Your eyes are so dead

Леденящий ветер обволакивает золотистые колоски, замораживая в них бьющую ключом когда-то неутолимую жизнь. Парень, чьи волосы безжалостно развиваются на ветру, опустил взгляд на мутную, почти болотного цвета, воду в бассейне у давно заброшенного особняка. Когда-то давно родного. Запах застоянной воды успокаивал, выбрасывал все мысли из головы, наконец освобождая парня от душащих его дум. Тогда ему хотелось лишь существовать, ни о чем не думая и ни о чем не размышляя. Тепло в его душе неумолимо быстро уходило, прямо как тепло лета улетало на крыльях осени. На холодном осеннем луче его волосы казались светлее на несколько тонов, чем они были на деле. Этот луч, пробивающийся через густые черные тучи, будто лучик надежды в его душе, сжигал его заживо. Леденящие ожоги оставались после этих безжалостных тортур надолго. Грязная, холодная, вся в омертвевших листьях вода из бассейна под пальцами казалась как никогда спасательной. Её холод выбрасывал все мысли на ветер. Совсем забывшись в собственном спокойствие, Сан не заметил тихие шорохи из леса, которые принял за игру ветра с сухими ветвями. Из-за давно омертвевших деревьев, шурша желтыми листьями по земле и цепляясь за крохкие веточки, выходил молодой юноша, счастливо глядя на Чхве. Светлые глаза его блестели, а на губах играла улыбка Мона Лизы. Он выглядел не как человек, это видно даже издалека. Он казался эфемерным в отражении воды, подойдя слегка ближе к парню. Шаги давались ему с трудом от ужасной боли во всем окровавленном теле. Глаза незваного гостя выглядели мутно, мертво, но что-то в них было неистово живое. Будто душа парня из леса пыталась выбраться из этого тела, пыталась пробить эту оболочку своей тягой к жизни, к невысказанным эмоциям, что так яро рвутся наружу. Он Сана не знал. Никак не мог. Но сердце говорило об обратном. Уён смотрел на него через воду. Разводы не ней, что создавала рука Чхве и падающие в нее опавшие листья, только увеличивали невероятную красоту этого парня. Он любовался им, сев на корточки с другой стороны бассейна, обняв собственные колени ледяными руками и положив на них свою голову. Слегка сырые волосы спадали на край его оборванных шорт, что практически не прикрывали колени: не дотягивались. Покрасневшие уши сильно выделялись на фоне бледной, слегка темноватой кожи, готовой в любой момент покрыться инеем, на что парень не сильно и хотел обращать внимание. Как Сан только не заметил этот настойчивый взгляд, нагло ворвавшийся в его личное пространство, можно только догадываться. Он мог часами разглядывать это лицо, часами читать его мысли по одним только устам. Они у парня много чего говорили о нем самом, будучи закрытыми и полностью немыми. Черный элегантный костюм, танцующий на ветру, тоже немало говорил о его владельце. Правда, Сан казался одетым по погоде больше, чем парень напротив. Будучи в самой лёгкой одежде, в которой только можно быть в такую погоду – белой полупрозрачной, до ужаса рваной майке и шортах, еле достающих до колон – плевать он хотел на всё. На отвратительную погоду. На ветер, относивший всё вслед за собой. На невыносимую температуру прозрачных капель, которые слегка начинали касаться безоружной кожи паренька. Его ничего не волновало. То, что Уён жил в лесу продолжительное время видно буквально сразу: грязная рваная одежда, вся испачканная в земле; спутанные волосы, в которых, если покопаться, можно было найти целые кусты из листьев; старым ранам и царапинам, еле успевшим зажить и рассыпанным по всему его почти нагому телу. Наверняка были и от одичавших зверей, встретивших впервые в своей непродолжительной жизни человека. А ещё на фоне Чхве он казался в два раза меньше. Неудивительно, если ты обитаешь в лесу и буквально выглядишь как ходячий скелет, на котором кое-как держится кожа, напоминающая разве что пальто на вешалке, чем телесный покров человека. Опустив кончик пальца в воду, он не мог не дрогнуть: она была не хуже льда. Волна, куда больше, чем от обычных сухих листьев, всё-таки заставила Сана выйти из своего собственного мира, в котором было лишь спокойствие, в мир, где ещё немного и начал бы идти ливень. Хоть он и был удивлен, слегка напуган увидеть напротив себя парня, который дрожал как осиновый лист от одного дуновения ветра, смотрящий на него так нежно, чьи длинные черные волосы успели намокнуть от первых капель с мрачных туч, но он не прогнал. Не наорал. Не двинулся с места. Просто смотрел в ответ в эти чарующие глаза, такие