***
В этой комнате он чувствовал себя, как в гробу: слишком тесно, слишком темно, слишком тихо. Он включил свет, выпил таблетку аспирина и рухнул на кровать. Достал телефон, в очередной раз набрал номер. Послушал гудки. Глаза щипало. Чтобы чем-нибудь заняться, он приготовил себе рамен. Есть не хотелось, лапша казалась осклизлой, бульон противно жирным и пересоленным. Моринага отправил семпаю еще четыре сообщения, одно за другим. Сообщения помечались прочитанными, но по-прежнему оставались без ответа. Семпай, зачем же так… Он пошел в ванную, не выпуская телефон из рук. Положил его на полочку под зеркалом, разделся, немного постоял, прислонившись лбом к холодному кафелю. Потом принял душ и натянул пижаму, фальшиво убеждая себя, что собирается спать. В дверь позвонили. Моринага вздрогнул, сердце бешено заколотилось. Неужели это… Нет, исключено. Он бы не… И все-таки — кто еще может быть в такое время?! Он выскочил из ванной и рывком распахнул дверь. Должно быть, разочарование слишком явно отразилось на его лице. — Прости, я не тот, кого ты хотел бы увидеть у себя на пороге. — Кудзэ поднял выше упаковку пива, которую держал в руке. — Я подумал, кто-то должен сказать, чтобы ты не умирал раньше времени. Моринага почувствовал, что краснеет. — Ох, простите… — Он торопливо согнулся в поклоне. — Входите, пожалуйста, Кудзэ-сан… Кудзэ разулся, снял плащ и взъерошил пятерней влажные от дождя волосы. На нем всё еще были офисные брюки и рубашка, но галстук исчез и расстегнутая верхняя пуговица широко открывала шею. — А у тебя уютно. — Спасибо, — неловко пробормотал Моринага. Никогда толком не знал, как отвечать на такие комплименты. Уютно? Да нет, просто… нормально. Беспорядок вызывал у него тяжесть под ложечкой, а мятая одежда — зуд во всем теле, и, как любой нормальный человек, он старался избежать неприятных ощущений. Он и семпаю перегладил рубашки перед отъездом. Вот только с тех пор прошло почти два месяца... Моринага убрал со столика недоеденный рамен и поставил туда пиво. Кудзэ уселся на диван и вытащил из упаковки одну банку. Диван был маленький, узкий — самому Моринаге никогда не удавалось растянуться на нем как следует, — поэтому, чтобы не теснить Кудзэ, он опустился на пол, привалившись затылком к сиденью, и тоже достал себе банку. Два тихих хлопка, сопровождаемые шипением, раздались почти одновременно. Было немного странно выпивать с собственным шефом, сидя на полу в комнате общежития. И все-таки сейчас рядом сидел другой Кудзэ — тот, что в день знакомства повел его в гей-бар; тот, что сказал: «Ты можешь быть со мной откровенным». Тот, что сегодня утром спросил его: «Совсем плохо?» Кудзэ, с которым они… союзники? соплеменники? Сообщники? Как бы там ни было, между ними существовала другая связь, и Моринага осознавал ее даже острее, чем связь между наставником и подопечным. С этим Кудзэ ему не требовалось притворяться кем-то другим — или скрывать, кто он на самом деле; не приходилось ни поддерживать разговоры о «кисках» и «цыпочках», ни искать предлоги, чтобы избежать таких разговоров. Свобода была глотком свежего воздуха, и он радовался возможности надышаться — как и возможности хоть на время отвлечься от переживаний. Но телефон всё равно положил рядом и то и дело косился на экран в надежде, что там мелькнет значок нового сообщения. — До сих пор не ответил? — посочувствовал Кудзэ, перехватив его взгляд. — Жестоко. Могу я спросить, что же ты натворил, что он так тебя наказывает? Моринага в очередной раз мысленно пролистал список своих грехов. Ох, чего он только не натворил. Начиная с… — Я думаю… думаю, это из-за того, что я сказал Тадокоро-куну. Дал ему понять, какие у меня отношения с семпаем. Идиот… Что, если пойдут слухи? Узнают в университете? «Что, если уже узнали?!» — панически пронеслось в мозгу. Он глотнул пива и скривился. В горле неприятно першило. — Твой парень хочет носить гордое звание натурала? — любопытно уточнил