Не склонившись

Она не проронила ни единой слезы. Пока что это единственное, чем она может гордиться. С той ночи прошло пять или шесть дней. И всё это время она провела, без движения лёжа на земле. Она не ест, не пьёт и едва ли спит. Быть может, ещё пара дней, и жажда убьёт её. О, как бы ей этого хотелось! Когда он назвался, Галадриэль закричала. Она кричала так долго и яростно, что голос попросту покинул её. Не зная, как ещё выплеснуть свой гнев, она в бессилии впилась ногтями в его свежую рану. Сдирая тонкую, еле схватившуюся корочку, заставляя бежать по пальцам кровь, алую, человеческую кровь, какой не могло быть у Саурона. Он взвыл и попытался перехватить её ладони, но гнев придал ей столько сил, что остановить было невозможно. Лишь когда руки окрасились кровью до самых запястий, она вскочила и метнулась в противоположный угол проклятой клетки, которую приходилось с ним делить. — Галадриэль… — Не смей больше никогда произносить моё имя, — прошептала она, тщетно пытаясь унять дрожь во всём теле. В это невозможно было поверить. Это не могло, не могло быть правдой, она знала! И знала, где чудовищная реальность пересекалась с её убеждённостью. — Ты убил его. Убил Халбранда и похитил его облик, чтобы переманить меня на свою сторону. Всё это твой продуманный план, Саурон, а этот Адар — лишь твоя жалкая пешка! Он ответил ей лишь еле заметной, мёртвой улыбкой. И что-то было в этой улыбке, похоронившее в ней всю надежду. Никакого Халбранда никогда не существовало. Лишь Саурон — с самой их встречи. А вот и сегодняшний орк. Тот же, что притащил ей избитое и окровавленное тело Халбранда. — Что эт с малахольной? Померла? — рявкает он, какое-то время понаблюдав за ней. Галадриэль задерживает дыхание, с готовностью подыгрывая. Это отличный шанс покинуть наконец эту клетку! Пускай после шести дней без пищи и отдыха ей не одолеть даже этого тщедушного орка, а значит, не сбежать, но по крайней мере больше не придётся делить «кров» с этим чудовищем. — Нет, — его голос грубый и опустошённый, каким она и представляла себе голос Саурона. — Оставь. Её так легко не убить. Орк что-то ворчит себе под нос и уходит. — Так они тебя всё-таки слушают? — спрашивает она глухим шёпотом. Ответа нет так долго, что ей уже кажется, он её не услышал. — Сейчас они слушают только Адара. Но когда-то слушали меня… Неужели это достойный повод прерывать обет молчания? — Нет, — отвечает она, но голос снова подводит. Ни звука не слетает с её губ. — Если что-то ещё хочешь спросить, я отвечу, — говорит он, когда молчание уже становится невыносимым. — Не утруждай себя, — каким-то образом Галадриэль находит силы сипло огрызнуться. — Всё равно каждый твой ответ будет лживым. — Я ни разу тебе не солгал… В голосе явственно слышно раздражение. Она его задела. Что ж, замечательно. — Больше незачем сдерживаться, я всё равно не поверю ни единому твоему слову, — связки быстро оправляются, но вот сил у Галадриэли так мало, что одна эта фраза вышибает из неё дух. Он печально усмехается. Усмешка кажется печальной. — Тогда причин врать у меня нет вовсе, верно? Это лишь очередная его игра: всемогущему Саурону скучно, так что он вынудит её задавать бессмысленные вопросы, чтобы ответить на них бессмысленной же историей. Но Галадриэль не станет более его развлекать. Как ни странно, он перестаёт донимать её. Они оба молчат, пока она не теряет сознание от истощения. Она выныривает из своего пустого, тягучего сна, оттого что он бесцеремонно трясёт её. — Галадриэль! Ну до чего же ты упрямая ослица! Она хочет оттолкнуть его, яростно возмутиться, но в ней не осталось ни капли сил. — Я не позволю тебе просто взять и умереть, слышишь? Мне плевать, что ты ненавидишь меня сильней, чем дорожишь собственной жизнью! Ты здесь не умрёшь… — Я отказываюсь… Жить… Тебе на потеху. Вот и всё. Последние искры жизни уходят на это ядовитое прощание. — Зато погибнуть на потеху Адару согласна! — в отчаянии кричит Саурон и тянется к воде. Он обливает её губы, но она ничего пить не станет. Теперь уж точно, раз Саурону она явно нужна живой. Нет, что бы он ни задумал, его замысел обречён. Пускай у неё нет сил убить его, но она всё ещё может отнять у него то преимущество, что он надеялся обрести, заполучив её. Он продолжает понапрасну тратить воду, с жаром выплёвывая ругательства, словно в исступлённой молитве. Вот только на молитвы Майрона-Предателя никто не отзовётся. Внезапно он прекращает. Галадриэль наконец может сделать жадный вдох. Ей мокро и очень холодно. Она наяву чувствует, как Свет покидает её. Эти муки почти окончены: вот-вот она переродится бессознательным духом, которому неведомы тревоги и чуждо любое знание. Галадриэль хочет этого. — Ты знаешь, как