непохожие на человеческие. Его тело хотело отреагировать от испуга, от удивления, но глаза напротив пленили разум, будто теплые поглаживая по спине, что тот как никогда желал в этот момент. Дождь слишком быстро начал переходить в настоящий ливневый кошмар. Уён, не хотевший никак отрывать взгляд от невероятной красоты скульптуры перед ним, с самым грустными глазами развернулся в направлении мертвого леса, откуда в этот же миг улетела стая орущих ворон, крик которых мог и вовсе оглушить. Черные крылья, несущие на себе смерть, немыслимо быстро передвигались в воздухе, следуя направлению ветра. Будто заколдованный, Сан побежал за худым парнем и схватил того за локоть, почти поскользнувшись на мокром черном камне. Практически дрогнув от мерзлоты того, он сверлил взглядом макушку Уёна. Не хотел отпускать. Не мог. Сердце не могло, когда разум всеми силами говорил оставить того в покое, а самому пойти своим путем дальше. Глаза Уёна медленно посмотрели на его локоть, что был в сильной хватке, а затем на лицо схватившего. Вблизи эти глаза выглядели загадочнее, красивее... — Идём со мной в здание, ты сейчас в обморок упадешь, — его мрачный голос вызвал ещё один приступ дрожи у парня. Хватка у того железная. Глаза у того хоть и тёмные, как тот лес, но завораживали глубиной. Но что-то тут было не так. Попытавшись вырвать свой локоть, находящийся в руке у Сана, что начал понемногу онемевать от силы чужих пальцев, у него ничего не вышло. Он пытался недолго, ведь парень в костюме, использовав руку того как поводок, потянул в направлении темного громадного здания. Без единого слова. Его тащили, как шавку, непослушную псину. Глухие крики о спасении, которые помогал распространять на долгие сотни метров в поле ветер, не были предназначены ни для кого, но одновременно для всех обитателей этой планеты. Коричневые листья под ногами издавали громкие звуки, прямо как уже ливневый дождь, бьющий по этим же мертвым золотавым листьям, жёлтой траве, одежде, бетонным статуям ангелов в саду, что будто плакали каплями дождя, и глянцевой поверхности бассейна. Что было на уму у Чхве – лишь богу знать, ведь изначально он казался слегка резким человек с хорошими намерениями, а после, потащив, стало ясно, но это далеко не так. Сейчас же Чон напоминал жертву серийного маньяка, которая так вовремя попалась ему в сети, совсем не подозревая этого. В душе Уёна буквально хаос: что-то рушится, что-то кричит, что-то падает и готовится прямо сейчас взорваться от напряжения тонкой нити здравого рассудка. Доходя до особняка, невозможно было не заметить то, насколько сильно разрослись растения, буквально поедая здание. Практически все красные цветы окрасились в коричневый цвет, утратив последние капли жизни в своих жилах, в то время как некоторые только начинали свое существование, медленно пробираясь к последним ледяным лучам солнца сквозь толщу опавшей шевелюры деревьев и стены из падающих морских вод. У потемневших мраморных статуй ангелов вместо глаз были глубокие прощелины, словно кто-то специально «закрыл» им глаза на происходящее в данном месте. Уёну нет большого дела до здешней архитектуры и загадочной обстановки: мало того, что его грубо тащили, а на отчаянные крики и вопросы Сану плевать хотелось, так еще и стена воды, падающая с мрачных небес, уменьшала видимость до пару-тройку метров вокруг. Войдя в особняк, который до этого оказался заранее открытый ключом Чхве, звук дождя наконец заглушился толстыми кирпичными стенами. Темно. Темно, много пыли и паутины, что видны благодаря красочным витражным окнам, окрашивающих их и не только во все цвета радуги. Но этого света всё равно тут крайне не хватало, чтобы помещение не казалось похожим на черную всепожирающую дыру. От количества пыли, взлетающей в воздух, тут можно легко задохнуться. Но Уён, дернув снова рукой, пробудил Сана из его глубоких воспоминаний здешнего места. И тот снова продолжил тащить его куда-то сырыми, промерзлыми коридорами, не издавая ни слова. Да и сам худощавый паренёк притих. В скором времени они вошли в какое-то не шибко громадное, но довольно больших габаритов помещение. И Чхве бросил парня. Уён ожидал падение на деревянный ледяной пол, но не на пыльный диван. В это время Сан зажёг оранжевую старую свечу на низком столике перед этим же серым диваном и повернулся к дрожащему то ли от мертвецкого холода, то ли от неутолимого страха парню. В немом мерцание жёлтого света было видно каждую капельку дождя на его темной коже, которая в свете свечи