Кудзэ. Моринага дернул плечом. — Никому не нужны лишние проблемы, — горячо сказал он. На минутку показалось, что Кудзэ-сан осуждает желание семпая. — Вы же сами понимаете! И потом, он правда… — голос увял. Повисла пауза. — М? — Кудзэ наклонил голову, глядя на него сверху вниз. — Правда не гей? — Ага. — А, понятно. Это ты у него гей. Зачем же ты рассказал этому… Тадокоро? — Из ревности, — признался Моринага. — Когда я уехал, семпай позвал его жить в нашу квартиру. Даже отдал ему свою комнату. Я никогда!.. Ни разу не спал в его комнате! Да я есть не мог, работать не мог!.. — Он поднялся с пола, задвигался по комнате в попытке снять нервное напряжение. — Тадокоро тоже гей? — встрял Кудзэ. — Да нет, — отмахнулся Моринага. — Прихожу домой по вечерам, лягу на кровать — сна ни в одном глазу, только и думаю, как они там… вдвоем… — Так, погоди. Ты боялся, что какой-то натурал уведет твоего гетеросексуального возлюбленного, потому что..? Моринага еще раз прошелся от одной стены до другой, мысленно считая шаги. — Ну, семпай же… он геев терпеть не может. — Даже так? — Кудзэ чуть подался вперед, будто перед ним разворачивалось какое-то увлекательное шоу. — И? — Во-о-от, и… я-то... А Тадокоро-кун — нет, — слегка невразумительно заключил Моринага. С минуту Кудзэ недоверчиво смотрел на него. Потом сжал пальцами переносицу и громко рассмеялся. Моринага смущенно замер. Опустился на прежнее место, залпом прикончил банку и тут же открыл новую. Он сам понимал, что ведет себя глупо — и это только делало всё еще хуже. В тот вечер, когда сказал Тадокоро «Я буду спать в одной постели с семпаем», он знал, чувствовал, что рано или поздно поплатится. Просто не мог перестать испытывать судьбу — как ребенок, который поджигает скатерть, чтобы обратить на себя внимание. Почему ему всегда мало? — Ох, Тецу-кун… — Кудзэ деланно смахнул набежавшие слезы. — Что же творится у тебя в голове! Он отнял руку от лица и, запустив в волосы Моринаги, легонько стиснул, будто собирался выдрать его за бестолковость. Моринага резко глотнул и усилием сдержал кашель. Что это? Кудзэ-сан… Нельзя же так. Надо попросить, чтобы перестал? возмутиться? Но хмель уже туманил мозги, а пальцы Кудзэ разжались, мягко толкнули вперед и принялись ерошить склоненный затылок — и это было приятно до мурашек, так что даже головная боль начала отступать. Он сделал вид, будто ничего особенного не происходит. В эту игру могут играть двое. …Черт, да кого он обманывает?! Он просто с ума сходил от этого ощущения. Оттого, что его наконец кто-то трогает. — Не знаю, почему я такой. Как увижу, что к нему кто-нибудь… прямо в глазах темнеет. — Влюблен до безумия, в буквальном смысле, — с насмешливым вздохом констатировал Кудзэ. — Даже любопытно, что же там за сокровище… Последовало несколько секунд довольно напряженного молчания. — Ого, а ты и вправду тот еще… Слушай, я не имел в виду, что собираюсь выяснить это лично. Да я, скорей всего, вообще никогда его не увижу! Иначе стал бы я спрашивать. Моринага счел последнюю фразу подозрительно неоднозначной — но признал справедливость предпоследней и попустился. — Семпай… сложный человек. Нет, прекрасный! но сложный. Тут ничего не поделаешь, верно? Я ведь сам выбрал всё это. Ждать. Терпеть. Учитывать его потребности. И я стараюсь, правда — но вечно случается какая-то… ерунда. — Может, потому, что он не единственный, чьи потребности тебе приходится учитывать? — нейтрально предположил Кудзэ. Погруженный в мрачные мысли Моринага окинул его рассеянным взглядом. Опять глотнул пива, зубы клацнули о край банки. Почему-то его начинало трясти. — На этот раз он точно меня убьет. Неожиданно он чихнул, содрогнувшись всем телом, так что пиво плеснуло на пижаму. Моринага сдавленно чертыхнулся и, вскарабкавшись на ноги, поплелся в кухонный уголок, чтобы чем-нибудь вытереться. Его немного вело, как во сне — алкоголь на голодный желудок давал о себе знать. Кудзэ встал и тоже