Путь к алтарю

      О столь неожиданном примирении с потерпевшим по достаточно громкому делу — о попытке убийства Филатова не сплетничал только ленивый — Эльвира Марковна узнала от супруга.       — Эльвира, — произнес мужчина. — Ту самую девицу освободили, суда не будет. Конечно, она неправа, она оступилась, ее поступок не поддается хоть какому-либо оправданию… Но я не могу понять позицию потерпевшего. Он ведь не хотел примиряться. А потом раз — и передумал. Или, если он хотел продержать девицу хотя бы до суда за решеткой, я его понимаю еще меньше.       — Чужая душа — потемки, — ответила Эльвира Марковна.       — Эльвира, — неожиданно продолжил Константин Алексеевич. — А, не приведи Господь, в тебя бы выстрелила Татьяна. Тогда, в первое время… Ты бы смогла ее простить?       Эльвира Марковна опешила от такого вопроса. О подобном женщина никогда не задумывалась, а невольно возникший намек, что она поступала не самым правильным образом, примерно как Филатов, был просто оскорбительным.       — Константин, я считаю, что меня не стоит сравнивать с этим злодеем, — сказала женщина.       — Эльвира, ты что, даже мысли такой не было, — удивился Константин Алексеевич. — Я же о странной логике юных барышень… Вот как бы я ни считал, что Татьяна на такое неспособна, чисто гипотетически, как бы ты поступила?       Эльвира Марковна на какое-то время задумалась. Какого-то очевидного решения в голове не было.       — Ты же обидишься на правду, — наконец, произнесла женщина.       — Раз сам спросил, значит, не обижусь, — ответил Константин Алексеевич.       — Повторила бы то, за что ты меня сильнее всего не понимал, а потом уехала обратно к Зое, — сказала Эльвира Марковна. Видя некоторое непонимание в глазах супруга, женщина добавила. — Как тятька плеткой бы отходила. Быть может, из последних сил, но вот так взять и простить бы не смогла. Хотя и полицию приплетать сюда бы тоже не стала.       Женщина немного помолчала, а потом произнесла:       — Константин, а теперь с тебя ответ. Вот как ты думал, что я отвечу?       — В том-то и дело, что сегодня полдня голову ломал, но так ничего и не придумал, поэтому решил прямо у тебя спросить. Хотя в том, что ты бы не стала заявлять в полицию, почему-то не сомневался.       — Да потому что тебя жалко было бы, — ответила Эльвира Марковна. — Да и Татьяну, в целом, тоже.       Столь неожиданный разговор и неожиданные новости относительно Глаши заставили Эльвиру Марковну прийти к Зое.       — Зоя, — начала женщина. — Твое же прощение явно не безгранично, мадемуазель отчислена?       — Нет, матушка, — ответила Зоя. — Мадемуазель вернется к учебе после того, как будет к этому мысленно готова.       — Зря, Зоя, — произнесла Эльвира Марковна. — Помнишь же, как нас то тогда жандармерия допрашивала, то в этот раз полиция… И где уверенность, что это больше никогда не повторится?       — Если в голове мадемуазели не совсем пусто, то должна сделать правильные выводы, — сказала Зоя. — А что касается нас — что вас, полиция сильно утомила? Меня только спросили о поведении, успеваемости, характере, вроде бы, и все. А, еще о каких-то выдающихся случаях спросили, я ответила, что отчисляла мадемуазель за то, что она учиться не хотела, но это уже было далеко в прошлом.       — Меня, Зоя, спрашивали о том же, но тебе не видится странным держать на учебе ту, которая столько всего натворила? — спросила Эльвира Марковна.       — Пусть учится, — ответила Зоя. — Не сдаст экзамены — тогда и отчислю. Но она, я так полагаю, их сдаст.       Возвращение Глаши на учебу прошло на удивление спокойно. Известия о том, что одна пятиклассница позволила себе высказаться относительно недавнего эпизода и получила за это по лицу, распространились по гимназии. Именно поэтому первый день Глаши на учебе ничем не отличался от возможного пропуска по болезни.       Единственным, что омрачало спокойствие девушки, были отголоски материнского наказания — сидеть за партой и делать вид, будто все в порядке, давалось Глаше нелегко. Но еще больше девушку поразил тот факт, когда в первый же день к ней подошла Ася, взяла дневник и поставила в него ноль по поведению.       — Мадам, но ведь еще только понедельник! — донельзя удивилась Глаша.       — Решение начальницы, — ответила Ася. — В пятницу суд должен был быть. Вас отпустили на свободу дней пять назад. За то и оценка.       Глаша промолчала. Внутренний голос подсказывал девушке, что все аргументы были бы просто бесполезны, кроме того, начальница могла бы просто ответить ей, что за такое положено отчислять, и не ушла бы слишком далеко от истины.       «Значит, на следующей неделе будет оценка получше», — подумала Глаша.       Прошло две недели. В начале декабря ближе к вечеру раздался стук в дверь.       — Глаша! — привычно позвала Машунька.       Как обычно, вздохнув и подумав о том, что мать могла бы сама сходить и посмотреть, кто пришел, девушка подошла к двери.       — Добрый вечер, проходите, раздевайтесь, — произнесла Глаша. — Сейчас что-нибудь сообразим на стол.       — Ничего не надо, Глашенька, — раздался слишком знакомый голос. — Мы только поговорить с мамой.       Машунька вышла в коридор и обомлела: к ней без предупреждения пришли родители.       — Мама, grand-mère [1], grand-père [2], — произнесла Глаша.       — Проходите… — растерянно произнесла женщина.       В этом доме родители были один-единственный раз шесть лет назад, как иногда шутила Машунька, чтобы убедиться, что дочь живет не в борделе, после чего, опять же по словам женщины, «не соблаговоляли осчастливить ее своим присутствием, чем делали великое дело».       Глаша, которую Машунька под предлогом необходимости накрыть на стол выгнала из комнаты, поставила чашки, достала остатки сыра и кашу с картофелем и луком, которую солдаты называли сливухой, а сама девушка мешаниной для свиней, после чего приложила ухо к стене, чтобы послушать разговор в соседней комнате.       — Мария, так не делается. Если ты наконец-то образумилась и решила выйти замуж за достойного человека, нужно было и нас с мамой тоже предупредить.       — Маша, ты ведь подумай: приходит к нам в дом какой-то незнакомый человек и просит твоей руки. Явно ведь думал, что мы понимаем, о чем речь.       — А вы что ответили-то? Бросились обнимать и целовать благодетеля?       — Маша, я ответила, что буду только рада твоему счастью, если ты сама этого желаешь. Маша, довольно взаимных упреков, скажи хоть, кто это за человек?       — По-видимому, тронувшийся умом после ранения Филатов.       — Быть настолько благородным, чтобы и ту, которую не сумела воспитать мать, простить, и самому взять на себя столь тяжкую ношу воспитания испорченной девицы… Мария, я на мгновение задумался — не смог бы решиться на столь великодушный поступок!       — Надо было шестнадцать лет назад приходить и просить благословления на брак, а не сейчас! Когда его сперва приперли к стенке и вынудили признать дочь, а потом что-то взбрело в дурную голову!       — Мария! Молилась бы лучше о том, чтобы благодетель не передумал! Что-то я не заметил и даже не слышал о десятках предложения руки и сердца той, которая родила без брака.       — Потому что я сама замуж не хотела. Papa, Аглая чай приготовила, пойдемте скорее!       Машунька пришла на кухню и, едва увидев кастрюлю, мгновенно ее убрала. Сыр, хлеб, масло, джем вполне удовлетворили женщину.       Чаепитие прошло практически молча и довольно быстро. Едва родители ушли, Машунька сказала дочери:       — Глашенька, каша — это для близких гостей. Тебя бы не поняли, только сплетню бы дала… Хорошо еще, что я переодеться не успела, в хорошем платье по дому ходила, да и ты тоже. А то еще и платья бы обсуждали…       — Мама… — дрожащими губами произнесла Глаша. — Да как ты могла? Как ты могла так наврать мне! Да что ты этому мерзавцу понаобещала-то? Понаобещать такой поебетины за мое освобождение! Да нахуя такое надо-то, мама!       — А теперь, Глаша, все то же самое, только не как пьяный извозчик, — ответила Машунька.       — Извини, иначе не получилось, — сказала Глаша. — Но как ты, мама, могла такого натворить-то!       — Это вообще никак не связано: твое освобождение и эта дурость, — произнесла Машунька и рассказала все дочери. — Я думала, Глаша, что этот человек просто бредит. А он, видать, умом тронулся. Или, как я тоже думала, просто решил, что его все тыкают носом в неженатость, вот он и решил так кардинально решить проблему. Жена есть, в свет есть, с кем ходить, а по сути ничего не изменилось.       — Мама, так тебе это для чего? — не унималась Глаша.       — Я сейчас подумала, Глаша, — ответила Машунька. — Это статус и содержание. Как говорится, ни один человек не посмеет меня упрекнуть в том, что я не замужем в свои годы. Ни разу не была, между прочим. Будем жить с тобой как приличные люди, у нас ничего не изменится. А с деньгами можно и еще одного ребеночка будет родить. Глашка, разве дети — это плохо?       — Дети — это хорошо, деньги — это хорошо, а Филатов — это мерзость, — произнесла Глаша.       — Мы обязательно что-нибудь придумаем, Глаша, не стоит переживать, — обняла дочь Машунька. [1] бабушка [2] дедушка