отливала карамелью, а тонкая майка, будучи уже почти прозрачной, совсем ничего не скрывала от чужих глаз. Из-за чего Чон активно пытался хоть что-то прикрыть своими руками, срываясь на болезненную дрожь, или это он пытался хоть как-то согреть немеющее тело. Он был в ловушке самой смерти. Он её ощущал кончиками пальцев, будто те нащупали тот самый ящик Пандоры и, сами того не подозревая, отвели парня к алтарю смерти. Он ясно чувствовал, что бежать нет смысла. Пытался казаться сильнее, чем есть, в глазах смерти, старался унять дрожь, держаться до последнего, но зубы предательски отбивали чечетку, а окровавленные колени будто жили своей жизнью и поднимались к груди. Уён начал вжиматься в мягкую спинку дивана, так как Чхве начал приближаться, а руки, поставленные на край спинки с обеих сторон от Уёна, не давали тому сбежать. — Снимай одежду, — как гром с небес прозвучало из уст Сана, но сами слова были сказаны шепотом, вызвавшим у Уёна мурашки по спине. Тихо, нежно, обволакивая этими словами уши Чона и слегка завораживая. — Что? — недоумевал второй, когда тот отошёл от него и начал рыться в куче старых тряпок в углу комнаты, попутно захватив свечь для лучшего понимания расположения вещей. Найдя какой-то старый, но в более-менее сносном состоянии синий плед, Чхве бросил его на диван к Уёну, пока тот только наблюдал за парнем в черном костюме. — Ты промок. Сейчас принесу сухую одежду и зажгу камин, — хоть вопрос Уёна был больше риторическим, чем реально имел какой-то смысл на него отвечать, он всё же бросил это ему эти слова в ответ. Сан встал как вкопанный и чуть тише следом прозвучало «Пожалуйста». И парень правда вышел из комнаты, оставляя того наедине с собой, собственными мыслями и пламенем свечи. Он ничего не понимал, мозг отказывался исправно функционировать по многим причинам, а стук биения сердца можно было услышать даже в соседней комнате. Он ничего не понимал, потому что такие знакомые черты лица вызывали улыбку в его сердце, но откуда им быть ему знакомыми, такими родными? Он его боялся и в то же время нет. Бедное сердце сдавливало от волнения, от непонимания всего имеющегося в данной ситуации. Но единое пришедшее в голову это мысль, что если этот странный парень реально собирается ему помочь, то сейчас лучше было бы остаться тут. Доверия к Сану у Уёна на удивление достаточно, чтобы прислушаться к этой мысли. Понимая, что Сан говорил реальные вещи, он начал снимать с себя одежду, стараясь не задевать самые свежие раны. Было бы лучше это делать, когда камин уже бы трещал от искр огня и давал хоть малейшее тепло этому помещению. «Жалкий» – мыслил Уён про себя, видя собственное отражение в серебряном изысканном блюде напротив. Выпуклые мельчайшие узоры на нем искажали изображение парня, как те волны на воде в бассейне, но они не скроют от глаз его кровавое лицо, по которому сами собой поползли пальцы, ощупывая каждую царапину, каждый синяк, не скроют выпуклые ребра, поднимающуюся слишком быстро грудь и зажившие раны на ней, что проходили сквозь тонкую ткань. На лице стояла почти нечитаемая эмоция, но глаза показывали испуг. Питался в лесе Чон скудно, что видно по всему его телу. Голоден и не на шутку. Настолько, что сейчас мог скушать хоть тот же самый плед, лежащий рядом с ним, или же те самые серебряные столовые приборы, лежащие у свечи. В это же время подушечки пальцев, что блуждали по лицу, рисуя тактильную картину у Уёна в голове, будто не веря близнецу в сверкающем отражении блюда, переходили всё ниже, совсем невесомо касаясь каждого сантиметра почти мертвой кожи. С ужасом внутри он готов был закричать, когда дыхание уже было поверхностным, шумным, его почти хватали конвульсии, кости врезались в мягкую обивку и практически плакал. Он терял последние капли рассудка. Чхве поднимался на второй этаж, крепко хватаясь за глянцевый деревянный поручень. Запрокидывал голову назад до жуткого хруста шеи от накативших всевозможных воспоминаний места, которые давили на голову тяжелым бременем черных пульсирующих стен здания. Он терпеть не мог эти проклятые ступеньки, на которых всё также, спустя года, лежал кроваво красный ковер; эти же старинные картины алчных ублюдков в самой что ни на есть пёстрой военной форме с десятками наград; это звонкое эхо от промерзших пленящих стен, что исходило от любого скрипа деревяшек в полу. По окнам, всё таким же изысканным и красочным, бежали тонкие струйки воды, издавая такой же раздражающий грохот, что и десятки лет назад. Он готов был