я лишил твоего брата жизни? На мгновение её сердце замирает. Нет. Только не это. Она не вынесет рассказа о тех ужасах, что перенёс Финрод, из уст этой твари с лицом Халбранда. — Финдарато… Так, кажется, его звали? Помнится, ты говорила, его убили мои прислужники, но это не так. Его убил я. Твой обожаемый брат был так могуч, что ни одному из моих слуг не дано было сразить его… Мы бились один на один. И знаешь, какое оружие он предпочёл? Песнь. Финдарато обрушил на меня магическую Песнь невероятной мощи. Но я ему не уступал, всё-таки, однажды я помог спеть весь этот мир, Галадриэль. Наша битва тянулась дни и ночи… Галадриэль чувствует, как слёзы колются в уголках глаз. Любому понятно, чего он пытается добиться. Наполнить её гневом, ненавистью, неугасимым желанием разорвать его на куски… И таким образом заставить жить. Просто смешно, насколько он отчаялся, если решил прибегнуть к такому жалкому методу. И всё же её бессилие перед лицом этого гнева куда более жалко. Минуту назад она готова была развеяться печальным воспоминанием, но теперь переполнена жаждой вырезать его язык, лишь бы впредь он не мог произнести имени её угасшего брата, и её имени, и даже своего. Она мечтает вновь иметь силы на это. Ни за что на свете она не умрёт, пока это проклятье во плоти не исчезнет навек. Но она не может и шевельнуться, а потому мучительный рассказ продолжается… — Оба мы не приближались к победе. И я решился на совершенную низость… Я в мгновение ока сменил облик, обернулся волком. Представляешь, я умел так когда-то! — он усмехается так, будто решил поведать об удачной охоте или дружеской потасовке в харчевне. — И в обличии волка я вонзил зубы в его горло, пока он ещё пел. Последние слова, что он смог прохрипеть, долгое время звенели у меня в ушах, Галадриэль… Признаю, у тебя был поистине великий брат. Когда одним ударом сражаешь такую невероятную силу, чувствуешь, как жизнь внутри так и струится… Заканчивая говорить, Саурон вновь плещет воду ей на губы. И на этот раз, пусть и готовая зарыдать от презрения к себе, она открывает рот и делает глоток самой желанной и сладкой воды за всю её долгую жизнь.

***

Галадриэль всё утро не сводит глаз с гниющего тела королевы Мириэль. Будь в этом краю хоть одна птица, несчастную женщину уже обглодали бы до костей. Но отныне Южные земли мертвы и пусты, ни одно существо, из тех что сумели пережить чудовищное извержение, не осталось в этих местах. Разве что орки и она сама. И, конечно же, Саурон. В последние дни всё стало с ног на голову: теперь она, едва живая, сидит без движения, а он хлопочет над нею. Да, она смиренно позволяет Саурону её выхаживать, ведь больше некому проследить за тем, чтобы она набиралась сил. А силы очень нужны ей, чтобы от него избавиться. Они не разговаривают. Вообще. Она ждала, что Саурон хотя бы попытается — всё же самым губительным его оружием, без сомнения, была его велеречивость — но тот молчалив и мрачен. Он лишь подносит ей хлеб и воду и следит, чтобы она поглощала всё неспеша. Ведь когда Галадриэль набросилась на еду после почти что недельной голодовки, желудок её лишь исторг всё обратно. После этого Саурон стал осторожнее. Он размачивает чёрствый хлеб, который она скопила за прошлые дни, и кормит её дрянной жижей из мякиша. И она вынуждена смиренно слушаться, ведь мясо пока что слишком рискованно есть. Когда спасать её жизнь не требуется, они просто сидят, не глядя друг на друга. Хотя, быть может, он на неё и глядит, откуда ей знать. Сама она всегда выбирает какой-то предмет за пределами клетки и рассматривает его, пока Саурон снова не поднесёт размоченный хлеб. Сегодня выбор Галадриэли пал на труп Её Величества. Мириэль. Она ступила на эти земли, приведя с собой сотни пеших и конных воинов, чтобы обречь их и себя на мучительную гибель во имя Саурона. И теперь она гниёт на стене, её плоть иссыхает и стягивается, а глаза — точней, чёрные провалы, которыми они стали — неотступно следят за Галадриэлью. Под этим взглядом она отринула первую возможность побега и отправилась в логово врага, просить лекарств и пищи. Всё — чтобы спасти Саурона. Эти глаза смотрели каждую ночь, как она боится сомкнуть веки, опасаясь за жизнь Саурона. И конечно же Мириэль стала свидетельницей каждого мгновения их близости. С Сауроном. Какая жестокая насмешка. Только вчера Галадриэль вдруг ошеломило серьёзным осознанием: она не знает, для чего всё это Саурону. Столько сил и времени — ради чего? Чтоб соблазнить её? Быть не может. — Ты сказал, я могу задавать любые вопросы, — она вдруг нарушает молчание, утомлённая мечущимися в отяжелевшей голове мыслями. Правды он ей не скажет, но можно будет отбросить хоть какие-то варианты. — Можешь. И