Не склонившись

— Халбранд! — отчаянно выкрикивает она, приходя в себя, готовая расправиться со всем, что может ему угрожать. Но его нет. Его не было никогда. Об этом Галадриэль должна напоминать себе каждый день. Она по-прежнему во дворе разрушенной башни, запрета в клетке. Но это не их клетка. Адар всё-таки нашёл ей «отдельные покои». Галадриэль рывком садится, тем самым вызывая в голове волну пронизывающей боли. И заодно обнаруживая, что её многострадальная рубашка окончательно загублена. Остался лишь ворот и болтающийся на нём кусок ткани, доходящий лишь немногим ниже талии. Не будь ей всё равно, подобный вид заставил бы чувствовать себя униженной. За спиной, чуть поодаль, она слышит грузную возню. Это орк, видимо, наблюдавший за ней, улепётывает в сторону башни. Наверное, торопится сообщить своему господину, что эльфийская девка очнулась. Что ж. Если Адар решит вновь почтить её присутствием, она хотя бы может попробовать сопоставить его слова с ответами Саурона, выяснить, где они не сходятся. Галадриэль прикрывает глаза в ожидании. Она вновь вернулась к началу: одна в плену, без надежды на помощь. Вложив в это все накопившиеся силы, она отчаянно силится докричаться до сознания Эльронда. Каждый день она предпринимает эту попытку и неизменно попытка проваливается. Если б он только услышал её. Если б хоть кто-нибудь её услышал. Галадриэль сосредотачивается на этой мысли и отправляет зов в пустоту, надеясь, что какой-нибудь эльф — быть может, кто-то из народа её мужа в Эрин Гален, ближайшем к югу королевстве эльфов, или хотя бы одинокий путник где-то ещё ближе — сможет услышать. Она тщетно пытается вновь и вновь, пока голос Адара не сбивает с цели. — Ну? Каково ощущать себя преданной? — мягко, почти с сочувствием интересуется он. Галадриэль тут же распахивает глаза. Он стоит прямо перед ней, опершись на прутья одной рукой. Будь при ней её силы, она могла бы вскочить и, наверное, сломать ему шею. Руку точно могла бы. — Это чувство для меня не внове. Лукавый ответ. Конечно, когда Эльронд заставил её взойти на борт корабля и отплыть к берегам Валинора, она готова была кричать, что её бессердечно предали. Но это не шло ни в какое сравнение с тем, через что заставил её пройти Саурон. Адар задумчиво кивает и присаживается на край крупного обломка стены. Похоже, ей стоит готовиться к долгой беседе… — Ты не хочешь представиться, моя праведная эльфийка? Похоже, ты задержишься у меня в гостях… — Галадриэль из рода Нолдор, — чеканит она. Разумеется, Адару уже известно её имя, но, если она назовётся сама, быть может, он прекратит обращаться к ней этой опостылевшей кличкой. — Что ж, Галадриэль из рода Нолдор, если я понял верно, ты явилась сюда с намерением сокрушить меня, потому что приняла за Саурона… — Саурон ты или нет, сокрушить тебя я желаю не меньше, — зло выплёвывает она, чувствуя необъяснимое удовлетворение. Ему не ранить её сильнее, чем она уже ранена и разбита. Он тяжело вздыхает, и губы его изгибаются в кривой улыбке. — Надеюсь, ты сможешь понять: я не намерен завоёвывать всё Средиземье. Земли за пределами этих горных хребтов в безопасности. Но тот, кого ты зовёшь Сауроном, стремится подчинить своей воле весь мир, — он наклоняется ближе, словно хочет поделиться секретом с подругой. — Я желаю лишь покоя своим Детям. Нам ни к чему враждовать, Галадриэль из рода Нолдор. Его последняя фраза заставляет усмехнуться. — Увы, для перемирий слишком поздно, — цедит она. — Я не верю тебе, но даже если вообразить, что узурпировать вы собрались только Южные земли, допустить этого нельзя. Ваш род не создан для мирной жизни. Хоть мне горько осознавать это, но такова правда. Твои драгоценные дети — лишь зараза, которая охватит весь мир, дай ей только волю. Боюсь, мне придётся уничтожить и Саурона, и тебя. — Несмотря на то, что мои намерения — благие? — Готова поклясться, Саурон поначалу тоже имел самые благие намерения, и всё же Средиземью он принёс лишь разрушения и боль, — возражает она резко, в попытке уколоть его, даже если на большее пока неспособна. И — получается. Гнев вспыхивает в его бесцветных глазах, пусть всего лишь на миг. — Я надеялся, мы сможем объединить усилия против общего врага, раз уж в одиночку я не в силах уничтожить его окончательно. Очень жаль, что ты отравлена той же ложью, что и весь мир вокруг. Галадриэль ушам не верит. — Ты добивался моей помощи? Так вот, почему с самого начала лишь меня