раствориться в этих стенах, в этих радужных лучах стекла, что будто насмехались над ним, лишь бы не вспоминать дальше все самые красочные моменты своей жизни, прятаться от которых он уже не может. Не способен. Наконец дойдя до той самой двери, где возле он оставил свои чемоданы и напротив которой в коридоре стоял всё тот же стеклянный сверкающий в свете стол с миниатюрной перламутровой вазой, из которой виднелся засохший стебель какого-то когда-то красивого цветка, Сан тяжело вздохнул. Ему потребовалось немало сил, чтобы положить ладонь на ручку и повернуть её до характерного щелчка. Комната. Его старая, сырая, промерзлая комната, полная разных вещей, всё так же лежащих где попало, когда тот их энергично раскидывал по всей комнате. Помещение пропитано старой любовью, живыми воспоминаниями, запечатленными в глубине юношеского сознания. Родные стены не могли обойти стороной парня и не вызвать горькую, еле видную во мраке улыбку. Ажурные шторы, охотно съеденные голодной молью, бросали на стены интересные узоры от дырок, но они напоминали скорее узоры от пуль, что пропустила мимо себя. Прежних белых цветов на них уже почти не видно, лишь фантомные следы остались. Каждый шаг отдавался скрипом голых половиц, спрятанных под слоем пыли. А особым украшением интерьера служила летающая повсюду моль, никак не ожидавшая прибытия сюда бывшего владельца комнаты. Парень раскрыл шторы, впуская немного больше света, не съеденного черными тучами, каплями дождя и золотыми листьями серых ветвей. Чхве совсем не заметил этого, но они, росшие в саду позади особняка, изрослись аж выше крыши и теперь не видно половины завораживающей красоты в виде кладбища мраморных ангелов из его окон. Он сюда пришел за одеждой. Но рассказывать из набитых чемоданов было бы довольно долго, так что он хотел для начала проверить другое. В надежде, что моль ее не задела сильно, он распахивает скрипучие дверцы вместительного дубового шкафа и сразу же жалеет: песчаная буря оказалась у него в темной комнате, только вместо песка в его лицо полетела родная пыль, давно завоевавшая место владельца этого поместья. Чхве не мог несколько раз не чихнуть в ответ на такую атаку, махая руками из стороны в сторону. Но одежда оказалась вполне в нормальном виде. Вывалив всё из шкафа на аккуратно укрытую зелёным одеялом одноместную, такую же мягкую, как и когда-то, кровать, Сан смотрит на свое старое имущество. Оно прекрасно подойдёт тому мальчишке, ведь одежда была эта на подростка, на которого Уён и походил. Синий вязаный свитер, белая легкая футболка и спортивные черные штаны должны были подойти ему. Найдя где-то под кроватью один махровый тапок черного цвета, Сан начал поиск второго. Но из-за бардака он вряд-ли нашел бы его. Однако, благодаря наработанной годами внимательности, тот нашелся возле рабочего стола под его халатом. Совсем ненадолго его взгляд задержался на чёрном махровом халате, что практически незаметен во тьме в углу комнаты. Но этого хватило, чтобы заинтересовать парня, с которого всё продолжала капать вода. Она создавала хоть какой-то звук в комнате, пока тот неподвижно стоял и пытался выгнать демонов из черепушки. На ощупь кусок ткани был как пушистое облачко, жутко мягкий и точно бы согрел его. Сан же ведь забыл, что и свою одежду надо поменять, промокшую до нитки. Найдя в вещах ещё и черные штаны, в которых я когда-то ложился спать, Чхве поспешил снять костюм. При взгляде на тонкую плачущую розу, сбрасывающую последние следы своей жизни на сухую траву в саду, в окружении каменных, склонившихся к земле безмолвных ангелов, сразу в голове появляется рой мыслей, выгнать которые было не судьба. Они душили, будто оковы, прожигали холодными отпечатками прошлого. Он бы всё отдал, чтобы мучения прекратились, а боль вылетела из души. Тут же он хотел выйти из проклятого места, как засунул холодную руку в карман халата и заприметил там какую-то бумажку, бережно свернутую несколько раз. Заинтересованный взгляд скользит слишком медленно по ней, достав поближе к свету. Почти не касаясь Сан ее развернул и немым голосом ахнул: это его старый рисунок, когда тот ещё прилежно учился в школе, а время от времени настолько скучные были уроки, что просто выпрашивал у друзей листики и вырисовывал странные каракули, правда, со временем из них вырастали настоящие шедевры искусства. И сейчас один прямо перед ним. Невообразимо красивая девушка на фоне раскинутого сзади бурлящего жизнью леса, игралась с лесными зверушками у хрустального