Л. М. Л

      — Власова, ты меня сейчас съешь! — громко произнесла Валя, (не)старательно отталкивая меня в сторону.       — Только покусаю! — в ответ рассмеялась и продолжала покусывать её губы.       Я не помню, как мы переместились в мою квартиру. Всё произошло сумбурно: вышли из конторы, продолжили целоваться на морозе, заказали судорожно такси, в ожидании я грела её руки в своих руках, — сели в такси, держась за руку. И вот — она ещё даже не разделась, а я накидываюсь на неё с жадными поцелуями. Я хочу ею насытиться досыта, хотя и понимаю, что сегодня не перейду за грань. Только губы, ключицы, лоб. Только сладкие поцелуи и покусывая, и определённо — объяснения.       В момент я отстраняюсь и начинаю осторожно снимать с неё шубу, сажусь перед ней на колено и помогаю снимать обувь. Всё кажется таким естественным — не смотря на то, что это всё — впервые. Так и нужно — чтобы она была рядом, приходила домой, а я помогала ей раздеваться.       — Рит, как мы с тобой дошли до такого состояния? — прошептала Валя и тяжело вздохнула. Она сожалеет о содеянном? Она не хочет, чтобы это продолжалось? — Я имею в виду… Как так получилось, что я первая сделала шаг. Ты же сильнее, чем я. Темпераментнее. По край мере перед преступниками… Одной левой.       — А перед тобой я безоружна, понимаешь? — я ухмыляюсь и встаю, поравнявшись с ней. — Раненый солдат. Добьёшь?       — Дурочка, — искренне улыбается моё солнце. И легонько бьёт меня в плечо, тут же утыкаясь в него носом. — У тебя так хорошо. С тобой так тепло… А ещё — ты такая ласковая.       — Добиваешь, малыш, — я ухмыляюсь и кладу руку на её спину, глажу и растворяюсь в моменте.

Ну скажи зачем В море тонут корабли? Гаснут маяки? Гибнут моряки?