одну и пальцем не тронули? Ты хотел обрести во мне союзницу? — Я ведь сказал, мы не ищем войны. А ты могла бы помочь в переговорах с… — Да, я догадалась, — нетерпеливо перебивает она. — Но неужели ты искренне верил, что вот это — лучший способ сманить меня на свою сторону? — А что тебя так удивляет? Твоя ненависть к нему теперь снедает тебя яростней, чем прежде, разве нет? — он снисходительно улыбается, видимо, наблюдая, как отражается на её лице внезапное осознание. Галадриэль какое-то время молчит. В ней теплится надежда, что Адару попросту надоест, если не продолжать разговор. Но тот продолжает тихо сидеть напротив, и его бездвижный силуэт вырисовывается за прутьями, подобно статуе. — Как ты его узнал? Лишённого сил и былого облика? Что выдало его тебе, но ускользнуло от моих глаз? — наконец спрашивает она, когда становится понятно, что уходить Адар не собирается. С тихой усмешкой, он всё-таки встаёт. — Уверен, ты уже поняла, что сомнение, однажды зародившись в сердце, уже не может его покинуть. Я всего лишь дольше и лучше знал Саурона. И Галадриэль наконец остаётся одна: голодная, измотанная и почти обнажённая. Но всё это едва ли её занимает. Просто смешно! Саурон сетовал на то, как она убеждена в единстве всех сил, противящихся Свету. Сам Адар не упускал момента поиздеваться над её «праведностью». Но почему-то не мог осознать, что её ненависть к Саурону, какой бы сильной ни была, не способна примирить её с целью и порядками, которые исповедует Адар. Его вражда с Сауроном сама по себе нисколько не приближает его к Свету. И то, как он обошёлся с Галадриэлью, с нуменорцами, с южанами… Всё это — прекрасное свидетельство того, насколько далёк он на деле от Света.

***

Утро начинается, подобно любому другому: она закрывает глаза и взывает к Эльронду. Увы, как и каждый раз до этого, этот клич не достигает разума её дорогого друга. С тяжёлым вздохом она поднимает веки. Время на исходе: Адар теперь знает, что помогать ему она не станет, а значит ни к чему изводить на неё драгоценные запасы провизии. К тому же, ему может быть известна роль Галадриэли в планах Саурона. А всё, что может послужить Саурону для претворения в жизнь его замысла — это угроза для Адара и его ненаглядных «детей». Галадриэль бесцельно гуляет взглядом по клетке, пока внезапно не замечает некий свёрток, до этого не привлекавший внимания. Она тянется к находке и, к своему удивлению, обнаруживает, что перед ней… Нижняя рубашка. Уже поношенная и перепачканная пеплом, но Галадриэли сейчас выбирать не приходится. Она осматривается и, убедившись, что вокруг никого, торопливо переодевается. И где только Адар раздобыл сейчас что-то подобное? Ведь рубашка явно не с простой деревенской девушки: слишком хорошая ткань и тонкая работа швеи… Едва она задаётся этим вопросом, ответ обрушивается на неё лавиной. Галадриэль в ужасе устремляет взгляд на стену, моля, чтобы её догадка оказалась ложной. Увы. Мириэли там больше нет. Её тело сняли. Сомнений быть не может: Адар преподнёс ей рубашку покойной королевы. Галадриэли стоит невероятных усилий сдержать крик ужаса. Ткань, облекающая её сейчас, совсем недавно служила саваном для Мириэли. Она источает жуткий запах смерти и гнили, и Галадриэль не уловила его сразу же лишь потому… что сама была им окутана. Долгие недели она едва не утопала в крови, грязи и пепле. Она сама теперь живой труп. Потрясённая и раздавленная, Галадриэль роняет лицо в ладони. Как же ей дотянуться до сознания Эльронда, если на деле она страшится мига, когда он узнает обо всём? О её слабости, её ошибках… О её падении. В глубине души она отчаянно молит о том, чтобы это навсегда осталось тайной. Однако если ей нужно, чтобы зов её кого-то достиг, все её мысли и чаянья должны оставаться в согласии. Нет места даже для преходящего сомнения. Вот только с самого дня рокового извержения, она сомневается во всём. Она вновь закрывает глаза и, стискивая в кулаках подол савана, что теперь покрывает её, изо всех сил зовёт. Зовёт, твердя себе, что, если кто-то откликнется, её пороки не будут иметь значения. — …риэль? — обрывок чужой мысли наконец долетает до неё. Удалось! — Эт… ы? Это совершенно точно не Эльронд. Это вообще не может быть никто из взрослых Высших Эльфов. Мысли рассыпаются, отдаваясь в её сознании лишь слабым эхом. Она владела осанвэ на подобном уровне, когда была лишь несмышлёным ребёнком. Внезапно её поражает догадка. Она точно