ручья. Многие сомневались, что Чхве способен был сам подобное нарисовать во время скучного монолога учителя, но они даже не подозревали, что сам он этого не знал. Нимфа. Но рисунок черной пастой по размеченной бумаге разносит по телу лишь рой боли, проносясь под кожей, где-то рядом с сердцем, собираясь разрушить его. И вот он уже следует быстрыми шагами в столовую. Зная, что там у них был когда-то склад брёвен для розжига камина, а ещё довольно справная, скорее всего, кухня, он плёлся длинными муторными коридорами, заново привыкая слышать то самое тошнотворное эхо. Не забыл он и достать еду из багажа у комнаты. Да, он был слишком уж груб с парнем – Сан понял лишь сейчас. Хотя странно, что тот даже не попытался встромить сияющий от пламени свечи нож прямо в живот Чхве, что так удобно лежал на столике прямо перед его дрожащими руками. Молодое окровавленное чудо лесное смогло бы «спасти себе жизнь», если тот и правда воспринял Сана за жестокого маньяка. Чудо лесное… он ведь и правда выглядел как прекрасная лесная богиня, скрытая за лицом почти мертвого юноши. Да, он и есть та нимфа из древних легенд, что каждый раз при чтении приковывали всё внимание мальца. Сан больше всего увлекался слушать те самые чарующие истории, где девушки, обитающие у хрустальных рек, и чья красота была сравнима с тысячами звёзд на небе, спасали бедных израненных парней от колкой смерти. Они всегда были слишком привлекательны на словах из старых пожелтевших книг, что читали его друзья, сидя под каким-то недалеким от реки дубом. То время ведь правда было прекрасно, когда Чхве Сан свисал с невысокой толстой ветки и наблюдал сверху, как дети поочередно осторожно перелистывали карамельные листы громадной книги их сказок и легенд. Кухня была всё та же. Только он решил упустить тот факт, что из бесячей пыли уже можно было и снежки лепить, а на окне появилась какая-то загадочная трещина. Не будет удивительно, если коварные вороны посмели подобное сотворить. — Это точно мое поместье, а не вампирское ложе? — в детстве Чхве как-то не задумывался над этим вопросом, но что только не заходило в его голову в тот момент. Но мысли выходили также быстро, как и заходили, когда он полностью погрузился в свои дела. Режущий слух звон посуды, играющий у него на последних нервах, шепот пламени духовки, выходящий из носика чайника пар, медленно проходящие у него перед носом минуты до закипания. Руки упирались в светлую столешницу, изредка тихо постукивая по ней изящными пальцами, а взгляд изредка гулял по старому помещению, что, оказывается, имело не такие высокие потолки, как казалось в детстве юнцу. В сердце вальсом кружились эмоции, закручиваясь только всё сильнее, разнося вместе с кровью далеко не мелкую дрожь. Голова уже не ощущалась частью тела, будто та боль нежданных воспоминаний создала из нее своего беспомощного раба. — И сколько же ещё тебе понадобится, чтобы полностью сломать меня? Выходит, если быть честным, просто превосходно, дорогой, — плавными волнами эхо разносилось от стены к стене, давая каждой паутинке расслышать обезумевший томный шёпот. Слова звучали слишком сладка для такого жуткого посыла. Сан запрокинул голову, начиная истерично дышать всё глубже с каждым громким биением капель дождя об красочное стекло, пока на красивых тонких губах вырисовывалась дрожащая от нахлынувших эмоций ухмылка. Пальцы царапали край стола до крови. Грудь вздымались с каждым вздохом ещё выше, пытаясь вырваться из оков тяжёлого бремени тех времён. Он и вправду был ужасен. Свист – чайник закипел. Яркий успокаивающий аромат мяты и цветов мигом занял все мысли, возвращая Сана обратно на эту планету, и давая тому возможно прийти к себе обычному, не похожему на монстра Чхве Сану. Дыхание стало привычным, а лицо украшала теперь лишь лёгкая теплая улыбка, пока сердце снова переходило в свой привычный ритм. Он теперь не ужасающий монстр, а заботливый прекрасный парень, которого любят радужные лучики света, ложась на эти блестящие сырые волосы и на мягкую кожу впалых щек, лаская их своей прохладой. Да, это то самое дразнящее чувство, которое каждый раз стремительно убегает от него, не давая ощутить хоть что-то прекрасное со своего детства. Как же коварна эта жизнь… Людям сложно это понять, даже представить на миг, а Чхве ничего не стоит вспомнить все ее упрёки за всякую мелочь. Дверь тихо скрипит и Чхве лишь слегка засовывает ещё сырую голову в помещение с надеждой не напугать парня ещё сильнее. Тот в ответ повернулся к нему и