      — Малыш? Фу, Власова! — Вале не нравится, а меня — забавляет. Она одаривает моё плечо тёплым дыханием, а я теряюсь. Так близко и между нами — магия. — Малыш…       — А как мне тебя называть? Как ты меня величаешь — по фамилии? Госпожа Антонова, могу ли я сорвать с ваших губ поцелуйчик? — на прямую, продолжая гладить её спину.       — Нельзя. Не сейчас. Дай мне отойти, — честно и без промедлений. — Так задолбало это платье, Рита.       — Понял-принял, — и неожиданно для Вали хватаю её на руки. Антоновский «ах» я запомню надолго: она хватает меня за шею, а сердце её — начинает бешено стучать, передавая сигнал: «Это взаправду?». А я так рада, что это действительно — взаправду; она здесь — в моих руках.       С ношей на руках шагаю в сторону спальни, размышляя, что дать своей красотке: одну из своих любимых чёрных маек или красную растянутую майку. Что надеть самой? Уходить, когда она будет переодеваться? Или остаться? — и зайдя в спальню, мысли разлетаются в стороны, я осторожно кладу Валю на кровать и начинаю глазами искать нужное одеяние.       — А можно я сама выберу что-нибудь из твоего гардеборчика? — кивок головой, а она уже стоит напротив шкафа с ухмылкой. — Рита, ты знаешь, что такое цветные вещи? — мотаю головой в стороны и сажусь на кровать, наблюдая за Валей. — О, невероятно, красная майка! Кажется, ты не так уж и безнадёжна. Надо будет тебе что-нибудь подарить из одежды… цветное. Чтобы хоть как-то разнообразить это чёрно-белое нечто.       — И чтобы тебе было в чём ходить, — бубню я про себя, скидывая пиджак в сторону.       — Что? — кажется, Валя лишь делает вид, что не услышала, и я ей подыгрываю, отвечая: «Нет-нет, ничего»; ухмыляется и смотрит в глаза. — Всё возможно, капитан. Отвернёшься, я переоденусь?..       — А надо? — пожираем друг друга глазами, но я уступаю и падаю на кровать, тут же закрывая глаза. — Не смотрю. Переодевайся.       — Будешь подсматривать, я тебя… в общем, Рита, глазки не открывай, — а я и не собиралась. Глаза закрыты, улыбаюсь, как чеширский кот и жду, когда мне дадут команду «можно».       И всё это короткое время — я представляю, как помогаю ей снимать это платье. Как касаюсь её плеч, обвожу руками талию и бедра. Не оставляю ни кусок тела без поцелуя. Шепчу нежности на ушко, заставляю её краснеть и умиляться. Представляю, что это тело и душа — в моих шаловливых руках. А пока — мне приказано держать себя в руках и не подглядывать. Приказ выполняется до тех пор, пока я не ощутила, как Валя села рядом со мной и положила руку на моё колено.       — Всё, вставай. Твоя очередь переодеваться в удобную одежду, — повседневно произносит Валя и начинает расстёгивать мою рубашку. — Я говорила, что тебе очень идёт эта красная рубашка? Надевай почаще её...       — Только если снимать её с меня будешь ты, — вызов принят: один-один.       — Возможно, — она смеётся и продолжает справляться с пуговицами, до последней. А я задерживаю дыхание и пытаюсь совладать с собой — не наброситься. Но бьёт по тормозам, когда её руки касаются ремня. Где воздух? — Ритуль, ты собираешься вставать? Я сделала всё, что в моих силах.       Я ухмыляюсь и встаю с кровати, переодеваясь под её манящим взглядом. Она не отвернулась, просто жадно осматривала моё тело. Смотря на каждую округлённость, изучая каждый мой шрам и синяк. А меня это завораживало.       — Переместимся на кухню? Я думаю, у нас там лучше диалог завяжется, — весело спрашиваю я, протянув руку едва отошедшей разглядывания моего тела Антоновой.       — Да, я тоже так думаю, — она ответила быстро и схватила меня за руку. — Рита, я не в говно... Я всё буду помнить.       — Это ты меня предупреждаешь? — ухмыляюсь и сажаю её за стол.       — Скорее, себе напоминаю, — живо отвечает Валя, смотря за каждым моим действием. Я открываю шкаф и показываю на припасенный алкоголь — выбирай. — Я люблю мартини, — киваю головой и выуживаю единственную бутылку мартини и два бокала.       — Я слишком трезва, чтобы начинать подобный разговор, — произношу я, открывая бутылку.       — Зато я нет, — откликается тут же Антонова. Она смотрит бесстыдно мне в глаза, тяжело дышит. Опьяняет меня своим состоянием. — Я развожусь и имею полное право делать то, что хочется. Целоваться с тобой. Сидеть на твоей кухне и говорить то, что на душе.       Я молча смотрю на предмет своего воздыхания и не могу и слова молвить. Разводится. Сидит со мной, бесцеремонно разглядывает меня. Та, о которой я грезила — ни месяц, и не два.       — Рит, я не слепая. Я же тебе нравлюсь, — факт. — И ты мне. Я как увидела твои глаза. То, как ты держишься на работе. То... как ты куришь в гордом одиночестве. Мне захотелось, чтобы ты больше никогда не была одна. Мне так захотелось тебя обнять и не отпускать, — Валя признаётся мне и смотрит в глаза, а я таю. — Это не на один раз, если ты думаешь... Я развожусь, потому что устала. И хочу быть любимой.       — Валь, я... сказать, что я в шоке — ничего не сказать, — я ставлю наполненные бокалы на стол и сажусь напротив своей красоты. — Я безумно тебя люблю, но... ты представляешь, что с нами будет? Когда мы будем вместе?       — Мы будем счастливы, нет? — она улыбается искренне и берёт за руку.       — А твоя семья? Ты представляешь, что будет? — я не верила во всё происходящее. Я боялась, что я — помутнение рассудка. И на завтра — она уйдёт и будет делать вид, что всё произошедшее — сон.       — Рано об этом думать, капитан, — она улыбается ещё шире и касается губами моей руки. — Выпьем, чтобы быть на равных?       — Валя, я не хочу быть любовницей, — жестко произнесла я. — Я уже пьяна тем, чтобы ты рядом. Это всё кажется мне сном! Чёрт, я ни черта не понимаю!       — А я тебе предлагала быть моей любовницей? — удивленно произнесла Валя и залпом опустошила бокал. — Смотри. Спать сейчас с тобой я не собираюсь, да и ты... не будешь. Не такая. А дальше — ты свободная птица, а я буду разведенкой. Что тебе мешает, капитан?       — Твоя публичная гетеросексуальность? — нахмурилась я, бросив взгляд на бокал.       — Вот именно, публичная, — уточнила Антонова, смотря на меня своими пьяными опьяняющими глазами. Она развязно сидела на стуле и подрагивала ногой, чувствуя явно себя хозяйкой — этой квартиры и моего сердца. — Кому какая разница, кого я люблю, а? Ну, кроме тебя. Сейчас.       — Валь, ты пьяна и говорит это в тебе алкоголь, а на завтра — проспишься и улетишь к мужу под бочок, — грустно ухмыльнулась я и тоже — опрокинула в себя бокал с мартини; не люблю этот напиток безумно, но ради такого — стоит и полюбить. Серьёзный, честный разговор с пьяной дамой, которая клянётся в том, что гетеросексуальность — лишь прикрытие.       Мои взгляды на подозреваемых замечали, скорее всего, все. То, как я беспощадно допрашиваю красивых дур. То, как «ласково» я с ними обхожусь. Таких действий в сторону мужчин не увидишь от меня, — скучно. Вот по морде могу врезать; уделать в тире — пожалуйста. Но будь на месте, к примеру, Березина в тире, — Антонова — я бы специально сдалась. Положила бы сердце ей на прострел. Пусть даже не целится — оно само к ней приблизилось бы.       А Валя не такая, — заинтересованность в мужчинах — конечно! Тому пример — Майский. Не обхаживала, но глаз явно не отводила, восхищаясь его фигурой. Могу ли заявить, что у меня проявлялась небольшая ревность? Могу. А могу ли сказать, что желала, чтобы она смотрела на меня так? Могу прокричать это — внутри себя.       — Завтра я просплюсь и хрен ты меня из своей кровати выгонишь, — самоуверенно заявила моя гостья, разливая мартини по бокалам. — Мы же вместе будем спать, да?       Надо ли говорить, что я чуть со стула не упала? Не надо. И так всё понятно.