прошелся, остановившись у него за спиной. — Ты его боишься? — А? Бояться семпая? Бред какой. Семпай ниже на полголовы, тоньше; руки у него сильные, но запястья узкие и изящные, их хочется зацеловывать до мозолей на губах, до того, чтобы бледная кожа становилась ярко-розовой. Неважно, что иногда эти руки бьют - пока есть надежда, что они обнимут. Подумаешь, ссадина тут, пара синяков там… почти не больно. Гораздо больнее были другие вещи, но и их Моринага давно научился сносить, не жалуясь. Или, во всяком случае, не докучая семпаю своими жалобами. — Я боюсь, что ему надоест меня терпеть, — не оборачиваясь сказал он. — И что тогда будет? — без выражения спросил Кудзэ. «Так далеко я стараюсь не заглядывать», — подумал Моринага. В глубине души он надеялся, что ему никогда не придется узнать ответ на этот вопрос. — Кудзэ-сан, вы когда-нибудь любили так, что… дышать трудно, когда его нет? — …А когда он есть, то еще труднее? — понимающе закончил Кудзэ. — Нет, разумеется, мне это незнакомо. Твоя ситуация категорически уникальна и абсолютно безвыходна. Но знаешь, Тецу-кун… сколько тебе, кстати — двадцать пять?.. послушай, что скажет старик, которому недавно исполнилось тридцать: упаси тебя бог, идя по жизни, опереться всем весом этой своей любви на другого человека. Упадете оба. Никто не создан носить такие тяжести. «Я уже падал, — запальчиво подумал Моринага. — Я уже падал, поздновато остерегать.» Он не отступит. Не перестанет пытаться, не согласится на компромисс, пока есть хоть один шанс обрести свое настоящее счастье. Его не найдут с бритвой в руке в луже собственной крови. — Как же идти? — Он открыл шкаф и начал шарить по полкам в поисках новой пачки бумажных салфеток. — Танцуя! — весело объявил Кудзэ. — Помнишь, как в этой песне… — Шагнул вплотную, обхватил его поперек живота, качнул бедрами, увлекая в движение, чуть слышно напевая у самого уха что-то мелодичное, томительное, смутно знакомое. Моринага почувствовал острую пряжку его ремня сквозь тонкую фланель пижамы. Внезапно его скрутило так, что застучало в висках. Подмышки взмокли, в паху стиснуло, будто горячей крепкой ладонью. Он вцепился в край столешницы, замер, пережидая, глупо надеясь, что Кудзэ не заметит, или не поймет, или, или… Кудзэ плавно свернул припев и перестал раскачивать его. Молчание с каждой секундой становилось всё более дурацким и унизительным. — Извини, похоже, я слегка перебрал. — Кудзэ разжал руки и отвернулся, ища глазами часы. — Пора бы и домой. Постарайся хоть немного поспать и завтра приходи на работу со свежей головой. Насажаешь ошибок в отчете — получишь возможность сторожить своего бойфренда, никуда от него не отлучаясь. — Да, конечно. — Моринага чуть слышно выдохнул сквозь зубы и осторожно отлепился от стола, чтобы поклониться. — Прошу, не сомневайтесь во мне. Я приложу все усилия, чтобы оправдать… — Ладно, ладно! — со смехом перебил Кудзэ. — Прибереги церемонии для кого-нибудь, кто оценит. Моринага послушно заткнулся, но все-таки подержал ему плащ и почтительно распахнул дверь. — Кудзэ-сан. — М? — Спасибо, — сказал он, имея в виду весь этот вечер — да что там, весь этот день, начиная с участливого вопроса в офисе и заканчивая неловким инцидентом на кухне. Кудзэ непонятно глянул на него, потом махнул рукой: — Не благодари. Когда дверь закрылась, Моринага взял телефон и еще раз набрал номер. Звонок оборвался почти сразу — должно быть, семпаю надоело слушать гудки вызова, и он отключился. В такие минуты Моринага чувствовал себя безнадежным ничтожеством. Пылью под ногами. Полным дерьмом. Пожалуйста, семпай. Не могу больше…***