молчал – глаза были его словами, что Сан так чудесно понял без единого вопроса. Он плотно укутан в плед и дрожит, как тот было на кухне, с надеждой заглядывает в тёмные глаза. Надеется, что Сан – спасание, когда тот и правда пытается им быть. — Прости, — тихо и слишком спокойно слетело с его губ, когда пытался зайти в комнату, не опрокинув поднос с чаем и пряниками, что нес правой рукой, в то время как с левой висела одежда. — Прости, я был груб с тобой, слишком. Как тебя зовут? Меня Чхве Сан, но зови просто Сан. — Чон Уён. Уён… Меня давно по имени не звали, знаешь, — благодаря тому, что Сан стоял достаточно близко к Уёну, он смог услышать его мягкий голос, но всё ещё слегка настороженный, который вообще еле слышно было. Поднос уже оказался перед парнем в пледе и заманчиво глядел на него в ответ. Словно немым голосом говорил «Съешь меня», прямо как из той самой книги «Алиса в стране чудес». А сбоку от спадающего пледа на диване расположилась сухая одежда. — Ты бери чай, одевайся. Мне надо камин разжечь и скоро станет здесь теплее. Осторожным движением тонкие пальцы пали на горячую чашку с позолоченными узорами роз, а со рта сорвался беззвучный вздох облегчения. Это правда начало хоть как-то согревать парня. Уста горели от такой температуры, ранки на них покалывали, но в то же время это проносило желанное тепло по всему телу. Отставив чашку обратно на железный поднос и убедившись, что Чхве не смотрит на него, Уён взялся за одежду, отбросив теплый плед на спинку дивана. Она казалась как раз по размеру, что не могло не удивить. Встав с мягкого места, он чуть не потерял равновесие от бессилия, но вовремя уперся в стол спереди. Да, эта одежда была ему по форме, даже немного больше, но она уже была сухой и целой, а не промокшей до нитки, что еле сходила за одежду. Всё это происходило под активные шаги Сана, и совсем скоро в камине, к которому Уён, оказывается, всё время сидел лицом, зажглись первые огоньки, послушно разрастаясь в огромный хрустящий огонь, что в сию минуту осветил всё вокруг бархатным мерцающим сиянием. Не скрылся от любопытных темных глаз Сана вид сзади, что плясал в отражении стеклянного книжного шкафа у камина. На Уёна буквально было больно смотреть: на человека тот уже вряд-ли похож в таком покалеченном состоянии, когда рана на ране, синяк на синяке полностью покрывали чужое тело, а засохшая кровь жутко уродовала красивые черты лица. — Как долго ты… в лесу был? — даже не двигаясь спросил Чхве, продолжая стоять у горячих огненных крыльев. Эти мысли заново нагло поглощают его разум под свой контроль. — Я не знаю? Это было давно, а может и недавно, — мнется тот на месте, впиваясь костями глубже в мягкое сиденье, заново закутавшись в пледе. Сан всё больше вызывает доверия у него. — Я лишь помню, как вхожу в помещение. Старая какая-то заброшенная стройка, вся в странных рисунках демонов, — будто пытается нарисовать в воздухе одного из них, он теряется в своих словах и замолкает на мгновение, приковывая расплывчатый взгляд на старые нереальной красоты часы под потолком. — А затем смех. Женский. Такой коварный, будто, знаешь, что ни есть ведьма настоящая из сказок. А потом… Нет, ничего не помню дальше. Дальше только лес и крики напуганных птиц. — То есть, ты всё помнишь кроме того, как попал в лес? — Сан уже подходит к дивану и сам садиться, аккуратно поправляя ткани темного халата, прихватив заранее с собой какую-то постаревшую за всё это время зелёную книгу. Она ему настолько родная, что его любовь к ней соотносима с любовью к родной любимой сестре. — Я не знаю. Я помню лишь своё имя, имена друзей, знакомых, родителей, людей, о существовании которых и не подозревал, какие-то помещения, но ничего связного. Я понятия не имею, откуда я, сколько мне, почему это всё произошло именно со мной. Да и имена из памяти как-то начали сами по себе пропадать, — весь свой увлекательный эмоциональный рассказ Уён сопровождал активной жестикуляцией, а взгляд летал из одного угла комнаты в другой, с одного прибора на второй, пытаясь вспомнить ещё хоть что-то помимо уже сказанного. Тётя. У него была тётя. Он знал её имя. Он точно его знал. Но оно покинуло его сознание ещё задолго до неожиданной встречи с этим парнем. Саном. Это то, что Уён говорил про память, и не только тётю он не помнил. И это его крайне пугало, ведь и так мало чего ему довелось припомнить из «прошлой жизни», так это ещё и было единственным, что держало создание в теле, не давая тому улететь в далёкие края