знает, кто откликнулся на столь изощрённый зов. Единственное создание, которое уже посвящено во все её пороки и не станет за них корить. Кузнец этих пороков. Саурон. — Ты слышишь меня? — помедлив, всё же спрашивает она. Это вполне может оказаться одной из его уловок. — Гал…эль? Гд… т… с…час? — его мысли так далеки, что если бы он просто крикнул из своей клетки, она, скорее всего, услышала бы яснее. И это не укладывается в голове, ведь он Майа. Разве что… В его словах о смертном теле, что сковывает его силы, не было ни капли лжи. В это очень трудно верить, невыносимо. Ведь скажи Саурон правду раз — и она уже не может знать, когда он лжёт, а когда — честен. И потом, если смертная плоть обрекла его на бессилие и бренность человека, какие ещё людские пороки он мог впитать? А может… и благодетели? Эти мысли пугают её. Стоит ей хоть на мгновение позволить себе надежду на то, что Халбранда в нём больше, чем Саурона, и она сорвётся во тьму. — Я в заключении, одна. Мне не видно отсюда твою клетку, но могу сказать, что моя ближе к воротам. Нет причин не поделиться с ним сведениями. Адар не подозревает, что они могут связываться подобным образом, а значит, это едва ли не единственное их преимущество. А Саурон настолько слаб сейчас, что она может не беспокоиться: ему ни за что не удастся проникнуть в её сознание помимо её воли, тем более — незаметно. — Он г…рил с …бой? — его попытки звучат невероятно нелепо. Галадриэль рассмеялась бы, если б ещё была на это способна. — Да, Адар приходил поговорить вчера. Бесполезная болтовня. Оказалось, он хотел, чтоб я помогла становлению Мордора. Смех Халбранда волною проносится сквозь её разум. Он не глохнет и не рвётся, подобно его мыслям до того, напротив, звучит очень явственно. Тот же непринуждённый, лукавый смех, что она слышала множество раз. Так он смеялся, когда её помпезно препроводили в нуменорское подземелье за «подстрекательство». Галадриэль могла бы сейчас до мелочей представить его смеющееся лицо. «Как же я ненавижу тебя, » — думает она, и он слышит, хоть она и не направляла эту мысль намеренно. — Я знаю. И …тел бы, что… это бы…о не так, — она уже гораздо лучше слышит его. Что ж, неудивительно, что искусство осанвэ так споро ему даётся. — Зачем было поступать так? Куда проще говорить с ним вот так, не видя. Невыносимо было смотреть, как губы Халбранда озвучивают отвратительные сауроновы мысли. — Как? Завладевать тобою? Ты всё равно не поверишь. Он прав. Верить она не собирается, каким бы ни оказался ответ. Но ей необходимо спросить, это мучит её с того самого дня, как открылась правда. — Ты меня одурманила, Галадриэль. Я не знаю, как иначе сказать. В тебе сияет этот мучительный Свет, который я так стремлюсь уничтожить, но в то же время жажду его, жажду его лелеять, привязать к самой своей сути… Не ищи за этим никаких хитросплетений, я просто не устоял перед идеалом, что ты собою являешь. Его мысли по-прежнему рваные и расплывчатые, но разум услужливо дополняет слова, и она слышит его, будто наяву. И то, что он говорит, пугает. Это говорит не Халбранд, Саурон не прячется за личной, даже отвечая на подобный вопрос. И если словам об уничтожении она готова поверить, то… — Так что же? Хочешь сказать, ты полюбил меня? — спрашивает она, надеясь спровоцировать на очевидную ложь. — Нет, — отвечает он после едва заметного раздумья. Она промахнулась. — Вряд ли во мне ещё живо умение любить. Но в тебе я увидел ту, что способна смотреть на мои желания моими глазами. Способна понять причины моих поступков. Взглянуть на меня без содрогания. Так в его глазах она слабое звено? Готовая поддаться своей ненависти, гордыне — всему, что есть тёмного в её сердце. Тонущий камень среди мчащихся по волнам кораблей… Если это правда, получается, он избрал её на место Саурона, когда сам станет Морготом. Её народ видел в ней зло, за которым она охотилась, и то же видит… само это зло? Неужели это она — единственная — слепа? — Твои поступки и желания — лишь чёрный яд! — напористо возражает она, спохватившись, что он может услышать её сомнения, совершенно для него не предназначенные. — Галадриэль, отныне ты одно из моих желаний, — с досадой бросает он и закрывает для неё свой разум. Будто бы последняя её мысль оскорбила его. Галадриэль не может вообразить, что способно так задеть Саурона, но, если ей это и впрямь удалось, такое стоит отпраздновать. Тем более, на ней сегодня праздничное платье.