я на каждый готов ответить, — его голос тоже ослабел и осип после нескольких дней тишины. — Скажи только одно… Почему ты всё ещё здесь, в клетке? Очевидно, твоим замыслом было сломить меня, но… Она не может вслух произнести, что ему это удалось. Что он сломил её. Саурон вздыхает и деликатно откашливается, прочищая горло. — В этом нет моего замысла, Галадриэль. Но поскольку ты всё равно не поверишь, не буду распинаться и скажу лишь, что я, как и ты сама, — пленник Ата. Знаю, ты убеждена, будто вся Тьма стремится к одному, а все её слуги на одной стороне, но это заблуждение. Прежде Ат был военачальником Моргота. Затем перешёл в услужение ко мне. Но однажды восстал и убил меня за «излишнюю жестокость к урукам». И вот он во главе легиона, зовёт себя Адаром, а их — своими детьми… Жалкий глупец, — он усмехается и испускает тяжёлый вздох. Всё, что он говорит, объясняет происходящее. Но одна деталь Галадриэли непонятна: — Что значит «убил тебя»? Он же… — Значит ровно то, что обычно вкладывают в эти слова, — резко перебивает Саурон. — Он умерщвил тело, в которое я был облечён, развоплотив мою сущность. Ушло достаточно времени на то, чтобы обрести форму вновь. К тому же я до сих пор не оправился от последствий, как видишь: все мои умения, что превосходят возможности человека, ещё не вернулись ко мне. Пока что у твоего злейшего врага есть на выбор лишь два оружия: хорошо подвешенный язык и пара кулаков. Он фыркает. Галадриэль заставляет себя слушать внимательно, ловить каждое его слово. И чем больше он рассказывает, тем сильней она озадачена: ни одна мелочь в его ответах не расходится с истиной. Саурон — Майа, а потому могущественный колдун. Он умел оборачиваться зверьми, зачаровывать разум и даже оживлять мёртвых — всем это было известно. Будь в нём хоть искра магии на плоту, в Нуменоре или здесь, в Остирите, он не преминул бы ею воспользоваться. Похоже, он и в самом деле пленник Адара, подобно ей. Голова разрывается. Прежде у Галадриэли было совершенно доходчивое объяснение всему: Адар исполняет приказ Саурона, своего повелителя, и попутно выискивает возможности строить желанную утопию для орков. Он не ведал, где его господин и когда явится, а потому имеющееся время использовал во благо собственной цели. Провозглашение Мордора поистине угождало всем: замысел господина воплощён, а драгоценные «дети» Адара обрели свой дом. Но теперь якобы получается, что Саурон всё это время был… врагом Адара. Врагом, что считался мёртвым. — Это истинное твоё лицо? — спрашивает она наконец после долгих раздумий. И, вопреки её воле, взгляд устремляется к нему. Все чувства к Халбранду ещё живы в душе, и ей нужно, необходимо видеть лицо Саурона сейчас, когда он ответит. — И да, и нет. Эта не та плоть, что облекала меня прежде. Сейчас я совсем не похож на «мужа царственного, чьи очи и волосы пылают неукротимым пламенем, подобно его сердцу». Так я описан во многих свитках и летописях, уверен, тебе доводилось их читать… Однако, это лицо в равной же степени моё, в какой и прежнее. Я не захватывал чужое тело и не повторял ничьих черт, если в этом твой вопрос… — И как же Адар узнал тебя с новым лицом? Саурон едва успевает рот открыть, когда их прерывает нарастающий гомон, и вот уже сам Адар появляется перед клеткой в окружении дюжины орков. Галадриэли хочется сейчас же вскочить на ноги, но силы ещё не успели вернуться к ней. — Привет тебе, о праведная эльфийка… Успела получше узнать своего друга? — интересуется проклятый «Владыка-отец». Очевидно, что это жестокая издёвка, но лицо его совершенно недвижно, словно застыло, а голос источает смерть. — Быть может, желаешь отдельные покои? Две недели назад она рыдала бы от отчаяния, услышав это. Неделю назад — от счастья. Теперь же в сердце слишком пусто для слёз, а в голове слишком ясно видна цель, чтобы трусливо прятаться, когда враг, которого она преследовала сотни лет, прямо перед нею, стоит лишь протянуть руку. — Нет. Я предпочту остаться, — отвечает она, вздёрнув подбородок. Пускай она истощена и замучена, осмеяна и сломлена, пускай почти нага, но она остаётся Галадриэлью, Золотой Девой дома Финарфина. Она не склонит головы перед этой тварью. Адар, похоже, удивлён. Очевидно, по его плану она должна была немедля принять предложение. — Я ожидал иного ответа, — подтверждает он её догадку. — Что ж, прости, если мне не так важно, что ты предпочтёшь. Он щёлкает пальцами, и орки тут же принимаются тащить её из клетки. Галадриэль пытается ударить их рукой или ногой, даже укусить, но она слишком слаба, а их слишком много. Кто-то припечатывает её по голове, и последнее, что она видит затуманенным взором, — это Халбранд, яростно пытающийся проторить себе путь к ней.