спокойствия, оставляя тело на адские смертные мучения. А Сан просто наблюдал. За глазами, за порхающими на уже теплом воздухе ресницами, за пухлыми, всё ещё дрожащими от прежнего холода, красными губами, что в золотом свете казались не хуже деликатного золотого изделия. Кожа под струящимися огненными лучами казалось фарфоровой, а раны на ней прекрасными узорами, дающие ей свой собственный проникновенный шарм. А глаза… Сияли. Сияли они нежно, даже губительно. Но они были мертвы. Полностью. И сияние это было вовсе не живым, а каким-то таинственным, загадочным, навечно падающим во мраке. Хоть где-то да просвечивалась та самая тонкая струйка бурлящей во всю жизни, крепко скованных внутри чувств и эмоций. Лицо Уёна было сдержанно, а голос и слова властвовали во всю. — Твои глаза такие мертвые, — совсем тихо, будто пел воздушную колыбельную, вырвалось из уст Сана, что завороженно смотрел в его манящие секретной бездной глаза. — Возможно. Я не знаю, — руки нервно потянулись к печенью, что на вкус было просто изумительным. Да, что угодно съедобное покажется на вкус божественным для Чона, жившего в жестоком лесу. — Ещё холодно тут. Хорошо он сменил тему разговора. — Тут давно никого не было, очень, — и правда же, очень долго не было. В памяти Сана снова врываются воспитания, словно привидениями кружатся вокруг и пугают. Как прямо перед этим столом, в этой же комнате громкими медленными шагами расхаживал злой отец, насупившись. Как тот крепко сложил руки на широкой груди и кричал прислугам приказы, будто те совсем безмозглые были. Такими они же и были, по его мнению. Но оковы воспоминаний сжалились над ним – ни в чем не повинном парне. Придя в себя, Сан быстро обнаружил, что зеленая книга, которую прихватил с собой, почти упала с его колен, плавно скользя всё быстрее по черным штанам, а глаза Уёна, на которые тот ранее пристально смотрел, сами так же начали смотреть в его сторону. Он что-то сказал. Что-то, что Сан не услышал из-за забвения. — Что? — запустив машинально руку в свои слегка спутанные волосы, он уставился в ответ. — Ты оцепенел, я испугался. Что с тобой только что было? — он звучал спокойнее Чхве в несколько раз. Да, его правда беспокоило состояние парня, что помог ему, хоть и не самым вежливым способом, из-за которого он до сих пор не мог доверять полностью. Да что там, они знакомы всего час, о каком доверие может идти речь? Но это не мешает Уёну правда интересоваться состоянием незнакомца. — А, нет, ничего. Не обращай внимания, — на лице проскользнула на долю секунды какая-то странная мрачная эмоция, которую Уён не смог никак распознать из ранее знатных ему выражений лица. Да, это пугало, но не отталкивало. — Я книгу одну нашел… Но тут его прервал полностью невозмутимый Чон. Слишком спокоен и устойчив его голос, как на человека, ранее считавшего Сана жутким маньяком всего полчаса назад. — Ты ее хочешь почитать? — Д-да, если ты не против, — он всегда собранный, однако что-то медленно начинает ехать прямиком в потаённые глубины, съезжать вниз. Не его ли это крыша? — Буду только рад, голос приятный у тебя, — подобного услышать Сан совершенно не ожидал и практически снова уставился на Чона, только уже круглыми от удивления глазами, почти как у щенка, правда успел немедленно отвести удивленный взгляд куда угодно, лишь бы не видеть источника этих слов, медленно сводящего его с ума. Не хуже воспоминаний детских дней. И Сан как можно осторожнее раскрывает огромную книгу сказочных мифов и героических историй. А Уён осторожно тянется посмотреть поближе на ее оборванные янтарные края старых страниц, стараясь не шибко близко находиться к Сану. Грубоватые подушечки пальцев Чхве летают по мельчайшим буквам первого листа – оглавления. Нет, он не ищет чего-то определенного, просто. Просто вспоминает, как же было прекрасно держать ее в детстве в своих ещё слишком малых для нее руках. Перелистав какое-то неопределенное количество страниц, он оказывается на странице с большим, красивым, слишком вычурным названием «Русалки тихой речки Лимб». Глаза обоих переместились на правую часть страницы, где посреди текста был отступ для бесцветного контурного портрета молодой кудрявой девы, возлежащей на камне, а за ней покоилось море. На ее прекрасном лике виднелась лёгкая улыбка, больше подходящая на по-лисьему хитрую. И Сан начинает читать первые слова и они словно опьяняют собою воздух, разносятся мелодично в каждый потаённый уголок помещения, выходя за него и распространяясь ещё дальше, куда только