Моринага паническим усилием разлепляет глаза, как вытащенный из воды утопленник, не понимая, где находится. Темно. Он на кровати. Справа слабо светится окно, закрытое белой роллетой. Это его комната в Хамамацу. Сейчас ночь? Почему он не помнит, как ложился спать? Он же должен быть дома! Он ворочает на себе тяжелое одеяло. Руки не слушаются. Моринага скашивает глаза влево. Там кто-то есть: тусклое мерцание телефона освещает фигуру на диване. Семпай?! Только у семпая есть запасной ключ от этой комнаты! — Проснулся? Это не семпай. Шорох диванной обивки, шаги, короткий щелчок ночника. — Кудзэ-сан… что случилось? Кудзэ присаживается на край постели, кладет руку ему на лоб. Пальцы твердые, сухие, очень гладкие, будто выточены из дерева какой-нибудь ценной породы. — Ты упал в обморок на лестничной площадке. Хорошо, что я как раз заехал… ну, не к тебе, конечно, а так — к одним знакомым. Шел по лестнице, вижу — лежишь. Не бросать же было. Нашел у тебя в кармане ключ, перенес тебя на кровать — кстати, никогда бы не поверил, что такая жердь может столько весить... — Вы меня раздели. — Моринага вдруг понимает, что под одеялом он совсем голый. — Пришлось обтереть тебя водой, ты весь горел. А потом еще раз, когда тебя прошиб пот. Ты всегда так… бурно болеешь? Моринага пожимает плечами, не зная, что ответить. Температура порой сбивала его с ног, но до сих пор он еще ни разу не терял сознания. Должно быть, всё наложилось: недоел, недоспал. Перепсиховал. Сейчас он чувствует себя почти нормально — во всяком случае, ничего больше не болит, только слабость, и голова немного кружится. Который час? Возможно, он еще успеет на ночной поезд… Он пытается встать, но Кудзэ бесцеремонно толкает его обратно, придерживает другой рукой поверх одеяла: — Куда? — Мне надо домой. — Не выдумывай, не для того я тебя таскал, чтобы ты свалился где-нибудь на вокзале. Лежи. А будешь упорствовать — запрещу как начальник подчиненному. — Вы не можете… — Моринага закусывает губу от обиды и бессилия. Кудзэ жесток, но прав. Но жесток. Простите, семпай… Кудзэ смотрит на него, потом досадливо бросает: — Только не вздумай плакать. Поправишься и уедешь завтра — черт с тобой, можешь задержаться там до вторника. — Как? — Под мою ответственность. Не переживай, что-нибудь соображу. А сейчас давай-ка чаю? Тебе надо побольше пить. Он поднимается, зажигает свет под кухонным шкафчиком, включает чайник. Двигается ловко и тихо, находит всё нужное, не спрашивая. Успокоенный обещанием, Моринага откидывается на подушку и закрывает глаза. Завтра. Завтра он будет в Нагое. Может быть, семпай согласится поговорить с ним. Кудзэ возвращается с чашкой и блюдцем. Пристраивает ее на тумбочку в изголовье кровати, помогает Моринаге сесть, подкладывает подушку под спину. — Подвинься. — Садится рядом. На нем мягкие свободные брюки и футболка с птичками Бэнкси. Белый свет кухни мешается с желтым — ночника. Моринага пьет теплый зеленый чай маленькими глотками и думает, что тут правда уютно. Не так уютно, как в их с семпаем общей квартире — но все-таки. Дело же не в том, чтобы посуда была вымыта, пыль стерта, а вещи аккуратно рассортированы. Дело в том, чтобы не быть одному. — Вам не обязательно сидеть тут со мной. — Он смотрит в сторону, чтобы не выдавать, как неохота ему говорить это. — Мне и без того ужасно неловко, что доставил вам столько хлопот. — Ничего. Признаться, ты напугал меня — но твоя температура быстро спала, а обморок перешел в сон, и заботиться о тебе было несложно. В некотором смысле… даже приятно. — Кудзэ отбирает у него пустую чашку, не глядя отставляет обратно на тумбочку. — Ты очень красивый, знаешь? Моринага вспыхивает. Он думает о том, в каких местах Кудзэ касался его. Кожа начинает гореть. Хочется спрятать лицо в ладони. — Да чтоб тебя!.. — с неожиданным чувством выдыхает Кудзэ. — Прекрати немедленно. — Вы сами… — шепотом огрызается Моринага, по-прежнему не поднимая глаз. Кудзэ весело фыркает: — Будем перекидываться упреками или наберемся наконец смелости? Губы у него мягкие, но настойчивые. Умелые. Чуть прохладные — или это Моринагу опять кидает в жар: он задыхается, бьется, как рыба, подцепленная на крючок. — Нет, — говорит он, сам не зная, Кудзэ или себе. — Пожалуйста… Нет. — Тебе всё еще