы впоследствии мы вместе воспитывали ребёнка, о существовании которого даже не подозревали. Почему никто не говорит, что любовь существует за пределами материального мира? Она просто есть, принимает и отдаёт с радостью. С математической точки зрения, если у Маши было шесть яблок, и четыре из них она отдала Ване, то у неё останется только два. Мы так долго решали эти задачи, что взрастили в себе ложную уверенность в том, что и в жизни так. Но на самом деле, искренне поделившись четырьмя яблоками, Маша впоследствии может получить целый ящик. И даже если с первого раза не получится, это на руках у неё только пара яблок, а за спиной — целый сад, в котором вырастут новые. Оптимизм, как всегда, просыпался во мне не вовремя, но стоит уже рискнуть и поговорить с Артёмом. Потому что мой сад зацвёл.