им вздумается лететь и как далеко. В красоте этого голоса пьянеют и хрустальные бокалы, непроизвольно создавая собой звонкое эхо, пытаясь хотя бы немного повторить эту чудесную интонацию Сана. По итогу, голос Чхве начинает плавно срастаться с этим хрустальным пением сверкающих горячим пламенем бокалов, создавая невероятную гармонию. Опьяняет волшебная гармония не только этот воздух, а и рядом сидящего с Саном Уёна. Ему даже не надо было вслушиваться в историю, чтобы проникнуться ею сполна – лишь слушать Сана было уже достаточно, чтобы понимать, насколько она трагична, губительна и убийственно горька. Неосознанно юноша тянется всё ближе к источнику чудесного звука, из-за чего невозможно было не ощутить как запах книги, что пахла ничем другим, как старинной, так и тепло близлежащего тела. Нет, не тепла, а жара, по мнению Уёна, ведь тому всё ещё было жутко холодно. Какое-то непонятное чувство говорило ему оказаться еще ближе к Сану, однако сам он не знал, почему ему так сильно этого хотелось. Голос нежно убаюкивал, пьянил сознание и заставлял падать на дно Тихого океана, где видна лишь загадочная темень, не вызывающая какого-то определенного чувства. Поддаваясь губительной смеси будоражащих сердце и разум звуков, Уён тихо прильнул к левому плечу Сана, крепче укутываясь в щекочущий плед. Плечо у него широкое, слишком теплое и мягкое из-за приятного на ощупь халата. Уён даже отчасти благодарит вселенную, что он решил накинуть именно его. Ужасно уютно и тепло. Он елозится на месте, укладываясь как можно ближе к Сану, слишком желая получить больше тепла и согреться в разы быстрее. Уён ничего уже не соображает, это делает не он, а его тело. Но он не против, а только за. Только лишь в голове частичками кружились воспоминания, как грубо руки тащили его, как больно они делали и доводили до истерики. И он вздрагивает от этих памятных прикосновений в его разуме. А Сан, в свою очередь, не ждал подобного от прильнувшего парня, что немного нервно подрагивал у него на боку, совсем легко прикасался к краю его талии со спины, боясь своих желаний. Поэтому Сан, не отрываясь от книги и захватывающей истории, левой рукой совсем легко приобнял Уёна за костлявые, прохладные плечи, облаченные в мягкую одежду. Что немного срушило второго и вокруг тонкой талии сплелись карамельные тонкие пальцы. Рука Чхве гуляла по плечу, нежно поглаживая того слишком успокаивающе, благодаря чему Уён расслаблялся всё больше. Немного неожиданно, но Сан опустил свою голову на Уенову, и, как наглый прилипчивый кот, гладился об него. Черные волосы, что всё ещё по-мокрому слипались в пряди, сплетались с чужими волосами, путая их и создавая из них некое подобие своеобразных косичек. Что-то нежно шептал, почти целуя чужую промерзлую макушку, согревая ту горячим дыханием и посылая по всему телу Чона рой мурашек. От этих нашептанных слов Уён дышал ужасно спокойно и умиротворенно, насколько сильно тот расслаблялся в чужих руках и тихом пьянящем голосе. Поведение Чона странное, да. Обычный человек не стал бы какому-то маньяку доверять настолько, чтобы купаться в его крепких объятиях. Но отчасти это от слишком жуткого дня, жизни в лесу и тысяч эмоций, проезжавших по нему как можно быстрее и сделавших из него жалкую лепешку. На здравомыслящего он уже он вряд-ли был похож, сидя напротив Сана у того мутного, мертвого бассейна, вглядываясь в совершенно незнакомого человека, как в самого дорогого для сердца кусочка этого изменения. Рука Сана уже перешла на шею, нежно массируя ее и потирая большим пальцем выступающую косточку. Уён почти заснул, лёжа на его крепком плече. Сан слишком мягко улыбался, глядя на его лицо, чувствуя настоящее тепло внутри себя. Руки вокруг талии уже практически не держали его, лишь изредка сжимаясь вокруг, вспоминая о своем местоположении. Взгляд ловит каждый незаметный выдох, каждое подрагивание ресниц, каждое отражение огня в камине на этой коже и блестящих волосах. — Не волнуйся, я обработаю тебе раны, как ты поспишь. Эти слова могли бы быть и вовсе неуслышанными, если бы сказал на пару секунд позже, отправляя их тихим приведением гулять в застоянном тяжёлом воздухе. — Все-все?.. — Верно, Уён-а. После чего теплейшие глаза переходят на дрожащее от огня стекло, за которым покоилась долгие столетия картина. Картина с девушкой в лесу, чарующая своей красотой каждого, что тихо собирала красочные, сияющие в солнечный золотистых лучах подарки леса специально для неё – выкупанные в самой радуге цветы. Нимфа.