плохо? Моринага кивает, тут же качает головой. Он не умеет врать — но это тот случай, когда честный ответ может оказаться слишком честным. Кажется, ему уже хорошо. — Дай мне попробовать, Тецу-кун. Ты передумаешь, обещаю. — Этого-то я и боюсь… Понимает ли он, что захлопывает собственную ловушку? Почему он никогда не умеет вовремя промолчать? Кудзэ роняет тихий смешок: — Я же говорил, тебе надо научиться скрывать эмоции. Тренируйся. — Он опускает руку на одеяло, туда, где смыкаются ноги, поглаживает, легонько нажимая — Моринага чувствует эту ладонь даже сквозь толстый слой синтепона, и бедра его стремятся навстречу. — Давно не было? — Два месяца… — Ого. Да как ты вообще еще держишься?! Хватит брыкаться, расценивай это как дружескую помощь. Он стаскивает одеяло — Моринага упрямо тащится следом, так что вскоре он опять лежит, вытянувшись во весь рост; но одеяло продолжает ползти, и там, откуда оно исчезает, появляются руки Кудзэ, и его губы, и цепкий бессовестный взгляд из-под светлой челки и темных ресниц. — Кудзэ-сан, — Моринага старается звучать твердо, но голос позорно дрожит, — у меня есть парень. Семпай… Семпай! Кудзэ наигранно озирается: — Где? «Он обязательно был бы здесь, если бы знал, — думает Моринага. — Он не виноват, что я такой кретин. Он не…» Но тут Кудзэ прикусывает его сосок, и мысли сносит ослепительной белой вспышкой. Жарко. Язык скользит по коже, выписывает узоры — от сосков и ниже, к животу; дразнит, распаляет. Срывается в ложбинку пупка, заставляя живот сладко поджиматься. Касается кончиком уретры — и вот уже губы помогают ему, удерживая головку, пока язык нежно оглаживает ее со всех сторон. — Семпай! А-ах, сем… И всё исчезает. — Ну-ка посмотри на меня. Моринага открывает глаза. Кудзэ полулежит рядом, опираясь на локоть; влажно поблескивающий рот искривлен не то насмешливо, не то укоризненно: — Знаешь, так не пойдет. Я имею наглость гордиться своими постельными навыками, и мне бы хотелось, чтобы ты помнил, кто доставляет тебе удовольствие. Назови мое имя. Моринага сдается. Сейчас он готов почти на всё, чтобы этот невероятный язык продолжил то, что начал. Жалкий секс-наркоман. У него и на десятую долю нет такой выдержки — или гордости, или упрямства — как у его семпая. — Кудзэ-сан… назовите мое. Кудзэ склоняется над ним, приникает вплотную; Моринага чувствует запах его кожи, его волос, тяжесть его тела на своем, чувствует ухом щекотное тепло его дыхания: — Те-цу-хиро. Это как пароль и отзыв — только наоборот — Моринагу прошивает насквозь, он прижимает ладонь ко рту, но не может удержаться: — Еще! — Тецухиро, — повторяет Кудзэ, на этот раз — губами в губы, отнимая его ладонь, переплетая пальцы. — Тецухиро, мальчик мой. Хочу тебя, ох, как же я тебя хочу… Раздвинь ноги. Он подчиняется. Кудзэ целует и вылизывает ему бедра, от колена до паха; Моринага кусает собственную руку, чтобы не кричать слишком громко. Кудзэ увлеченно пробует его на вкус — кончиком языка, серединой, корнем: поочередно втягивает в рот яички, лижет ствол, посасывает головку; Моринага растоплен и взбит этими ощущениями, и, когда Кудзэ засовывает в него свои длинные, ловкие пальцы — он не возражает. Он уже бывал снизу — пару раз, давно; не то чтобы ему не понравилось, просто его рост и широкие плечи обещали партнерам другое, и он честно выполнял обещанное, не желая (никогда, никогда больше!) оказаться чьей-то ошибкой — но, боже… о господи… вот здесь, да… — в конце концов, у него тоже есть простата. Он кончает со всхлипом, прогибаясь, упираясь пятками, вскидывает задом — но Кудзэ так и не выпускает член изо рта, и Моринага чувствует, как сокращается его горло. Сбившаяся простыня липнет к мокрой от пота спине. В ушах шумит, в паху толчками пульсирует кровь. Ему мало. Он перекатывается, поднимаясь на колени. Кудзэ сидит на кровати вполоборота — лицо его раскраснелось, футболка задралась почти до пояса, штаны бесстыдно и недвусмысленно натянулись спереди. — Вы могли бы раздеться… — Прости. Не было времени. Он снимает футболку, роняет ее на пол, встает. У него плавно очерченная грудь с маленькими острыми сосками и восхитительно плоский живот с дорожкой темных волос, уходящей вниз, туда, откуда сейчас выглядывает налитая головка. Моринага сам сдергивает с него брюки вместе с трусами; на секунду его одолевает веселье, он кусает губы, чтобы не рассмеяться — настолько член Кудзэ подходит своему владельцу. Такой же большой, энергичный, самоуверенный красавчик. От одного вида рот наполняется слюной. Моринага берет сразу — сейчас ему не до игр — впускает на всю длину, расслабляя горло, выдаивает губами, жмурится от ощущения гладкой шелковистой тяжести на языке. Кудзэ запускает обе руки ему в волосы, собирает в горсти; направляет, подбадривает, хвалит. Моринага знает, его есть за что хвалить. Это то, что он умеет. Он вцепляется в бедра Кудзэ, чувствует, как они дрожат — и двигается, двигается, просто не может остановиться. — Хватит, прости, я так долго не продержусь. — Кудзэ рывком отстраняется, упираясь пальцами ему в подбородок, член с влажным чмоком выныривает наружу. — Можно тебя трахнуть? Если не хочешь, обойдемся руками. Или ртом. Буду ласкать, пока не кончишь еще раз. — Нет, я… хочу. Можно. Пожалуйста. — Тогда повернись. Он поворачивается задом, утыкается головой в сложенные руки. Кудзэ насаживает его на себя осторожными неглубокими толчками; скользкий от слюны член входит в растянутый пальцами анус легко и почти без боли, и Моринага нетерпеливо подается навстречу. — Тихо, тихо, какой же ты горячий… Расслабься, дай мне сделать всё самому. Дай мне… Моринага дает. Кудзэ входит в него до упора, вжимается пахом в ягодицы, так что их мошонки соприкасаются; обхватывает под животом одной рукой, а другую опускает между ног, позволяя тереться головкой о раскрытую ладонь - но мало, мало, этого слишком мало! и Моринага скулит, потому что такую пытку не вытерпеть молча, просит еще, просит больше, сильнее, глубже, и волосы слиплись от пота, колени скользят, а Кудзэ стремительно разгоняет темп, дерет жестко, нещадно, засаживает с размаху, вышибая воздух из легких и мысли из головы — все мысли, кроме одной. Если когда-то придется умереть — великий боже, пусть это будет в постели. С кем-нибудь вроде него. Потом Моринага вытягивается на боку, отворачивается, прячет лицо в подушку. Тело сотрясает крупная дрожь, глазам становится мокро и горячо. Он не плачет — он болен, жар спал, и его тошнит эмоциями: страх, напряжение, стыд и чувство вины выходят из него со слезами. Кудзэ не мешает им выходить — обнимает сзади и молча целует в затылок. Всё так плохо, что почти хорошо.***
Когда он проснулся опять, уже рассвело, и в комнате он был один. Он потянулся за телефоном. На экране висело пришедшее поздним вечером сообщение. Моринага открыл его. «Если у тебя изменились планы, мог бы предупредить», — писал семпай. Моринага начал набирать ответ, потом стер набранное и попытался еще раз. И еще. После пятой попытки он отложил телефон и сменил постель. Принял душ, почистил зубы, стараясь не ловить свое отражение в зеркале. До дневного поезда оставалось еще несколько часов. Он пожарил омлет из четырех яиц и принялся за еду с твердым намерением заставить себя проглотить хотя бы половину. К собственному удивлению, прикончил всю тарелку, и даже заставлять не пришлось — должно быть, организму настоятельно требовалось пополнить запас энергии, потраченной на выздоровление. Голод желудка в конце концов пересилил душевную боль. Наверно, так оно и бывает: рано или поздно тело начинает решать за тебя. Инстинкт самосохранения, вот как это называется. Моринага вымыл посуду и отправил белье в стирку. Когда в дверь позвонили, он испытал острый приступ дежа вю. Он опустился на пол, прислонившись спиной к стене, и стал ждать. После небольшой паузы звонок повторился. А потом он услышал, как в замке поворачивается ключ.